Я тебя отпускаю

– Да доберусь, Миш! Не впервой. Машину поймаю. А если не повезет, затяну сумки в автобус, а там как-нибудь, мелкими перебежками. А может, кого встречу, и подмогнут! Не, ждать тебя точно не буду. О чем ты? Мне ж готовить уже пора – холодец буду ставить, пироги заведу. Езжайте с богом и обо мне не волнуйтесь!

Махнув рукой, Валентина быстро пошла к магазину.

Мишка вопросительно посмотрел на Рину:

– Ну чего? Тронулись, что ли?

Та молча смотрела перед собой. И вдруг резко и решительно ответила:

– Миш, вы подождите нас, а? Сейчас мы по-быстрому все закупим. Не уезжайте, ладно? Без вас мы не справимся. Не дотащим просто. Дождетесь?

Ничего не понимающий, огорошенный Мишка осторожно кивнул:

– Дождусь, ага. Куда денусь?

Рина выскочила из машины и окликнула Валентину.

Та обернулась, растерянно посмотрела на Рину, и, кажется, все поняв, улыбнулась:

– Пойдем, девочка, спасибо за помощь.

Больше ни слова. «Да, – подумала Рина, – вот это характер! Ни пояснений, ни комментариев. Кремень тетка, правда. И, кажется, мне все больше и больше становится все понятно. Про нее и про отца».

Набрали огромные сумки – закуска, спиртное. Водка, пара бутылок вина. «Хотя кто у нас его пьет? Так, для интерьера».

Хлеб – пять буханок, еще теплого, пахнувшего так, что захватывало дух. Рина не удержалась и отломила хрусткую корочку. Колбаса, сыр, фрукты. Чай и кофе для Рины. Бананы и виноград – побаловать бабушек. Коробка конфет, большая жестяная банка селедки в пряном соусе. Три пачки сока – тоже для соседушек. Ну и кое-что еще, по мелочам.

Вышли на улицу – пакеты оттягивали руки.

Уселись в машину и выдохнули.

– И куда бы мы без тебя, Миш? Да сдохли бы просто!

На обратном пути у Михаила с Валентиной завязался разговор. О том о сем, об огороде, урожае, заготовках на зиму. О соседях и детях, само собой, Мишкиных. Рина не прислушивалась, свои черные мысли одолевали, но краем уха все-таки слышала, как Мишка ругал сноху, жену сына, а Валентина его успокаивала и призывала Тоньку не слушать и вражду не раздувать.

Расстроенный, Мишка крякал и ерзал на сиденье – понятно, больной вопрос. Наконец подъехали к дому. Выгрузились, зашли в избу, и пахнуло вкусным, домашним, знакомым теплом.

– Раздевайся и ложись, – приказала Валентина. – Отоспишься, и примемся за дело.

Рина, чувствуя себя измочаленной, выжатой, обессиленной, почти мертвой, не возражала – ушла к себе и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Уснула мгновенно – счастье, спасение.

Проснулась в странном состоянии: «Что со мной? И как вообще теперь все будет?» Появились сомнения – правильно ли она сделала? Не поспешила ли с таким резким решением? Нет, все понятно: Н., конечно, законченная сволочь! Это давно понятно и так, и подтверждения не нужны. Но чтобы так? Чтобы так с ней обойтись? Господи, как же обидно! Чтобы перечеркнуть всю жизнь, молодость, совместные проекты, весь долгий, совместный, сложнейший путь, пройденный вместе? Нет, все она про него понимала – и как легко он спихивает ненужных людей на обочину, и как гнусно и безжалостно расправляется с неугодными. И как топит и утилизирует отработанный материал.

Все понимала. Но чтобы с ней? Со своей правой рукой? С человеком, приносившим ему очевидную прибыль? Разве она была ему помехой? Да она, если честно, всегда закрывала глаза на все его делишки. Пару раз, правда, вступалась, впрягалась, как сейчас говорят, за уволенных сотрудников. Правда, ничем это не помогло.

Пару раз вступилась, а потом перестала.

И не потому, что боялась его, нет. Просто понимала бессмысленность этих действий. Но и думала о себе – зачем? Зачем ломать копья? Да, думала. Даже не о деньгах, нет. О том, что эта работа – вся ее жизнь. И больше ничего у нее нет – ни семьи, ни детей, ни даже родителей. И Маргошки уже давно нет…

Ну и вот, получается, расплата за подлость. За то, что проглатывала его гадости, давилась, но проглатывала. Тошно было до слез, а молчала. Мирилась. И даже пыталась его оправдать – и такое было. Было. Бизнес, конкуренция, и тут по-другому нельзя. Компромиссы. Дурацкие компромиссы, без которых, увы, не получается прожить свою жизнь.

Ну и получи! А что ты думала? Со всеми он законченный подлец, а с тобой сладкий пряник? С тобой такого не случится, потому что когда-то, сто лет назад, в далекой и бурной прекрасной молодости вы целовались на темной лестничной клетке? Не смеши! Он через Светку и Машку перешагнул и не поморщился! А тут ты. Да у него вообще нет моральных барьеров и запретов – только деньги и власть.

Нет, решила Рина, отступать и менять решение нельзя, невозможно! И переступить через такое унижение тоже, иначе она совсем потеряет себя. А это куда страшнее, чем все остальное. Она точно знала, абсолютно была уверена, что ее проект был хорош. Сколько она добивалась этого контракта! Сколько билась над ним! Как отбивала от конкурентов. Да что там – он был точно рентабелен! Эдик, при всех своих недостатках, в аналитике был асом.

Незаменимым здесь был ее Эдик – за это она его и держала. Чутье у него было отменное. Да и она кое-что соображала. Нет, дело здесь не в проекте, она уверена. Дело в чем-то другом. А вариантов не так уж и много. Первый – у нее появился конкурент. Кто? Пока не понятно. Любовница Н.? Вряд ли. Вряд ли бы он притащил на работу любовницу. Молодой жене донесли бы в секунду. К тому же Н. страшный трус. Какие любовницы? Друг или подруга? Ну таких привязанностей у него давно нет.

Второй вариант – Рина просто стала его раздражать своей активностью, уверенностью в своем профессионализме, а самое главное – она все про него знала и видела его насквозь. Просчитывала до копейки, знала все его слабые места. И ему это надоело.

Да какая разница, в чем причина того, что он ее слил? Выходит, это решение зрело. И просто нашелся удобный момент.

Получается, что после нее он уберет всех остальных – ее сотрудников, ее команду. Лизу Прошкину – умницу великую. А у Лизы ипотека и кредит на машину. Сашу Завьялову. У той нездоровый ребенок. Ларису Георгиевну, с ней Рина вместе сто лет. У той, одинокой и бессемейной, девяностолетняя лежачая мама, и половина жалованья уходит на сиделок. Шурик Самойленко собрался жениться. Герман Иванович помогает дочери-вдове поднимать внуков. Ирадка Абассова – хоть и молодая девка, а совсем больная, на инсулине, куча болячек. Рина всегда ее прикрывала и отпускала – Ирадка классный специалист и отличный маркетолог. Ну и Эдик, конечно. У этого тонкая организация и психопатический склад характера. Чуть что – впадает в депрессию. Кажется, пару лет пьет антидепрессанты.

Что с ними будет? Нет, молодые еще ничего. Куда-то устроятся. А вот Герман, Лариса и нервический Эдик?

Всех она, Рина, потянет за собой. А сама она, конечно же, устроится. С ее-то резюме и опытом работы не пропадет. Да и деньги отложены – приличные, между прочим.

Конечно, у нее была ого-го какая зарплата! При всех ее тратах, покупках и путешествиях, при ежемесячной помощи маме. При сумочках за три тысячи долларов, при брендовых тряпках, при квартире и при крутой машине она умудрялась не то чтобы откладывать, нет, это совсем не в ее характере. Просто ей удавалось все не истратить, при всем желании и абсолютной небрежности в этом вопросе. Рина никогда не знала, сколько денег у нее на счете и сколько на карточках. Иногда заходила в личный кабинет и удивлялась: «Ого! Кажется, старость моя обеспечена».

Но по правде, о старости она не думала. Как и о деньгах. Жила, нырнув с головой в работу, в главное дело своей жизни. Любимое, незаменимое и самое интересное. Думала: «А ведь я счастливица. Сколько людей впадают с тоску при одном упоминании о работе? А я, просыпаясь и сладко потягиваясь, улыбаюсь: на работу! А в пятницу настроение портится: целых два дня безделья. Тоска».


Дура, конечно. Но так оно и есть. Конечно, будь у нее муж и дети, все было бы иначе.

Но не случилось. «Нет, ухожу, – в очередной раз подумала она. – Пару месяцев отдохну, отваляюсь, куда-нибудь съезжу, например на теплое море, навещу наконец свою легкомысленную матушку, почти два года не виделись. В общем, приду в себя. А уж потом начну искать работу. Обзвоню знакомых, приятелей. В конце концов, переступлю через себя и повешу объявление на рекрутинговом сайте. Только даже при самом радужном развитии ситуации кем я пойду? Рядовым сотрудником? Клерком? Ведь ясное дело, ни о какой высокой должности не может быть и речи. Во-первых, все давно и прочно занято. А если случайно свободно, уж точно поставят своего, проверенного, а не чужака и конкурента. А во-вторых, в нашем бизнесе все друг друга знают. Найдется ли смельчак, кто возьмет ее после конфликта с Н.? Захочет ли кто-нибудь нажить себе смертного врага? Вряд ли. Если только в отместку, назло».



Но решено. Обратного пути у нее нет. Завтра девятины и кладбище. Сегодня – готовка. Сейчас она встанет, выпьет чаю и пойдет помогать Валентине. Хороший она человек, эта тетя Фрося.

Определенно хороший.





* * *


Валентина уже вовсю хлопотала. В огромной кастрюле попыхивал и булькал холодец, распространяя аппетитные и пряные запахи лаврушки, душистого перца и вареного мяса. В большом тазу, накрытом чистым полотенцем, у печки, в самом тепле, поднималось тесто на пироги и тоже распространяло замечательный, чуть кисловатый запах.

Валентина ловко и быстро стучала ножом – рубила капусту на начинку.

– Ну, помощница, – улыбнулась она, – готова к подвигам?

Валентина ни о чем ее не расспрашивала, и Рина оценила ее такт и чуткость.

Она резала яйца в пироги, стругала винегрет, мешала морс из клюквенного варенья, и – странное дело – в этих хозяйственных непривычных ей и даже приятных хлопотах боль и тоска отступали.

К вечеру обе рухнули – устали. Спешно доели остаток щей. Рина не удержалась и ухватила еще горячий пирожок. Увидела, как Валентина улыбнулась. «Переживает за меня, – удивилась Рина. – Совсем чужая женщина, а переживает». Напились чаю с вишневым вареньем и постановили, что надо отдохнуть, отлежаться. А там опять хлопоты – разбирать и разливать студень, почистить селедку, нарезать колбасу, хлеб, накрыть на стол. На кладбище поедут рано утром, Мишка и Пашка собирались приехать к восьми. А с кладбища все вернутся голодные.

Рина с удовольствием легла и вытянула ноги – болели спина и плечи. «Не привыкла я к домашней работе, – подумала она. – А это ого-го какой труд! Не было у меня ни в детстве, ни в молодости, а также и в зрелости ни домашних пирогов, ни холодцов».

Уснуть не удавалось, мысли роились в голове, и снова подступали злость, обида и жалость к себе. «Господи, ведь мне хорошо за сорок, а я все жду справедливости». Потянулась к телефону, включила. Там было пусто – ни эсэмэс, ни пропущенных звонков. Не было и писем – ни одного. Словно она, Рина Александровна Корсакова, исчезла из жизни. Была, и нету – стерли резинкой. «Ну и черт с вами, трусы. Боитесь за себя, ну и правильно», – пробубнила она и, как ни странно, уснула. Проснувшись, глянула на часы и подскочила. Ничего себе! Почти десять вечера! Получается, она спала почти три часа. Не спала – дрыхла! Дрыхла, как сурок! Быстро одевшись, смущенная, влетела в комнату. Валентина по-прежнему хлопотала у плиты. Рина извинилась, та махнула рукой:

– О чем ты, господи? Спала, и хорошо, слава богу! Знаешь, как мой дед говорил? Сон, он все лечит. Сиди отдыхай. Я почти все доделала. Выпей чаю с ватрушками – вон, еще теплые.

Рина попробовала возражать, но смирилась. Уселась на диван, поджала под себя ноги, укрылась старым оренбургским платком и стала пить чай с ватрушкой. Ватрушка, надо сказать, оказалась восхитительной.

– Как же вкусно! – застонала она. – Просто божественно!

Хозяйка усмехнулась:

– Спасибо, знаю. – И на минуту застыла. – Санечка очень мои пирожки любил. Но я пекла редко – нельзя ему было, вредно. Только на праздники.

Окончив дела, Валентина сняла передник, вымыла руки и наконец села в кресло.

– Меня дед воспитывал, – начала она. – Дед Андрей. Хороший был человек. Учитель. Мудрый, спокойный, выдержанный. А красавец какой! Показать фотографии?

Рина кивнула. Ей и вправду стали интересны эта женщина и ее семья.

Валентина достала большой, тяжелый альбом в потертом вишневом бархатном переплете и села рядом с Риной.

– Вот, погляди. Не соврала?

С фотографии на Рину смотрел крупный и, видимо, высокий, даже мощный, мужчина в круглых очках без оправы, с короткой, аккуратно подстриженной бородкой. Типичный разночинец и интеллигент. Небольшие светлые глаза смотрели пронзительно, изучающе – прожигали насквозь. Чуть поредевшие волосы, залысины на высоком покатом лбу, крупный, прямой нос и упрямые, плотно сжатые губы.

– Огромным был, высоченным, под два метра. Шел по улице и был виден издалека, – продолжала Валентина. – А бабулька, – она улыбнулась, – маленькая была, кругленькая, как колобок, до груди ему еле доходила.

Валентина достала другую фотографию. Маленькая – это было очевидно, – полноватая женщина в простом ситцевом темном платье, в белом платочке и в огромном переднике явно смущалась, глядя в объектив.

– Бабулька, – повторила Валентина. – Марья Петровна.

– И мою бабулю Марией звали, – тихо сказала Рина. – Но все ее называли Мусечкой.

Валентина внимательно, словно видя впервые, разглядывала фотографию бабушки.

– Она глухонемая была, наша Марья Петровна. В детстве чем-то переболела и оглохла. Почти оглохла – слышала чуть-чуть, в основном читала по губам. Ну а потом постепенно и речь потеряла. Так обычно бывает. Конечно, ее не лечили, кто в те годы лечил в деревне? К тому же семья была большой, семеро детей. Одна глухая – и ладно. Да и работала она справно, все успевала. Не дочь – золото. И хорошенькая была, белокурая, белокожая, голубоглазая, улыбчатая, терпеливая и веселая, всегда улыбалась. Конечно, родители понимали, что замуж Марусю никто не возьмет. Кому нужна глухая жена? А тут в их селе объявился учитель, Андрей Иванович Коротков. Высокий, красивый, образованный. Приехал в село из города, из Воронежа, грамотность развивать. Для деревенских – почти столичный житель.

Маруся в школу не ходила – что делать в школе глухонемой? Учитель увидел маленькую Марусю и стал возмущаться, ругаться с ее родителями: как так, ребенка и не учить? И победил – стал заниматься с Марусей отдельно. Научил буквам и цифрам. Глухонемая оказалась толковой, быстро все схватывала и обучилась читать и считать. А со временем и немного говорить научилась – так, невнятно, птичьими звуками. Но дед ее понимал. Ну и влюбились они друг в друга, оба молодые. Учитель был старше Маруси на девять лет. Да разве это помеха? Словом, попросил он у Марусиных родителей благословения, и они поженились.

Ох, как костерили учителя на всех углах: и дурак, и болван – столько девок красивых вокруг! А он взял малютку, да еще и глухую! И что он в этой Маруське нашел? Никто не понимал молодого учителя.

А они были счастливы. Когда такая любовь, то понимаешь друг друга без слов. Хорошо они жили, – помолчав, добавила Валентина и улыбнулась. – Дед смеялся: это оттого, что Маруся моя ответить не может! А если б могла? Уверена, что, если бы его Маруся могла говорить, жили б они точно так же.

Потом родилась моя мама и следом, через два года, мамин брат, Петечка. Это я по Петечке, дяде своему, Петровна – так дед решил. В память. В общем, счастье – дети! Такие хорошие, умненькие и спокойные. Но радость, как известно, долгой не бывает, на то она и радость. – Валентина тяжело вздохнула. – Заболел маленький Петечка. Заболел гриппом, обычным гриппом, все они тогда переболели, а осложнения случились только у него. Ножки отказали. Конечно, возили в город, даже в Москву. В больницах с ним лежал отец, какой толк от немой матери? Та даже с врачами объясниться не могла. Снимала поблизости от больницы койку – именно койку, не комнату и не угол, на это денег не было, – готовила им там на примусе: супчики варила, кисельки. Петечка ел плохо, совсем слабенький был. И мама моя, их дочка, с ними моталась. А куда ее девать? Ни бабок, ни дедов уже не было. В общем, ничем Петечке не помогли. Сох мальчик и умер в тринадцать лет. До самой смерти дед носил его на руках – в туалет и в баньку, помыться.