Камея из Ватикана

Тонечка приблизилась, присела рядом на корточки и заглянула ему под руку. Буся моментально привскочила, встряхнулась и лизнула Тонечке руку.

– Я с нее сегодня снял клеща, – выговорил Родион трагическим тоном. Этому тону он научился у Насти, она умела «дать трагедию». – Мы пошли камыш рисовать туда, к ручью. Она бегала, бегала, а потом я ее схватил – ну, просто так! – а у нее на пузе клещ!

Тонечка погладила абсолютно чистую блестящую спинку – шэрстынка к шэрстынке, сказал бы дядя Арсен.

– Тоня, что будет, а? – плачущим голосом продолжал Родион. – Я в интернете читал про клещей. Даже большие собаки от них умирают, а наша маленькая совсем!

Тонечка поняла, что мальчишка на самом деле в ужасе, и она должна немедленно, сию же секунду его спасти! Она за него отвечает.

Сам себя уберечь он не сможет. Его может уберечь только она, Тонечка.

– Собака совершенно здорова, – сказала она убедительно. – Ты же видишь! С ней все в полном порядке. Если бы клещ ее цапнул, мы бы уже… увидели.

Она не стала объяснять, что собака скорее всего уже умерла бы.

– Мы завтра или даже сегодня купим средство и обработаем ее.

– Где мы купим, Тоня? – проскулил Родион. – В Москве?

– Ветеринарные магазины и аптеки есть везде, – еще более убедительно сообщила Тонечка. – И отстань от нее, мне кажется, она волнуется. Нет на ней больше никаких клещей!

– Ты думаешь, с ней ничего не будет?

– Я уверена, что не будет.

– Точно?

Тонечка вытащила у него из-под носа собачонку, покрутила туда-сюда, состроила ей рожу, спустила на пол и заключила:

– Клянусь тебе!

Он сразу поверил. Мачеха никогда не говорила пустых слов, он давно это понял.

– На всякий случай пока не таскай ее по зарослям. И сделай уроки. И дров притащи, возле печки почти нет. А рисовать можно на участке, у нас низкая трава, никаких клещей нет.

– Тогда я сначала порисую, а потом уроки.

– Сначала уроки, потом дрова, а потом рисуй сколько хочешь.

…Почему никогда нельзя делать то, что хочется, подумал Родион. Вот никогда! Почему все время препятствия: то дрова, то уроки?..

– Я схожу к отцу Иллариону, – сообщила Тонечка. – Провожу нашего соседа. Вернусь, и будем обедать.

Родион покивал. Он придумывал, как бы ему нарисовать утку. Сегодня в камышах он видел серую утку, и она была такая красивая!..

Мачеха вздохнула. Она не видела утку в камышах, но знала это мальчишкино выражение. Скорее всего, уроки и дрова будут забыты.

…Сейчас нужно не таскаться с соседом по городишку, а взять себя в руки и заставить Родиона засесть за уроки. И проконтролировать сделанное. И загрузить его полезной работой. Вот это было бы самое правильное, и мама одобрила бы!..

…Вот мы вернемся в Москву, пообещала себе Тонечка, сбегая по лестнице, не век же быть карантину, и я займусь его воспитанием как следует. Как педагог Макаренко! Труд, труд и еще раз труд!.. А пока пусть себе рисует.

…Малодушие и леность.

Всему виной ее собственные леность и малодушие!

– Я готова, – сказала Тонечка Федору Петровичу, сидевшему на лавочке под окном. – Пойдемте? Дядю Арсена мы по дороге встретим, тут только один путь. У вас на всякий случай есть маска и резиновые перчатки? В Тверской области особый режим не вводили, но мы носим от греха подальше.

Федор Петрович посмотрел на нее сбоку и сверху. Блеснули его золотые очки.

Был он плечист, крепок, короткие светлые волосы плотно прилегали к черепу, как на античных статуях.

Нет у него никакой маски, и перчаток тоже нету, зря она спросила.

– Здесь дивный храм, – продолжала Тонечка торопливо. – Четырнадцатого века, по-моему.

Она говорила ему те же самые слова, что и Саше, когда они поднимались к храму.

– И священник, по-моему, приятный человек. Я вас познакомлю.

Навстречу им попался дядя Арсен. Он волок деревянный ящик на длинной ручке, из которого в разные стороны торчали инструменты.

– Там все открыто, – проинформировала Тонечка. – Вы заходите и начинайте работать. Мы к отцу Иллариону, скоро вернемся!

Улица пошла в горку, Тонечка стала сопеть. Ходить в горку она не любила.


– Скажите, – вдруг заговорил Федор Петрович, – в вашем окружении в принципе есть неприятные люди?..

Тонечка не поняла:

– В смысле?

– Вы сказали, что священник приятный человек. Вы дружите с сапожником и с… соседкой. Есть кто-то, с кем вы не дружите?

Вопрос был с подвохом, но раздражаться она не стала.

– С вами пока не дружу, уважаемый Федор Петрович. – Тонечка была серьезна. – И вообще, людей, с которыми я не дружу, больше, чем тех, с кем дружу.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Она посмотрела вверх вдоль пустынной улицы, на голубые купола с блестками золотых звезд. – Мой муж утверждает, что в жизни имеет смысл иметь дело только с порядочными людьми. Он говорит, что глупо тратить время на непорядочных!

– Гениальная мысль! – восхитился Федор Петрович. – И какая новая! А что он говорит, как отличить тех от других?

– Пф-ф-ф! – фыркнула Тонечка. – Это очень просто.

– Правда?

Она кивнула.

– В нашем с вами возрасте, – сказала она назидательно, – это становится понятно очень быстро. Почти сразу!

…Тут она вспомнила о своих мечтах, чтобы Саша Шумакова оказалась «хорошей», и устыдилась собственного назидательного тона.

– Нет, правда, – сказала она Федору. – Я стараюсь находиться вокруг приятных людей. И мне это удается.

– Вы… я забыл, как это называется… А! Вы психотерапевт?

– В некотором роде, – согласилась Тонечка. – Я сценаристка. Пишу сценарии.

– Хорошие? – тут же спросил Федор Петрович. – Или вы сладкоголосая птица юности?

– Ну, – сказала Тонечка, все еще не сердясь. – Я вам так скажу. Теннеси Уильямс неплохой драматург.

Тут Федор Петрович спохватился.

– Я просто ничего не понимаю в такого рода деятельности, – он словно извинялся.

– А вы какого рода деятельностью занимаетесь?

– В основном физическим трудом.

– Вы… я забыла, как это называется… А! Вы бурлак?

Он вдруг остановился посреди улицы и захохотал. Громко и с удовольствием, как хохотал, когда обнаружил, что запер их с Сашей в своих владениях.

– Один – ноль, – сказал он. – С вами правда приятно разговаривать, Тоня.

Тонечку вдруг осенило:

– Слушайте! Вполне возможно, что мы зря сюда притащились! Сейчас службы все запрещены, храм закрыт. А где живет отец Илларион, я не знаю.

Они подошли к широкому, как меловая гора, приземистому, как княжьи палаты, широкому, как кольчуга тверича, храму.

Федор потрогал монументальную стену. Рука у него была загорелая, ногти острижены очень коротко, как у врача.

– Вроде бы открыто.

Он толкнул дверь, и она нехотя подалась – все как в тот раз, когда они приходили сюда с Сашей.

Тонечка первая, Федор Петрович следом, они зашли в сумеречный прохладный притвор, где оконца были словно из слюды, и потом дальше, в храм.

Здесь стояла тишина, горели лампады, разноцветный свет лился в высокие стрельчатые окна.

– Вот, – прошептала Тонечка, словно храм имел к ней непосредственное отношение и она имела право гордиться им и любить его. – Видите, какая красота? Я вам говорила!

И позвала негромко:

– Отец Илларион!