Каменное зеркало

А потом случилось именно то, чего он так боялся. В дверь кабинета тихо постучали, и, когда он открыл дверь, увидел курсанток-лагерниц. Здесь были почти все – кроме Даны… Впервые за всё время преподавания в школе «Цет» Штернберг почему-то вдруг обратил внимание на то, что многие курсантки значительно старше него. Все они неподвижно стояли и молча смотрели ему в лицо, и он внезапно осознал, какая растерянная у него сейчас, должно быть, физиономия. А в проёме наверняка видно треклятую карту…

Курсантки расступились, пропуская вперёд фрау Керн, и та, нервничая, путаясь в словах и пряча глаза, осторожно заговорила:

– Вам об этом всё равно донесут, доктор Штернберг. И мы решили сказать вам сами. Эта задержка на экзамене… Мы намеренно не стали вовремя сдавать кристаллы. Мы договорились… хотели увидеть окончание войны…

– И что же вам удалось увидеть? – спросил Штернберг, надеясь, что у него не слишком бледный вид. Три с лишним десятка курсанток. Тридцать пять первоклассных сенситивов. Так что они разглядели? И насколько схожими были увиденные ими картины?

Штернберг неловко кашлянул и постарался добавить как можно строже:

– Только прежде всего хотел бы напомнить вам о том, о чём не раз предупреждал вас всех: чем масштабнее предсказание, тем больше шансов ошибиться.

– Мы увидели одно и то же, – извиняющимся тоном, почти шёпотом произнесла фрау Керн. – Разрушенные немецкие города. Мне… то есть нам… нам всем очень жаль, доктор Штернберг. – Она сделала слабое движение, будто хотела коснуться его руки, но передумала. Он молча переводил взгляд с одной курсантки на другую, и они в большинстве своём, как всегда, не выдерживали, опускали головы – но не все, теперь уже не все.

Именно тогда Штернберг почувствовал то, чего мучительно не мог понять и что его по-настоящему напугало. Эти женщины, многие из которых прошли самую бездну концлагерного ада, теперь отнюдь не злорадствовали. Немыслимо, невероятно – но они Штернбергу почти сочувствовали.

Вечером он отправился выполнять весьма тягостную обязанность – объявлять курсантам места их назначения. Штернберг знал, что во время этого мероприятия, когда все выпускники соберутся в большом зале, и он лично будет зачитывать список на распределение, чужие эмоции – чьё-то огромное облегчение, чьё-то глухое отчаяние – будут окатывать его подобно огромным волнам, то горячим, то нестерпимо-холодным. Ведь часть выпускников будет направлена на восточные земли, так близко от фронта…





* * *


Назавтра Штернберг привёл Дану в потайную комнату. Всё необходимое для предстоящей процедуры он заготовил ещё с вечера.

– Садись сюда, – он указал на высокий табурет посреди комнаты, напротив большого старинного зеркала. – Будем превращать тебя в образцовую блондинку, как на плакатах Союза немецких девушек. Никакой магии, одна химия. А потом Франц тебя сфотографирует. Зачем? Я всё объясню, только немного позже.

Используя аптечную мензурку, Штернберг смешал раствор перекиси с водой, добавил пены для бритья и нашатырного спирта. В готовый состав он обмакивал кисточку из бритвенного прибора и быстрыми движениями наносил снадобье на волосы притихшей девушки, перед этим не забыв смазать ей кожу у кромки волос вазелином.

Следующие полчаса он дурачился, развлекая сидевшую перед зеркалом Дану, выглядевшую особенно беззащитной с зачёсанными наверх слипшимися прядками. Затем промыл ей волосы, склоняя её голову над лоханью, и долго вытирал полотенцем, наслаждаясь тем, что она расслабленно-покорно стоит в его объятиях.

– Доктор Штернберг, не уезжайте больше никуда, – попросила Дана. – Или, если вам так уж надо уехать, берите меня с собой. Мне без вас очень-очень плохо…

Он ничего не ответил. Он знал, что за время его отсутствия курсантки объявили Дане бойкот, знал, что её называют «фашистской подстилкой» и что сегодня утром бельгийка, мечтавшая после выпуска попасть в западную часть рейха или хотя бы остаться при Штернберге, но вместо того записанная на одну из восточных баз «Аненербе», в столовой попыталась окатить Дану кипятком. И тем не менее Дана ходила за своим учителем почти в открытую, будто во всей школе были только два человека – она и он.

По мере того, как волнистые пряди, высыхая, преображались, становилось всё более очевидно, что Штернберг не ошибся в своём предположении. Новый цвет волос – даже после ударной дозы перекиси сохранивших природную шелковистость – изменил Дану до неузнаваемости.

– Признайтесь, вы ведь давно мечтали, чтобы я оказалась блондинкой, правда? – весело спросила Дана у Штернберга, бережно водившего частым гребнем по её волосам и не способного сдержать гримасу обожания, которую отразило тусклое зеркало.

– Боже, да что такое ты говоришь. Просто некоторое время тебе лучше побыть светловолосой немочкой. «Звалась она Кримхильдою и так была мила, что многих красота её на гибель обрекла…» – он вздохнул и отложил расчёску. – Ну вот, собственно, и всё. Переоденься во что-нибудь, вещи в чемодане. На фотографии не должно быть видно курсантской формы.

Вскоре он отвёл девушку в соседнюю комнату, где Франц колдовал над маленькой серебристо-чёрной «Лейкой» о трёх длинных телескопических ногах. Уходя, Штернберг строго наказал Дане после фотосъёмки убрать волосы под платок и нигде с непокрытой головой не показываться.

Пока Франц занимался проявкой плёнки и печатал снимки, Штернберг слонялся по квартире и перепроверял в уме сто раз уже обдуманный план. Должно было сработать. Это самое разумное, что он в сложившейся ситуации мог сделать. Самое лучшее. Для неё.





* * *


Как только карточки были готовы, Штернберг без промедления выехал в Мюнхен. Тем же вечером он встретился с Зельманом.

– Что-то вы совсем скверно выглядите, Альрих, – хмуро заметил генерал, разливая коньяк по бокалам. – Скажу откровенно, я б на месте Гиммлера повременил с вашим назначением на пост начальника оккультного отдела. Особенно теперь… Кстати, что там с этим психопатом Мёльдерсом? Ваши хвалёные провидцы так до сих пор и не нашли его убежище?

Штернберг, всё это время молчавший, так же молча достал из левого нагрудного кармана маленькую фотокарточку и положил на стол перед Зельманом. Генерал взял её, откинулся назад, вглядываясь в изображение дальнозоркими глазами, и вынес нехитрое суждение:

– Красивая девочка, надо сказать.

Дана на снимке и впрямь была прелестна, чуть удивлённая, незнакомая, совершенно естественно белокурая.

– Одна из моих курсанток, – сказал Штернберг, отвечая на невысказанный вопрос. – Мёльдерс намеревался забрать её, но она отказалась на него работать.

– И что?

– Он поклялся убить её.

– Эту девочку? Чепуха какая-то. Вообще, всё это совершенно несерьёзно…

– В высшей степени серьёзно, Зельман. Мёльдерс – сумасшедшая злобная тварь. Я хочу, чтобы эта девушка жила, и он это знает. Поэтому он поклялся убить её.

– И вы вообразили, что я брошусь защищать какую-то вашу курсантку? Понимаю, для вас это дело принципа, но с чего вам взбрело в голову, будто я…


– Послушайте меня, Зельман, – убеждающим тоном заговорил Штернберг, – я буду вам до гроба обязан, если вы мне сейчас поможете. Я прекрасно знаю, изделия ваших умельцев качественнее, чем продукция конторы Шелленберга. Эта девушка должна получить швейцарский паспорт. Разумеется, с визой, со всеми печатями, которые свидетельствовали бы, что она пересекла границу рейха. И она должна получить его как можно скорее.

– Да вы просто умом тронулись, – брюзгливо заявил генерал, с размаху опустив на стол жалобно звякнувший бокал. – Вы соображаете, что вы мне предлагаете? Нет, нет и ещё раз нет! Я не собираюсь участвовать в ваших аферах, более того, я и вам запрещаю, слышите, категорически запрещаю влезать в подобные предприятия, вам ясно? Даже не думайте!..

– Любопытно, на каком основании вы можете что-то мне запретить? – с бесконечной усталостью в голосе спросил Штернберг, стаскивая очки и потирая переносицу.

Генерал на мгновение возмущённо умолк, а затем веско произнёс:

– Да хотя бы на таком, что я старше вас на сорок лет, Альрих.

– Ну, давайте дальше. Этой пластинки я уже наслушался. Скажите ещё, что вы мне в отцы годитесь…

– Вот именно.

Штернберг принялся полировать очки скомканным белым платком.

– Зельман. Я вас прошу, – его тихий голос был ровен, как гладь заледеневшего озера. – Вы – единственный, к кому я могу обратиться за помощью. Я вас умоляю. Помогите.

Генерал долго и очень пристально смотрел на него.

– И всё-таки вы явно чего-то не договариваете. Кто эта девушка?

– Никто. Просто девушка… Разве вам этого недостаточно?

– Нет. Мне не двадцать четыре года, Альрих. Нет и ещё раз нет.

– А хотите, я вам заплачу? – резко изменившимся голосом спросил Штернберг. Его бесовский зелёный правый глаз сверкнул дикой золотой искрой. – Сколько хотите? Сколько вам нужно? Называйте любую цену, не стесняйтесь…

Генерал, подскочив, оглушительно шарахнул плотным кулаком по столу. Бокалы со звоном опрокинулись, бутылка упала на бок, и из неё выплеснулась тёмная душистая жидкость. Штернберг даже не вздрогнул, только убрал фотографию, возле которой растекалась коньячная лужа.

– Чтоб больше я от вас такого не слышал, – произнёс Зельман, отдуваясь, будто после подъёма по крутой лестнице. – Никогда. Запомни, Альрих, чтоб больше ни разу…

Штернберг насадил на нос очки. Фотокарточка лежала в его раскрытой ладони. На Зельмана он не смотрел: внезапно прорезавшееся отеческое «ты» его сильно смутило.

– Давайте это сюда, – угрюмо сказал генерал, протягивая руку за карточкой. – Изделие получите через неделю.

– Мне нужно завтра.

– Послезавтра утром, в десять часов, всё, точка.

Штернберг отдал фотографию.

– Совсем спятишь тут с вами, – ворчал гестаповец, засовывая карточку в бумажник. – Ерунда какая! Просто свиньям на смех. Тьфу, это ж надо…

– Спасибо.

– Благодарить потом будете. Лучше скажите, наконец, кто такая эта девчонка, над которой вы так трясётесь.

Подозрения генерала, давно лелеющего планы женить Штернберга на своей младшей дочери, были вполне однозначны. Штернберг поднялся.

– Ваша догадка ошибочна, Зельман, – холодно сказал он.

– А что я, интересно, должен был подумать?

Штернберг криво усмехнулся:

– Она из бывших заключённых. О чём тут говорить? Я, может, и безрассуден, но не настолько же.





Штахельберг


27–28 июля 1944 года

Двор перед общежитием школы «Цет» встретил его пустотой и тишиной. Почти все курсанты уже разъехались по местам назначения – от Берлина до засекреченных альпийских научных баз.

Дана сидела за столом в своей комнате, спиной к распахнутой двери, и даже не обернулась на звук шагов. Её волосы были аккуратно спрятаны под тёмную косынку. Она неотрывно смотрела в столешницу. Приблизившись, Штернберг склонился и тихо провёл тоскующими пальцами по её бархатистой щеке и горячей шее.

– Здравствуй. Какие подвиги мне нужно совершить, чтобы развеять твою хмурость? Тебя здесь никто не обижал?

– Не беспокойтесь, ваш Франц и не дал бы, – едва слышно произнесла Дана. – Он за мной в последнее время как тень ходит. Это ведь вы ему приказали?