Иван Грозный. Сожженная Москва
Часть 36 из 93 Информация о книге
– А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо. – А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена. – Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак. – Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил? – В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место? – Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?! – Извиняй, Ефим. Но как еще молвить? – Собак, псов шелудивых. – Ладно, пусть так. Значит, идем по одному? – Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие. – Как скажешь. – Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу. – Добре, воевода. Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось. Перед русскими ратниками предстала страшная картина. В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы. Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени. Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села. – Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак. – Кум, Ульян, копьем пробили. – Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников. Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам. – О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он. – Тоже твои? – спросил Бордак. – Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября. У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей. – Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар. – Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили. – Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим! – Похоронить бы надобно. – Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того. – Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит. – Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу. – Ну, хоть присыплю в канаве. – Это давай. Остальных тоже можно. Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей. Потом собрались у северной околицы. – К осиннику? – спросил десятник Рубач. – Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы? – Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу. – Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно? – Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье. – И как близка балка к осиннику? – Саженей сто! – Идем! До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком. – Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло. – Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот. – Добро. Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись. – Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда. – Подходи. А пошто десятник прислал? – Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь. – Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом. – Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник. – Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак? – Да. Я первый. Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака: – Не чую татар, а они уже должны быть близко. – Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой. – Тревожно что-то. – О чем думы, Ефим? – Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать. – Но тебя же прибьют, Ефим! – Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили. – Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его. – Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел! Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три. – Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак. Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них. Они прошли сто саженей, вошли в осинник и сразу же сбоку услышали громкое: – Тута я, левее! – А чего кричишь-то? – А то, Михайло. Нету никого в осиннике. Была здесь часть крупного отряда, но не сотня, может, десятка три. Невольники были, ближе к реке, шатер мурзы на елани стоял, кострища, засыпанные землей, оставили. Басурмане ушли отсель вечером, после своей молитвы Магриб, то есть после захода солнца. А вот куда… – Проводник вдруг осекся и метнулся в кусты. Оттуда раздался тихий вскрик, а потом послышался тихий голос: – Не бей, человек, я свой…