Искусство легких касаний

— Нет, — отвечает он. — У нас в Британии свои телекомики. Мы их называем правительством… Кого еще можете назвать?

— Какая-то «Бешеная». Изюмин называл ее «моя бешеная коровка». Настоящего имени тоже не знаю. Она, кажется, не телекомик, а дикторша на одном из главных каналов — хотя в последнее время мы совсем перестали ощущать разницу. Изюмин ей еще все время депеши слал — ты, мол, почаще наезжай на Рашку. Маскируйся. И это, под лесбиянку коси.

— А какими были триггеры, проходившие через телекомиков? — спрашивает Голгофский.

В.С. хмурится, вспоминая.

— Ну, например, чтобы активировать химеру, запустившую вторжение в Афганистан, была использована кодовая фраза «At this point I noticed that my penis is getting thinner and thinner»[16]. Наш комик вплел ее в свою вечернюю белиберду очень органично. Я помню, потому что сам работал над этой темой — был еще стажером… А вот химеру, побуждавшую передовых американских феминисток требовать, чтобы мужчины мочились сидя, активировали по телевидению какой-то фразой, дословно ее уже не вспомню, смысл которой был в том, что Саддам Хусейн вывез свое оружие массового поражения на трех русских баржах. Мы для этого наняли пожилого американского генерала. Изюмин любил такие контрасты.

— Странно, — хмыкает Голгофский. — Казалось бы, логичней было наоборот… Поменять триггеры местами.

— Поймите, активирующая фраза совершенно не важна. Как говорил сам Изюмин, мы не соломоны — дело не в кольце, а в гранате…

— Эта последняя химера, кстати, у вас не сработала, — говорит Голгофский. — Насчет установки мужчинам мочиться сидя. Не прижилось.

— Вмешались фабриканты писсуаров, — отвечает В.С. — Знаете, какие там крутятся деньги? Писсуарщики подняли в бой свою медиа-армаду и начали яростно штопать матрицу традиционного нарратива. Тогда Изюмин приказал отступить в тень. Нашим главным правилом было действовать незримо… Но это был чуть ли не единственный случай, когда мы получили от американцев реальный отпор. По всем остальным вопросам они безропотно приняли позу покорности. И дело тут не в их трусости или глупости. Так уж действуют химеры. У вас возникает ощущение, что вам нашептывает советы целый хор внутренних голосов, переть против которых выйдет себе дороже…

Машина тормозит.

— Все, приехали.

Вокруг — полумертвая промышленная зона. Людей почти не видно. Машина стоит у невыразительного забора с колючей проволокой. Голгофский не обратил бы на такой внимания — мало ли в Отечестве оград с колючкой?

За нее не полезешь, но В.С. достает из хипстерского рюкзачка планшет, затем маленький дрон — и запускает его прямо из окна машины.

Голгофский видит на экране планшета одинаковые длинные бараки серо-желтого цвета. Их унылая планировка и общая мрачная аура чем-то напоминают нацистский концлагерь. Рядом с бараками — довольно большое здание, похожее на проектный институт. На стене мозаика, напоминающая своей стилистикой о сухумских руинах: лыжник с ружьем на спине, беззаветно запрокинувшаяся гимнастка — и огромный веселый лось в хоккейной форме, на коньках и с клюшкой.

Голгофский узнает рисунок на шторе из генеральского кабинета.

— Лось, — говорит он. — Почему лось?

— О, это смешная история. Вы же знаете, у нас в армии любят веселые названия. Огнемет «Буратино», газ «Черемуха». Проект Изюмина сначала имел только цифровой шифр, и мы долго не могли ничего придумать. А потом Изюмин увидел в кино, как делают татуировки якудзам, и восхитился — татуировщик даже не колет, а так нежно тычет тростинкой… Как будто только касается кожи, легко-легко. Химеры ведь тоже своего рода татуировки, да? Вот он и назвал весь наш проект «Искусство Легких Касаний», сокращенно «ИЛК». Если переписать английскими буквами — «и», «эл», «кей» — получится «elk», лось. Поэтому лося выбрали нашей эмблемой…

— А почему он с клюшкой? — подозрительно спрашивает Голгофский. — Это потому, что Путин любит хоккей?

— Не думаю, — отвечает В.С. — Хотя кто его знает.

Видно, что комплекс еще недавно работал, но теперь он мертв: чернеют выбитые окна, свисают обрывки проводов. Потом на экране планшета появляется пристройка, которую трудно не опознать: это крематорий с высокой трубой. И вороны, везде вороны…

— Неужели, — шепчет Голгофский, — неужели тут был…

В.С. понимает с полуслова.

— Это не лагерь уничтожения, — отвечает он. — Вернее, можно назвать это место и так, но убивали здесь не людей. Это птицефабрика. Здесь разводили индюшек. А вон в том двухэтажном корпусе — свиней. Но их было меньше, свиньями работали по Британии и Германии. А по Америке — исключительно индюшками.

— Индюшки? — хмурится Голгофский. — Вроде не самый ходовой в России деликатес.

— Мясо тоже отправляли в Америку, — отвечает В.С. — А когда не могли продать — так часто бывало — сжигали. На внутренний рынок продавать запрещалось. У Изюмина были свои суеверия. Поэтому и построили крематорий.

Голгофский кивает. В Абхазии он видел выветрившийся скелет фабрики химер. Здесь перед ним совсем свежие останки.

В.С., похоже, испытывает за свое прошлое своеобразную гордость. Он тычет пальцем в экран.

— Вот тут, видите, были трансовые комнаты. Только не в трансгендерном смысле. Комнаты для служебного транса.

— Вот здесь?

— Нет. Здесь. Где решетки на окнах…

— А по какой технологии, кстати, вы входили в транс?

— Об этом давайте поговорим после экстракции, — улыбается В.С., — мне же надо сохранить у вас хоть какой-то интерес к нашим методам… Пока скажу, что в этом здании разработали всю американскую политкорректность, identity politics[17], гендерную шизу и левый активизм. Я имею в виду, пока не подключилось ЦРУ. Они понемногу отжали у нас левый вектор, но что-то менять было уже поздно… Левым активизмом и политкорректностью занимался отдел на втором этаже. Видите, вон там, где синий шланг торчит…

— Прямо-таки всю политкорректность здесь разработали? — хмыкает Голгофский.

— Ну, не всю, может быть. В конце восьмидесятых, когда здесь началась работа, она уже существовала в зачатке. Но в целом главный массив нейролингвистических удавок и невротических практик, ассоциируемых с этим названием, был придуман именно здесь. И здесь же химеризован на индюшках.

— Почему именно на индюшках? — спрашивает Голгофский.

— У американцев это национальное блюдо на День благодарения, — отвечает В.С. — Источник животной энергии может быть любым, но Изюмин отличался суеверием. Вернее, даже не суеверием, а известным магизмом мышления. Индюшка ассоциируется с Америкой, и для него это было важно. Мало того, он считал, что если американцы вдобавок сожрут использованную индюшатину, татуировка психополя будет держаться еще прочнее. Поэтому он всегда настаивал на таком решении, несмотря на технологические проблемы.

— Какого рода? — спрашивает Голгофский.

— На одну химеру уходило по сотне индюшек, и с каждой нужно было проводить отдельный ритуал, причем быстро. Когда работали по Англии, на ту же мощность ноофрески хватало двух-трех больших свиней. Но американские химеры и правда выходили более прочными. Они держатся с восьмидесятых.


Голгофский отмечает эту «мощность ноофрески», но не задает вопроса — термин интуитивно ясен. Использование птицы вместо крупных животных тоже не удивляет: понимавшие в долговечности египтяне не зря возились с лягушками и черепахами. Но кое-что остается непонятным.

— Вот вы говорите, политкорректность, левый вектор. Но ведь это, так сказать, общественная жизнь. Выборы, экономика, война — это ясно. Но вы занимались еще и культурой?

— В последние годы мы работали исключительно по западной культуре. Вносили в нее несущественные на первый взгляд, но глубокие и необратимые коррективы.

— Зачем это было Изюмину?

— В этом и состоял его адский план. Западные спецслужбы хорошо понимали, что в двадцать первом веке нет никакой разницы между культурными процессами и военными действиями. Поэтому они много занимались нашей культурой и через своих агентов влияния в целом контролировали ее повестку. Вот только за процессами в собственной культуре они практически не следили. Были очень самоуверенны. Американская душа оказалась беззащитна перед ноосферной атакой через полюс просто потому, что такого никто не ждал. Это был Перл-Харбор духа, причем многолетний.

— Удар в спину?

— Вот именно. Отравленным, я бы сказал, хвостом. Задачей Изюмина было прорыть в здоровой и рациональной американской психике как можно больше абсурдных нор и дыр, постепенно превращая ее в нечто среднее между прогнившим термитником и передержанным сыром «рокфор». Изюмин объяснял начальству, что объем внедренного в американскую культурную норму абсурда и левого идиотизма в какой-то момент станет критическим, и количество перейдет в качество. И американская культура просто… — В.С. щелкает пальцами в поисках слова, — implode, обрушится внутрь самой себя. И тогда Россия восторжествует…

— Хм, — говорит Голгофский, — допустим. Но как вы могли придумывать все необходимые смысловые конструкции? Ведь для того чтобы нормально работать по чужой культуре, надо в совершенстве ее понимать.

В.С. несколько секунд глядит на Голгофского, потом снисходительно усмехается.

— Здесь служили люди, которые понимали ее лучше любого американца, уверяю вас… Но давайте поговорим об этом позже. Завтра или послезавтра.

Он дает дрону команду на возвращение.

— Все, уезжаем… А то мало ли…





***


Голгофский встречается с В.С. еще один раз.

Ему стыдно за себя, потому что он обманывает доверившегося ему человека, и за В.С., поскольку тот, как ни крути, предатель своей страны. Сложное положение, и Голгофский был бы рад избежать его… Но иначе доступа к нужной информации не получить. Путь к дереву познания, как и на заре истории, лежит через грех.

Из рассказа информатора Голгофский узнает, что все семидесятые и восьмидесятые в Америку просачивались замаскированные под выезжающих евреев агенты КГБ и ГРУ — государство тихонько снабжало их требуемым «пятым пунктом», как в те годы называли графу национальности в документах.

Приветливая и доверчивая Америка, улыбаясь, встречала курносых блондинистых «евреев», которые ныряли в великий плавильный котел, но и не думали честно в нем плавиться по примеру Арнольда-терминатора. Тихонько отгребая в сторону, они затаивались среди шлака и следили оттуда за происходящим холодными водянистыми глазами.

Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Майами, Чикаго, Детройт… Нет, эти ныряльщики не были спящими агентами, ждущими активации из Москвы. Их миссия была куда коварней. Пропитываясь чужой культурой, они постигали ее мельчайшие нюансы, становясь неотличимыми от американцев в восприятии реальности. Они, собственно, и становились американцами — но это были американцы с двойным дном.

Вот только арестовать их было не за что. Они не нарушали американский закон. В нужный час по свистку из центра они паковали чемодан, летели назад в Россию — и поступали в штат Изюмина. А вот там, там…

— Дело в том, что в культурном смысле Россия тех лет была весьма близка к Америке, — откровенничает В.С. — Люди слушали ту же музыку, читали те же книги, смотрели те же фильмы. Молодежный жаргон состоял в основном из искаженных английских слов. Россия была своего рода недоамерикой, изо всех сил старающейся пролезть в америки настоящие. Это было и смешно и трагично — но одним из побочных эффектов такого положения дел была почти общая для двух культур ноосфера…

«А это, — пишет Голгофский, — означало, что созданную в России ноофреску можно было сделать видимой для миллионов американцев — как гениально догадался в позднее советское время молодой еще Изюмин. И никто даже не подумал бы, что имеет дело с подрывной работой другой страны…»



Это было великое открытие. Толстовские фермы, британские советы, отделы культуры при российских посольствах и прочие конторы прикрытия устарели мгновенно и навсегда. Саудовские эмиссары, приезжающие мутить небо на курбан-байрам — тоже. Россия вырвалась далеко вперед в гонке самых секретных и страшных вооружений.

— Какую задачу ставил перед собой Изюмин? — спрашивает Голгофский своего информатора.

— Разумеется, сокрушить Америку, — отвечает В.С. — Но он понимал, что с такими здоровыми и вменяемыми людьми, какими были американцы конца двадцатого века, проделать подобное будет сложно. Поэтому его задачей было разрушить то главное, что делало Америку Америкой — ясный, рациональный и свободный американский ум. В идеале он хотел превратить США в такое же тупое и лживое общество, каким был Советский Союз семидесятых. Задачей Изюмина было свернуть свободу слова и создать в Америке омерзительную и душную атмосферу лицемерия, страха и лжи, погубившую Советский Союз. С той же аморалкой, парткомом, кучей запретных тем и избирательным правосудием — с поправками на американские реалии, конечно, но все же.

— Как это пришло ему в голову?

— Изначально это была идея одного старого масона из ГУЛАГа, — отвечает информатор. — Воспроизвести в Америке, как он выражался, советский астральный воздух.

Голгофский хмурится.

— Вы это серьезно?

— Изюмин говорил так — глаза боятся, а руки делают…

— И как по-вашему, это удалось?

— А то вы не видите. Еще как. Можно смело считать генерала Изюмина главным архитектором современной американской культуры. Во всяком случае, того, что отдает в ней тяжелым идиотизмом, лицемерием и психопатией — а это, как вы понимаете, почти все, из чего она сегодня состоит. За последние двадцать лет Изюмин превратил американскую культуру в такую, знаете, чокнутую бензопилу, которая пилит пополам саму себя — и американские мозги заодно. Никто не смог ему помешать.

Голгофский вздыхает.

— Чем занимался лично Изюмин? — спрашивает он.

— Общим руководством. Лично он курировал только гендерную идеологию, это было его хобби. Все эти уборные для третьего пола и новые гендерные местоимения были разработаны майором Соней Козловской, его главной консультанткой и экспертом. Она выросла на Манхэттене и с молоком матерей…