Я возвращаюсь за тобой
Часть 35 из 59 Информация о книге
В голове Джесси Между смертью… и жизнью – ОСТОРОЖНО! Сначала эта машина. Когда я ее замечаю, перебегая улицу, я уже знаю, что слишком поздно. Она налетает на меня со всего размаху. Это всего лишь машина, но удар настолько силен, что у меня возникает ощущение, что это локомотив с двадцатью вагонами и он бросает меня в вихрь вальса над уличным движением. Я чувствую, как падаю на что-то твердое и острое. Мне очень больно, потом на какое-то время – черная дыра. Когда я открываю глаза, снова вижу себя в воздухе, но уже совсем по-другому. Я лечу над улицей и вижу свое собственное бездвижное тело на мостовой, остановившиеся машины и всех этих людей вокруг меня. – Начинаем массаж сердца, Рико, Пит, снимайте с нее шмотки. Скорей же, ребята! Я вижу бригаду «Скорой помощи», которая пытается вернуть меня к жизни. Точно бабочка, я порхаю вокруг докторши, занимающейся мной. – Нет пульса на бедренной артерии. Черт, вот-вот отойдет, ребята, отходит! Это молодая метиска. Ее зовут Сэдди. Ее отец с Ямайки, а мать – канадка. Это странно, я вижу ее впервые, но у меня ощущение, что знаю ее, как саму себя. Я знаю о ней все: о ее детстве, надеждах, страстях, тайнах. – Готовьте дефибриллятор. Рико, наноси гель. Да не так, блин. Есть у тебя что-нибудь в башке! Я знаю, что она боится в этот момент принять неправильное решение и опозориться перед коллегами. И скрывает свой страх за резкими словами. – И осторожней с электродами! Пит, давай. Ближе, ни черта не видно. Ты это нарочно или как?! Давай сюда пластины. Прямое положение, двести джоулей! Внимание, разряд! Его я тоже вижу – Итана Уитакера, моего отца. Стоя за спинами врачей «Скорой помощи», он дрожит вместе с ними и молит Бога, чтобы я не умерла. Сейчас мне нисколько не мешает его панцирь, я могу прочитать в его сердце то, что он не показывает никому: его страхи, тревоги и потребность в любви, то, что он и сам не мог бы выразить словами. Словно ангел, я летаю вокруг него. Мне бы хотелось, чтобы он смог увидеть меня, как я вижу его, и чтобы он тоже увидел во мне свет. – Проверь пульс. Я продолжаю массаж. Освободи вену, вводим трубку, затем один миллиграмм адреналина и две ампулы кордарона. Да скорее же, Рико, не тормози! Молодая женщина делает мне массаж сердца, и это помогает. Мне так хорошо, что хочется, чтобы это никогда не кончалось. Всю жизнь – две руки, и они всегда вокруг моего сердца. – Хорошо! Еще разряд. Двести джоулей. Отвалите! Я лечу вверх, небесная и туманная, невесомая, как перышко, и нежная, как пушинка. Мне тепло, именно так, как надо, как в самой приятной из ванн. Отсюда я вижу все, отсюда я знаю все – что у жизни есть смысл, который выше нас, которого мы не понимаем, а потому и ничем не управляем. – Удалось, – говорит Рико с широкой улыбкой. – Заработало! – И что теперь, медаль тебе за это выдать? – огрызается Сэдди. Они думают, что я «возвращаюсь», но они ошибаются. Напротив, я ухожу. Менее чем за секунду я оказываюсь в нескольких километрах оттуда, между 42-й улицей и Парк-авеню – на Центральном вокзале Манхэттена. Мой отец Джимми выходит из вагона и пытается сориентироваться на перроне. Он не приезжал в Манхэттен уже давно и ничего здесь не узнает. Я знаю, что ночью он не спал, знаю, что он встал очень рано, что ехал на автобусе до Нью-Хэвена, затем – на поезде до Нью-Йорка. Я знаю, что он ищет меня и что чувствует себя виноватым. Как птица, я порхаю и кружусь под потолком главного холла, украшенного небом, на котором сверкают тысячи звезд. Я сажусь на большие часы, сверкающие в центре здания. – Папа, папа! Я кричу, но он не слышит меня. Мне хочется сказать ему, что мне жаль, что так вышло, что я люблю его и… Но тут все резко запутывается. И какой-то поток всасывает меня и несет в другое место. * * * Манхэттен Больница Сент-Джуд 21 ч 50 мин Опавшая с лица, еще не отошедшая от операции, в которой она принимала участие, Клэр Джулиани, молодой интерн отделения хирургии, смотрела на двух мужчин, стоявших перед ней. Их лица были все в синяках, они казались сильно избитыми, и она никак не могла понять, который из них – отец девушки. В сомнениях она попеременно изучила каждого, а потом сказала: – Ваша дочь была доставлена к нам в критическом состоянии. Черепно-мозговая травма из-за несчастного случая привела к коме, из которой она пока не вышла. Мы сделали предварительное сканирование, так как опасались децеребрации[53], а потом отправили ее в блок, чтобы остановить кровотечение… Она на секунду остановилась, словно ожидая, когда вернутся силы, которых ей так не хватало. В этот раз Мицуки свалил на нее самую тяжелую часть. Она давно старалась освоить опыт подобного рода объяснений, но привыкнуть к этому никак не получалось. Напротив, с каждым разом это было все труднее и труднее. – Впоследствии ее состояние стабилизировалось, но мы обнаружили глубокое повреждение выше первого шейного позвонка… Клэр сняла хирургическую шапочку, освободив пряди волос, мокрые от пота. Ей надоедало сражаться с неизбежностью, плюс эта работа, где приходится сталкиваться со смертью каждый день. Ей не хотелось больше думать о смерти. В этот вечер она почувствовала, что готова все бросить и сесть на самолет. И на одну секунду она подумала о Бразилии, о пляже Ипанема, о загорелых телах жителей Рио, играющих в волейбол на пляже, о босанове в исполнении Каэтану Велозу, о коктейле «Пина Колада», который пьют прямо из ананасов. – При повторном сканировании мы идентифицировали костный перелом, а также экстрадуральную гематому[54]. Это – кровоизлияние между костью и… – Мы знаем, что такое гематома, – перебил Итан. – Она оказалась глубокой и плохо локализованной, осложненной повреждением венозного синуса. – Джесси умерла, так? – спросил Джимми. Клэр уклонилась от прямого ответа. Следовало произнести всю речь до конца, чтобы держать эмоции на расстоянии. – Доктор Мицуки срочно прооперировал ее, пытаясь удалить гематому. Мы сделали все, что было в наших силах, но… она не выжила. Искренне соболезную. Джимми вскрикнул от боли, но тут же зашелся в хриплом рыдании. – ЭТО ТЫ ВО ВСЕМ ВИНОВАТ! – вскричал он вдруг и изо всех сил ударил Итана кулаком, отбросив его на одну из металлических тележек, на которой после ужина были сложены в кучу подносы. * * * В голове Джесси Между жизнью… и смертью Я плыву, легкая, как воздух, выше облаков. Мне не видно отсюда земли, деревьев, людей. Я плаваю, но уже ничего не контролирую. Я позволяю нести себя какой-то силе, как если бы на небе был магнит, который притягивал меня на высоту. Но чем выше я поднимаюсь, тем темнее, плотнее становятся облака, от них веет какой-то угрозой. И скоро у меня появляется ощущение, что я потерялась в черном дыму пожара, в котором задыхаюсь, который меня сжигает. Действительно, это напоминает туннель, но не тот, в конце которого животворящий свет, о котором рассказывают в книгах. Скорее это подземный ход, маслянистый и вязкий, где пахнет расплавленным дегтем. В этом проходе есть слуховое окно, которое забыли закрыть, – окно, открытое в мое будущее. Я нагибаюсь к нему, чтобы посмотреть, и то, что я вижу, наполняет меня страхом. Я лежу на кровати, все мои конечности парализованы, лицо изуродовано. Я пытаюсь повернуть голову, но у меня ничего не получается. Я пробую подняться, но я словно заключена в невидимые доспехи, открываю рот, чтобы позвать маму, но из него не вылетает ни звука. Секунда, и я понимаю, что у меня есть возможность остаться живой, но ни за что на свете я не хотела бы продолжать мучиться на этой голгофе. Тогда снова отдаюсь влекущему меня потоку и понимаю, что умру. Туннель выводит к огромному завитку в виде эллипса, к гигантскому завихрению в несколько сотен километров, где бушуют ветры. Я ныряю в этот хаос и тону в этом циклоне, более высоком, чем высочайшая из горных вершин. Теперь мне по-настоящему страшно. Нигде нет и следа любви или симпатии. Во время падения я замечаю нескольких людей. Томми, сына наших соседей, которого в возрасте четырех лет сбил грузовик, когда он катался на велосипеде. Фриду, мать моей матери, умершую от рака легких. Мистера Роджерса, одного из моих бывших преподавателей, который бросился под поезд после того, как от него ушла жена. Томми проплывает передо мной со своим красным трехколесным велосипедом и, прежде чем исчезнуть, делает мне какой-то знак. Фрида, которая меня всегда ненавидела, выдыхает мне прямо в лицо дым своей сигареты, а мистер Роджерс, одетый в костюм железнодорожника, сидит верхом на паровозе, похожем на игрушечный. Чем ниже я падаю, тем вокруг темнее и тем труднее дышать. Я тону в плотных серых облаках, которые обволакивают меня до такой степени, что я начинаю задыхаться. Я знаю, что в конце падения меня проглотит какая-то пасть, и это будет конец. Мне страшно настолько, что я начинаю плакать, я кричу, как ребенок. Я кричу и кричу, но никто мне не отвечает. И тут на краю тумана я вдруг замечаю его – это Итан, мой отец, такой, каким я увидела его сегодня утром. То т же черный пуловер, та же кожаная куртка, тот же вид усталого героя. Я не понимаю, что он там делает, но он, похоже, не удивлен, что видит меня. Напротив, я понимаю, что он стоит в той самой точке невозврата. – Джесси, Джесси! Я пролетаю мимо него очень быстро. – Папа, мне страшно! Я боюсь! Я протягиваю ему руку, но он не хватает ее. – Пойдем со мной, папа! Я боюсь! – Я… я не могу, Джесси. – Почему? – Если я пойду с тобой, все будет кончено. – Проводи меня, я тебя умоляю! Теперь он тоже плачет. – Если я вернусь, Джесси, возможно, у тебя будет шанс. Но я не понимаю, что это значит. Шанс для чего? – Мне так страшно, папа! Я вижу, что он колеблется, что он чувствует мой ужас. – Если мне позволят вернуться, у меня будет еще шанс спасти тебя, а если нет – мы оба умрем. Я ничего не понимаю. Во всяком случае, нет больше времени говорить. Я углубляюсь в густой туман, который обжигает и ранит меня. Мне так страшно и так плохо, что я почти сожалею о том, что не стала возвращаться, когда у меня был выбор. Даже без рук и без ног. Даже в состоянии овоща. – Обещаю тебе, что ты будешь жить, Джесси! – кричит он мне. Это последние слова моего отца, и я не понимаю, зачем он мне это говорит. Потому что я точно знаю, что все кончено.