Камея из Ватикана

И Тонечка хороша! У меня, говорит, тесто не поставлено! С чего она взяла, что они должны остаться наедине?!

Все равно ничего не выйдет.

Иногда – очень редко! – хочется чего-то настоящего. И никогда не получается.

Как только они зашли в Тонечкин дом, та сразу объявила, что сейчас будет кофе, – до мяса и «язычков» еще далеко, а есть уже хочется.

Сверху прискакал Родион, за ним, кажется, на попе по ступенькам съехала маленькая собака породы пражский крысарик.

Тонечка велела ему принести свои рисунки и дров к печке.

– Сначала можно рисунки, – добавила она, подумав. – Саш, пойдемте все на террасу, сегодня на улице отлично. Где мой «позорный волк»?..

Она нацепила жилетку странного меха, кое-где вылезающего клоками, наставила на поднос чашек, тарелок, салфеток и прочего и вручила Федору Петровичу.

– Вынесите, пожалуйста.

Потом моментально нарезала хлеб толстыми ломтями, ветчину прозрачными лепестками, а сыр – маленькими кубиками. Все вместе выглядело так аппетитно, что Федор моментально вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.

– А чай? – спросил Родион. – Может, самовар?

– Самовар долго. Я тебе чай уже заварила.

Мальчишка не любил кофе, зато страстно любил чай – любой, лишь бы много. Черный, зеленый, с яблоками, с сушеной малиной, с мятой, с лимоном, со смородиновым листом – так заваривала бабушка Марина, Марина Тимофеевна, Тонечкина мама…

Они уселись на террасе: оживленная Тонечка, грустная Саша, задумчивый Федор Петрович и Родион, полный энтузиазма и предвкушений.

Федор Петрович долго рассматривал портреты Лидии Ивановны, а потом сказал Родиону то, что все взрослые говорили ему в последнее время:

– У тебя талант. Ты должен учиться.

– Я собираюсь в Суриковское, – откликнулся Родион, уминая хлеб с ветчиной.

– Ничего ты не собираешься, не выдумывай, – тут же вступила Тонечка. – Тот, кто собирается в высшее учебное заведение, по крайней мере уроки делает. Хоть иногда.

– Вот здесь прямо… ее выражение, – сказал Федор. – Я ее такой и помню.

– На Ахматову немного похожа. – Тонечка взяла у него из рук рисунок. – Времен Фонтанного дома.

– Я никогда об этом не думал. Но… пожалуй…

– И камея! На всех рисунках, видите, она есть.

– Тетя Лида… – Федор Петрович все перебирал рисунки. – Когда умер дядя, она вполне могла остаться в Италии, у нее были средства на безбедную жизнь. Но тетя решила иначе. Она оставила себе камею из Ватикана и… еще один дядин подарок. Вернулась сюда, купила этот дом, что-то отложила «на прожиток», – он улыбнулся. – Так она выражалась! Она говорила, что не желает быть никому в тягость, у нее есть собственные средства.

– Какая мудрая женщина, – пробормотала Тонечка, – прямо как моя мама.

Федор посмотрел на нее.

– Вам чаю или кофе?

– Все равно.

– Так не бывает.

– Тогда чаю.

– Ну? – поторопила Саша. – Зачем ваша тетя вернулась в Россию, когда умер дядя? И почему вообще они жили в Италии?

– Сначала в Голландии, довольно долго. Дядя служил там атташе по культуре, а тетя работала в музее Рубенса. Она была знатоком западноевропейского искусства, училась у Ирины Антоновой, которая возглавляла Пушкинский музей.

– Да мы знаем, кто такая Антонова, – перебила Саша. Теперь она смотрела на Федора во все глаза, слушала каждое слово.

– Именно из Голландии у нее привычка никогда не задергивать шторы. Там так принято.

– А в тот вечер они были задернуты! – вставила Тонечка.

Она тоже слушала – с восторгом. Глаза у нее горели. Сценарист в голове исписал уже половину свитка, перо так и скрипело, брызгали чернила!..

– Потом дядя стал советником посольства Италии, – продолжал Федор Петрович как ни в чем не бывало. – И они переехали в Рим. Дядя работал в группе Громыко, был такой министр иностранных дел, очень прогрессивный мужик. Он все время хотел наладить отношения с Ватиканом, Брежнева уговаривал. Брежнев – это…

– Мы знаем, кто такой Брежнев! – опять перебила Саша.

– Посольская резиденция была на Виа делла Кончилиационе, а моя школа совсем рядом. Я ходил через парк Адриана, мимо Замка Святого Ангела.


Вся компания смотрела на него затаив дыхание. Даже маленькая собака на коленях у Родиона не отводила от рассказчика блестящих янтарных глаз.

– Дядя и тетя забрали меня к себе, когда… Ну, то есть я и так почти все время проводил у них, но…

Он вдруг покраснел – тяжело, до лба, до светлых волос. Кажется, кожа под волосами покраснела тоже. Набрякли щеки, обозначились морщины под глазами и у рта, и сразу стало ясно, что не так он и молод, этот самый Федор Петрович Батюшков.

– Да что случилось-то? – спросила Тонечка, стараясь ему помочь. – Вы стали малолетним преступником?..

Он посмотрел на свою тетю, которая, кажется, присутствовала при их беседе. Портреты были по-прежнему разложены на столе.

– Я стал бомжем, – сказал Федор Петрович решительно. – Бомжевал по полной программе, наверное, с год. Потом меня разыскал дядя и забрал к себе.

– Что значит – бомжевал? – спросила Тонечка. – Это как?

– Это очень просто. Мать отправила меня в интернат, как только я ей надоел. А надоел довольно быстро. Я сбежал, конечно. Меня поймали и вернули в интернат. Я опять сбежал, меня опять поймали и перевели в другой, в специнтернат для детей с… психическими отклонениями. Оттуда сбежать было почти невозможно, там охрана, вертухаи, как на зоне. Но я сбежал.

– Господи боже мой, – пробормотала Тонечка.

– А я тоже из интерната, – встрял Родион бодро. – Вернее, из детдома!.. Я там десять лет прожил и ни разу не убегал, почти! А потом меня нашли. И вас тоже нашли, да?..

– Дядя как-то нашел, – сказал Федор Петрович. – Кстати сказать, я до сих пор не знаю, как ему это удалось. Постой, что ты говоришь? Ты рос в детском доме?

Родион кивнул:

– Ну да. Мама умерла, а папа меня потерял, он тогда в Ливии служил военным советником, да, Тоня?

Тонечка кивнула.

– А потом он стал меня искать, и они с моим дядей, у меня тоже есть дядя Кондрат…

– Родион, давай мы свои семейные истории в другой раз поведаем, а?

Родион пожал плечами, подхватил свою собаку и поцеловал в морду.

Ему-то как раз казалось, что в рассказе Федора Петровича нет ничего необычного – ну, пожил человек в интернате, а потом его нашли и забрали домой, все правильно, так и должно быть.

– Когда дядя меня нашел, я стал совсем дикий, – Федор Петрович словно извинялся, – но тетя сделала все, чтобы приручить меня… обратно. И приручила.

– Вот так история, – сказала Тонечка и поторопила: – Ну? Ну?.. Вы жили в резиденции на Виа делла как-то там, в школу ходили мимо Замка Ангела, и дядя работал послом.

Тут она засмеялась – ах как ей нравились такие истории!

Следующий сценарий, который она напишет, будет просто сногсшибательным, даже ее строгий муж придет в восторг!

– Послом он стал только в девяностом году, – поправил Федор Петрович. – До этого послов в Ватикане не было. Дядина должность называлась советник-посланник. Тогдашний Папа Иоанн Павел Второй дядю очень любил, они иногда подолгу беседовали. А на годовщину его службы преподнес камею. Из папских сокровищниц. Она сама по себе ценная, конечно, но, как любая средневековая вещица, не простая, а с секретом. К ней прилагался ларчик с замком. Замок отпирался при помощи ключа, который вделан в оправу камеи. Тетя камею обожала, всегда носила, а ларчик стоял у нее на письменном столе. Я иногда брал камею, отпирал ларчик и смотрел, что там лежит.

Федор Петрович засмеялся.

– Однажды я открыл, а там оказалась бронзовая фигурка крысы и записка: «Не смей лазать по чужим ларцам!»

Он опять засмеялся и закрыл лицо руками:

– Как мне было стыдно! Я даже хотел было опять убежать из дому!..

– Не убежали? – спросила Саша.

Он помотал головой.

– Тетя меня застала. И мы поговорили. А крыса теперь всегда со мной. И по чужим ларцам я с тех пор никогда не лазил.

– А потом что было? – спросил Родион.

– Потом дядя умер, и мы вернулись в Москву. Мне было семнадцать лет.

– Мне тоже скоро семнадцать, – с удовольствием проинформировал Родион. – А Буське восьмого марта год был! Большая собака.

– Родион, отстань со своей собакой. Съешь вон сыру.

– А можно лучше ветчины?

– И что дальше? – спросила Саша Федора Петровича.

Она вся как-то изменилась – глаза у нее блестели, и щеки горели смуглым румянцем.