Я спас СССР. Том I

Аккуратно просачиваемся внутрь. Слышу, как на третьем этаже раздается гортанный голос, что-то бурчит Айзеншпис. Мы натягиваем на головы зимние шапки-петушки. С прорезанными глазами. Когда Лева узнал, что придется испортить головной убор – его чуть кондратий не хватил. Жалко было. Пришлось пообещать ему пыжика. Или шапку из ондатры.

Смотрим друг на друга. Качаем головами. Видок, конечно, еще тот… «Всем лежать, работает ОМОН». Тихонько поднимаемся на третий этаж. Тут пусто. Две двери. Одна простая, деревянная, без глазка. Вторая дерматиновая, с глазком. Я киваю на лестницу. Мы встаем на пролет, который ведет на четвертый этаж. Прижимаемся к стене. Ждем. Меня потряхивает, что уж говорить про ребят. Я прямо слышу, как стучат их сердца. Ну сколько может продлиться сделка? Отдал слиток, пересчитал деньги. Обсудил планы. Пять минут, десять? А если обмоют? Нас же тут первый жилец запалит. Потряхивание усиливается.

Слышу голоса, дверь со скрипом открывается. Я огромным скачком прыгаю вниз на этаж, дергаю ее нараспашку. В квартиру тут же рвется Димон. Резкий удар с правой в голову, и стоявший первым в прихожей Айзеншпис с приглушенным криком валится на пол. Я тоже врываюсь внутрь прихожей. Кровь из разбитого носа летит на крупного бородатого мужчину. Грузин или армянин. Вылупил глаза, лапает карман брюк. Димон сцепился с хозяином, они перешли в клинч. Бью ногой в голову цепляющемуся за стену «продюсеру». Теперь тот гарантированно в нокдауне. Рядом Кузнецов борется с «грузином». Тот что-то хрипит. Пытается крикнуть, но Димон сжал его шею. Мужик тоже пытается душить друга. Удар пряжкой в висок. Лишь бы не убить. «Грузин» качается, падает на колени. Мощный. Шея как мое бедро. Теперь по затылку. Хозяин квартиры со стоном падает, раскинув руки. Все, победа.

На сцене появляется Коган. Шепчет мне:

– Что делать?

– Закрой дверь! – Димон первый приходит в себя. Переводит дух. Трогает шею сначала «грузина», потом Айзеншписа.

– Живы.

Я мысленно вытираю пот со лба. Не хотелось бы начинать все с мокрухи. Легко отделались.

– Иди, ищи балкон, – я поворачиваюсь к Когану. – Там должны быть бельевые веревки. Свяжем их. Ноги, руки сзади.

Я тоже, как и Димон, шепчу. Голос можно опознать. Шепот нет.

Мы осматриваем квартиру. Большая двушка. Стаскиваем гостя с хозяином в спальню, обыскиваем и связываем. Димон демонстрирует мне пистолет ТТ. Вытащил из кармана «грузина». Выщелкивает магазин. В солнечных лучах масляно блестят пули. Коган охает.

Мы выходим из спальни, закрываем дверь. С фырканьем стаскиваем шапки. Вытираем пот. Волосы прилипли ко лбу, вид у нас очумелый. По краю прошли. Я смотрю на часы. Полтретьего.

В большой гостиной комнате битком мебели. Шкаф для посуды, большой стол, стулья с гнутыми ножками – в таких Киса Воробьянинов искал бриллианты. И огромный железный сейф. Черного цвета. Еще дореволюционный. «Бушель и сыновья». Дверка сейфа открыта настежь, в замок вставлены ключи. Коган опять охает, Димон матерится.

– Да тут тысяч сто или двести будет. – Лева берет банковскую пачку, хрустит ею. Сейф по крышку забит деньгами. В основном рубли, но есть американские доллары и британские фунты. И еще двадцать четыре золотых слитка. По килограмму. Только слитки стоят больше двухсот тысяч! Находим еще один пистолет. На сей раз Макарова. С пачкой пистолетных патронов.

– Мы это не унесем, – Кузнецов мотает головой, засовывает ТТ за пояс, прикрывает рубашкой навыпуск.

– Лева, ты складываешь деньги, – я срываю скатерть со стола, кидаю ее перед сейфом. – Дима, ты у входной двери, смотри в глазок. Может, кто-то придет.

– На балконе, когда снимал веревки, видел чемоданы. – Лева начинает кидать пачки на скатерть, попутно пересчитывая.

Я иду на кухню. На плите – сковородка со скворчащей жареной картошкой. На обеденном столе – тарелки с порезанным салом, лучком, бутылкой «Киндзмараули». Желудок призывно урчит. На автомате выключаю газ в плите, нахожу коричневые чемоданы, три штуки. Тащу их в гостиную. Часы с кукушкой тихо тикают, за окном поют птички. Даже представить трудно, что десять минут назад в квартире было побоище, да такое, что весь пол в коридоре заляпан кровью. Похоже, нос Айзеншпису Димон свернул по второму разу.

Мы быстро упаковываем деньги.

– Восемьсот двадцать шесть тысяч рублей, двенадцать тысяч долларов, три тысячи фунтов. – Коган успевает каким-то образом посчитать пачки. – Итого ценностей больше миллиона.

Все еле влезает в три чемодана. Заглядываю в замочную скважину спальни. Наши «клиенты» все еще без сознания. Здорово мы их приложили. А вдруг притворяются?

– Иди протирай все ручки, – тихо на ухо инструктирую Когана, – и вообще все, до чего мы дотрагивались.

Я выношу «багаж» в коридор. Чемоданы реально неподъемные. Просто рвут руки. Одних слитков по восемь кило на брата.

– Засунь пистолет в чемодан, – киваю на ТТ за поясом Димона. – Не ровен час выпадет из-за пояса.

Кузнецов без споров начинает прятать оружие, а я осматриваю себя и его на предмет следов крови. Повезло, не заляпались. Лишь на рукаве Димона есть небольшое пятно. Он закатывает рукав, и пятна не видно.

– Что дальше? – возвращается Коган и тоже начинает себя осматривать.

– Тихонько выходим, – опять шепчу я. – Если во дворе никого, по одному идем к остановке автобуса. Ты на улице Горького, – я тыкаю в Кузнецова. – Ты – на бульваре. – Коган кивает.

– Доезжаете до метро, – я шепотом начинаю раздавать указания. – Ты, – тыкаю в Димона, – на Киевский вокзал. Я на Курский. А ты, – следующий Лева, – на Белорусский. Сдаем чемоданы в камеру хранения, получаем квитанции.

Я заглядываю в глазок. На лестничной площадке никого.

– Выходим. Не забудьте выкинуть шапки. А ты, – я киваю Димону, – ремень.

Мы покидаем квартиру, аккуратно прикрываем дверь. Я прислушиваюсь. Тишина.

– Собираемся у нас в общаге. Удачи, парни!





* * *


– Собаку пустят!

– Ну и что? – Лева пожимает плечами. – Доведет она их до автобусной остановки, и все.


Полшестого вечера. Мы забрались в самый дальний уголок эмгэушного парка. И тихонько распиваем. Я захватил «Киндзмараули». Штопора не было, поэтому открыли бутылку старым студенческим способом – путем стука дном о дерево. Пробка тихонько вылезает, потом ее поддевают зубами. Пьем прямо из горла. Я лишь для вида – еще сегодня выступать на творческом вечере, – ребята как следует прикладываются. Явно одной бутылкой не ограничатся.

– Опросят кондукторов. Кто входил с чемоданами. – Димон работает сегодня следователем, а Лева – адвокатом «дьявола».

– А мой чемодан кондуктор не видела – автобус битком был.

– И мой, – киваю я. – Просто передал деньги через пассажиров.

Димон тоже признается в том, что кондуктор вряд ли его мог заметить.

– Да не будет никакого поиска, – успокаиваю я. – Что, цеховики и фарцовщики пойдут в милицию срок себе вешать? За такие суммы вышка грозит.

– Миллион рублей, – Коган качает головой. – Это же цена готового многоквартирного дома.

– А то и двух, – поддакивает Кузнецов, допивая «Киндзмараули».

– Откуда у грузина такие бабки? – Лева грустно смотрит, как из перевернутой бутылки капает последняя капля вина.

– Подпольные цеховики, – уверенно произносит Дима. – Они-то нас искать ой как будут. Леш, там все чисто по наводке? Точно не дотянутся?

– Могила, – заверяю я повеселевших парней. – Идеальный экс.

– Нет, все равно поверить не могу. – Коган пинает бутылку ногой, та жалобно звенит и закатывается в кусты. – Золото, доллары, фунты… Откуда?? Мы же не в гангстерском Нью-Йорке!

– Про Рокотова слышал? – устало опускаюсь на траву, ложусь на землю. Накатывает легкое опьянение.

– Этот валютчик? Которого расстреляли пару лет назад? – Лева садится рядом.

– Помню такого, по телевизору показывали, – Димон достает бутылку из кустов, относит ее к урне. Я терпеливо жду, разглядываю парк. Народу прибавилось, но к нашему укромному убежищу на самом краю внимания никто не проявляет. Кузнецов возвращается, тоже ложится на траву.

– Не просто расстреляли, а задним числом. Приняли новый закон и повторно судили. У него оборот был… держитесь за землю, двадцать миллионов!

– Правильно его расстреляли! – злится Коган. – Такие вот теневые бароны и разрушают страну, наш строй…

– Про оборот это тебе Мезенцев рассказал? – интересуется Димон.

– Может, и грузина с этим ушастым тоже он сдал? – добавляет Коган, хитро на меня посматривая.

– Все, закрыли тему! – Я сажусь. – Наша задача сейчас не спалиться с деньгами. Большой соблазн начать кутить. В личных целях к чемоданам пока не притрагиваемся. Согласны?

Парни кивают.

– Вот вам по двести рублей, – я вытаскиваю из кармана десятки. – Этого пока достаточно на любые нужды. Кстати, Кузнец, держи червонец. Отдаю должок.

Деньги перекочевывают «молодогвардейцам». Те счастливо щурятся. Потом Коган начинает хмуриться.

– А чемоданы? Квитанции-то в камеры хранения на неделю!

– Поменяем вокзалы.

– Это просто вопрос времени, когда мы там примелькаемся, – вздыхает Лева.

– Я работаю над этим, – встаю на ноги, отряхиваюсь. – Все, я пошел читать стихи. Вы как?

Парни переглядываются. С одной стороны, душа требует «продолжения банкета» и снятия стресса. С другой стороны – стихотворный вечер. Культурный досуг побеждает.

– Мы с тобой, – Кузнецов тоже встает. – Только давай зайдем к нам, у меня лаврушка есть, зажуем запах.





* * *


– Русин, ты где ходишь? – Стоило мне появиться у актового зала, как ко мне бросилась Оля-пылесос. Староста была принаряжена. Кремовое платье с розами, туфельки на каблуке. Прическа явно носила следы укладки. Глазки подведены, губы накрашены.

– Переодевался, – коротко ответил я, пытаясь настроиться на нужный лад. В актовом зале явно было полно народу, у входа висел лист ватмана с моими ФИО, неплохим портретом. «Баскетболистка» на заднем фоне нарисовала даже метеорит. Кто-то прилепил рядом страницу со статьей из «Комсомолки».

– Выглядишь хорошо, – резюмировала староста, рассматривая мой темный костюм, галстук-шнурок. – Пойдем? Народ уже ждет.

Зал был битком. Люди разве не на головах друг у друга сидели. Галерка, проходы – все было занято. Я даже не удивился. Сейчас поэты в моде. Собирают огромные залы. Плюс «Комсомолка» рекламу сделала. Первой на сцену вышла Оля.

– Товарищи! Творческий вечер Алексея Русина прошу считать открытым.