Я тебя отпускаю

Антонина, хозяйка кафе, сняла возникшее напряжение:

– Мой вас отвезет. – Она и выглянула в окно. – Вон, подъехал уже, старый хрен! – И она счастливо разулыбалась.

На улице их и вправду ждала машина – синие «Жигули», разукрашенные молдингами и прочими «красивостями», включая аксессуары с иномарок. Смех, да и только. В машине важно восседал крупный седовласый мужчина. Прощаясь, Валентина горячо благодарила Антонину. Та смущенно отмахивалась:

– Да будет, Валь! Что б я да тебе не помогла? – И тут же всхлипнула: – Горе-то какое, а, Валь! И как же ты будешь теперь одна, без Сани-то, а?

«О господи! – вздохнула Рина. – Вот ведь правда – простота хуже воровства, это деревенское сочувствие. Бабья жалость – «как же ты будешь?» Ведь в самое сердце, как выстрелила. А кажется, хорошая баба. Да так, наверное, и есть. Только у них здесь все по-другому». И в сотый раз подумала: «И как ты здесь с ними, пап?»

Нет, конечно, здесь много хорошего. Люди попроще и, кажется, подобрее. И искренности в них больше, даже в этом дурацком проявлении сочувствия. Ведь все правда – как она, Валентина, будет без мужа? Деревенский быт сложный: огород, скотина, дом. Здесь трудно без хозяина, мужчины. К тому же что может быть страшнее потери близкого, дорогого и любимого человека? Детей у Валентины, кажется, нет. Заботиться о ней некому, и ей еще предстоят долгие и холодные одинокие вечера. «Впрочем, как и мне, – неожиданно подумала Рина. – Только меня это, кажется, не тяготит. Я привыкла жить одна. А вот Валентина нет. Да и возраст, и приближение старости. Подруга Нинка, и, кажется, всё. Больше у нее никого нет».

Вальяжный и молчаливый Михаил, Антонинин муж, молча довез их до Валентининого дома. На прощание высунулся из окна:

– Держись, Валюха! Все там будем.

Валентина ничего не ответила, обреченно махнула рукой и пошла в дом. Нинка и Рина потянулись за ней.

Хозяйка извинилась и пошла к себе.

– Полежу, – коротко бросила она. – Силы кончились.

Рина с Ниной стали пить чай. Домой Нина кажется, не торопилась. Честно говоря, Рине очень хотелось лечь, но было как-то неловко. Да и видела – Нине хочется поговорить. Ну и потек разговор. Нина рассказывала про свою жизнь:

– Муж выпивает. А кто не пьет? Работа то есть, то нет. Раньше механиком был в совхозе. И зарплату не задерживали, и пил меньше. Теперь перебивается – то кому-то огород вспашет, то по осени картошку копает. То на базар боровчика свезет – благо есть мотоцикл. С коляской! – гордо добавила она. – Но это от случая к случаю. Вот и стал поддавать. А что еще делать? Как работящему деревенскому мужику без работы? – И Нина горестно вздохнула. – Раньше народ на ферме работал. Большая была ферма, почти на тысячу голов. Молоко сдавали тоннами! И платили нормально.

– Вручную доили? – поинтересовалась Рина, чтобы как-то обозначить заинтересованность разговором.

– Нет, что ты! – Нина искренне удивилась Рининому вопросу. – Какой там вручную? Все механизировано было, везде аппараты стояли. Заводик был маленький – творог делали, сливки, сметану. Из города приезжали за нашей продукцией. Поля были – рожь, пшеница, овес. Лен выращивали, иностранцы его покупали. Свиноферма. А сейчас? Да ну их! – И Нина махнула рукой. – Все развалили, а нового не построили! Бабы начали поддавать, что про мужиков говорить? Кто помоложе, конечно, в Москву. А нам уж здесь доживать. Да и кому мы там, у вас, нужны? Верно? А санаторий? Мне повезло, я там трудилась. И платили хорошо, ну и все остальное. А теперь и санатория нет. И стало быть, рабочих мест. Наши-то бабы счастливы были – кто на кухне, кто в прачечной, а кто в уборщицах. Золотое было время, – вздохнула Нина, – сытое. Санаторий то был на всю страну известный, после того как в пятидесятых здесь целебные источники обнаружили. Заботились тогда о народе, не то что сейчас. Путевки давали, оздоравливали. Ну и нам, местным, было отлично. Со всего Союза люди к нам ехали, водичку нашу попить. Вот и отец твой, Саня, водички попил и счастье нашел.

Рина усмехнулась: «Да, все та же простота. А ведь видно, что баба хорошая. Ничего в эти слова не вкладывает – никакой вредности. Мол, порадуйся за отца – счастье нашел!»

– Вальку жалко, – продолжала Нина. – Как она теперь без Сани своего? Ведь никого у нее! Ни-ко-го.

Рина молчала.

– Хорошо они жили, ты не думай.

– А я и не думаю.

– Хорошо, – повторила Нина, – не ругались совсем. Не то что я со своим. Не пил Саня. Да и вообще – городской! Интеллигенция, значит, другой человек. Культурный. Повезло Вальке, что говорить.

Рина снова кивнула. Да, повезло – с этим не поспоришь. Характер у отца был ровный, спокойный. Капризным он не был, занудным тоже. Мог приготовить обед, убраться в квартире. Гладил Рине школьную форму. Шурочка отмахивалась: «Да ну! Утюг ненавижу и в руки не возьму!»

– Все уважали Саню, – добавила Нина. – А чего не уважать-то? Хороший ведь был человек! Вредности в нем не было, чванства – типа я образованный, а вы все деревня! А с Валькой прям как голуби ворковали, – сказала Нина и с испугом глянула на собеседницу. – Ой! Прости меня, Ир! Тебе ж это, наверное, неприятно.

Рина выдавила улыбку:

– Да нет, ерунда. Отец ушел от нас сто лет назад. И я давно взрослая женщина. Все понимаю – по-разному в жизни бывает. Тогда, конечно, я его осуждала. А потом… потом успокоилась, и у меня началась своя жизнь. Ну как-то так. – И поспешно добавила: – Да мне только радоваться, что у отца все сложилось, вы совершенно правы!

Нина посмотрела на нее с сомнением и недоверием, но ничего не сказала.

Потом перешла на Антонину, хозяйку кафе. Оказалось, что все они одноклассницы, росли вместе, в соседних дворах.

– Вообще Антонина хороший человек, но работа ее испортила. Жучкой стала наша Тонька, чего уж там. Живут они хорошо – и в городе у них квартира, и в столице купили! Но по большей части живут здесь, в деревне. Отстроились будь здоров – хоромы такие отгрохали! А что, все понятно. С такой работы – только вперед ногами! И продукты, и все остальное. Ну, ты понимаешь! – И Нина заговорщицки посмотрела на Рину.

Та снова послушно кивнула и подавила зевок.

– Всегда торговля и кухня хорошо жили, – добавила Нина, – что при советской власти, что при нынешней. Мамка мне говорила, иди в торговый или кулинарный, всегда будешь сытая! А я, дура, не слушала. Готовить никогда не любила – ну какой из меня повар? А в торговый… – Нина, как девчонка, прыснула в кулак. – Так я считать не умею! Два плюс два не сложу! Сразу прогорю и в неустойку влипну – да меня к торговле на километр нельзя подпускать! Это Тонька у нас всегда по арифметике первая была. Так и звали ее – Лобачевский!

Рина улыбнулась. «Да, все так. Простые и бесхитростные люди. Никаких выкрутасов – все как есть. Но все это не делает нас ближе, увы… Потому, что испорчена я! Я, а не они отвыкла от искренности. От искренности отвыкла, а с иронией, сарказмом, снобистским презрением почти срослась. К понтам привыкла – дешевым и дорогим. К выкрутасам, к желанию казаться лучше, чем есть. К страстной тяге к лучшему, более престижному. К зависти, к ложным комплиментам. К сплетням и склокам, прикрытым слащавой улыбкой, к шипению в спину, к подставам, к предательству».

Бизнес и жесткая конкуренция все это предполагали. Она все про это знала и почти не реагировала – шкура давно продубилась. И живет так много лет, практически всю сознательную жизнь. И, как сейчас говорят, не парится.

Рину клонило в сон. Слава богу, до Нины дошло.

– Ой, совсем я тебя заговорила! Все, я ушла, а ты иди спать. За Валентину не беспокойся – неделю не спала, будет спать как убитая. А ты с утра на вокзал?

– Да, встану – и вперед. Дела.

Распрощались, и Рина ушла к себе, в горницу. Упала в мягкую перину и в блаженстве закрыла глаза.

«Как же хорошо, господи. Такая тишина. Как хорошо и спокойно.


Папа… Прости меня, а?»

Глянула на экран телефона и, увидев двенадцать пропущенных вызовов, недовольно фыркнула: «Как же достали!» Засунула телефон поглубже в сумку и тут же уснула.

Проснулась оттого, что ей было зябко. Дотронулась до гладкого кафеля печки – та была еле теплая. Выходит, утром Валентина не подтапливала. Неужто она еще спит? И дай бог. Все понятно: напряжение последних месяцев, похороны, поминки, пусть приходит в себя. Но почему же так холодно и знобко? Ведь на улице совсем не холодно. Рина укуталась в одеяло, но озноб не прекращался. Чуть согрелась и снова уснула, но вскоре проснулась от сильного кашля и увидела, что Валентина стоит у кровати и тревожно вглядывается в ее лицо.



– Да ты заболела, Иришка! – всплеснула она руками. – Красная вся, горишь как в огне! И кашляла сильно. Хрипишь-то как, господи! Это я, все я, – скорбно причитала она, плюхнувшись на табуретку. – Нельзя было пускать тебя в твоей куртяшке! Вот и продуло тебя. Погода-то вчера была – господи не приведи! Небо плакало по нашему Санечке. Да что я хнычу, господи! – засуетилась она. – Тебя ж лечить надо!

Рина попробовала отмахнуться:

– Да ничего, сейчас что-нибудь выпью, в сумке всегда анальгин какой-нибудь или аспирин валяется. Чаю попью и поеду. Только надо вызвать машину. А может быть, Михаил согласится? Ну, дядька этот, муж Антонины? Я хорошо заплачу! Ну или Пашка ваш, шофер. Хотя, конечно, лучше кто-нибудь другой. Мне в Москву очень надо, – жалобно, как ребенок, всхлипнула она. – Позарез надо, живой или мертвой У меня важное совещание.

Валентина охнула:

– Какой аспирин, какой Михаил? В Москву ей надо! Горит вся – и в Москву! Ты что, девка? Куда я тебя отпущу? Я что, убийца? Нет, не пойдет! Никакого аспирина, никакого Михаила, никакого Пашки и никакой Москвы! – твердо сказала она. – Здесь будешь. Пока не поправишься.

– Да вы что! – От возмущения Рина привстала на локте и тут же закашлялась. – Что значит «пока не поправишься»? Вы что? Да у меня совещание завтра! У шефа, понимаете? Я защищаю серьезный проект! Знаете, сколько сил вложено, чтобы его получить? И я там обязана быть! Это не обсуждается. Как-нибудь доберусь, не впервой. – Она откинулась на подушку и снова закашлялась.

– Ничего, – сурово отозвалась Валентина. – Мир не рухнет, и Москва твоя не обвалится, работа не убежит, и проект тоже. И шеф твой не помрет. Он-то жив-здоров в отличие от тебя! Все, лежи себе и лежи. Сейчас лечить тебя стану. А потом спи сколько влезет.

Валентина вышла из горницы, а Рина от бессилия разревелась, уткнувшись носом в подушку, как маленькая девочка. Несокрушимая скала Рина Александровна Корсакова. Леди-босс, от самого вида которой подчиненные вставали по стойке, а коллеги даже не решались вступать в спор.

Вот надо же было так влипнуть – заболеть здесь и сейчас! В этой глуши, где и врачей-то нет. В этой дурацкой избе с печным отоплением, с этим сортиром за занавесочкой. Со всем этим, чужим и далеким, как планета Нибиру.

«Нет, так не пойдет, – твердо решила она. – Все равно уеду! В свою квартиру, на свою кровать, в свою теплую ванную. Туда, где врачи и лекарства. Секретарша Наташа тут же примчится с частным врачом, сбегает в аптеку и в магазин. А я приму лучшие, последнего поколения, антибиотики и завтра буду в строю. Все, решено, – главное, добраться до дома. И если этот дурацкий, похожий на местного царька, Михаил или синеглазый наглец и сиделец Пашка меня не отвезут на вокзал, значит, вызову из Москвы Эдика. Ничего, часов за шесть доедет, не маленький. За что-то же я плачу ему бешеные деньги?»

Тут же представила, как Эдик начнет ныть и канючить: «Какая деревня, Рина Александровна, вы о чем? Да и дел завтра: совещание, сдача проекта. Вы что, забыли?»

Но делать нечего. Позвонила.

Какое же гадство – у Эдика сломалась машина. Починят к завтрашнему утру, не раньше. Услышав ее кашель, заверещал:

– Какой поезд, Рина Александровна? Какое совещание? Вы что, хотите вслед за своим, извиняюсь, папашей? Нет, никакого водителя я искать точно не буду, я не убийца. Болейте себе на здоровье! А я как-нибудь отобьюсь. Да не волнуйтесь вы – отобьюсь, не впервой! Да и за проект я уверен, все будет нормально, – с гордостью повторил он. – А вы позвоните шефу и все объясните. Вы же старые друзья, так сказать. – Эдик противненько хмыкнул. – Ну в смысле старые знакомые.

Идиот! «Вслед за папашей», «болейте на здоровье», «старые друзья», ага. У Н. нет друзей – ни старых, ни новых. Они ему не нужны. Да, милый Эдичка неповторим. Ни такта, ни воспитания – интересно, чем занимались его родители? Но, кажется, этот дурак все же прав – надо звонить шефу. Боже, как же не хочется!

Выдохнув, Рина набрала номер Н. Он не ответил – ответила секретарша. Эту Виолетту Вадимовну, зрелую даму с повадками сторожевой овчарки, побаивалась даже Рина.

– Заболели? – делано удивилась та. – И чем, интересно?

Рина хотела было возмутиться: «А что, не имею права? Я много болела за последние пятнадцать лет?» Но в эту минуту на нее напал дикий, лающий кашель.

– Да слышу, слышу! – с раздражением отозвалась Виолетта и все еще с недоверием добавила: – И где же это вас так?

Рина ответила коротко:

– На похоронах отца и, увы, далеко от Москвы.

– Лечитесь, – милостиво разрешила Виолетта. – Н. я все передам.

«Ну спасибо, разрешила», – облегченно выдохнула Рина и откинулась на подушку.

Зашла Валентина, держа две дымящиеся чашки.

– Трава и молоко, – сурово сказала она и присела на край табуретки.

Рина приподнялась на подушках и поморщилась:

– Господи, ну и запах! Представляю, что за вкус!

Но послушно отпила из первой чашки.

– Какая же гадость! – скривилась она. – Что это, боже? Стрихнин?

– Пей, – усмехнулась Валентина. – Стрихнин! Ты скажи еще аконит!

– Аконит? – переспросила Рина, сделав еще глоток. – А что это?

– Яд, – усмехнулась Валентина. – Не слыхала? Цветок такой, в каждом палисаде растет. Высокий, синий, красивый. Его еще туфелькой зовут или борцом. С виду совсем безобидный. А на самом деле – не дай бог! В соседней деревне, в Сулкове, случай был – жена мужа потравила. Нет, ее можно понять – сволочью тот муж был законченной. И ее лупил, и мамашу ее. Из дома тащил все, что мог. Дети голодали, репу мороженую с огорода ели, птиц в лесу ловили, грибы по осени собирали. Рябину жевали, господи! Горечь такую. Ну и не выдержала – траванула его. Подох, как пес. – Вспоминая, Валентина покачала головой. – Участковый у нас был хороший, Андрюшка Рогов. Душевный человек, справедливый. Спас он ее, эту бабу. Начальству правды не доложил. И фельдшерица, Надька Васькина, его поддержала – справку выдала, что мол, допился, скотина, туда ему и дорога. Пожалели бабу эту несчастную – она совсем высохла, в скелет превратилась, как зомби ходила. И никто ее не заложил, никто! Все знали, а не заложили! Такое ведь редко бывает. Хоть один гад, а найдется. А тут нет, обошлось.

– И что? – спросила заинтересованная Рина. – Чем дело кончилось?

Валентина удивилась: