Катастеризм

Я и в самом деле ничего не теряю, отрешённо подумал Даня.

Нечего мне уже терять, ничего не осталось. Почему бы не помочь науке?

Это выбор между неизбежностью и риском.

– Нет, – сдавленно ответил он и встал. Юлия Николаевна тоже приподнялась, схватила его за локоть:

– Да погодите вы! Не горячитесь…

– Нет, – не своим голосом повторил Даня. – Меня не интересует ваш… аферистский стартап. И уберите руки.

Она прищурилась.

– Больше не хотите помогать науке? Один раз уже погнались за журавлём в небе? Хорошо. Подумайте о том, что я предлагаю вам работу. И прилично за неё заплачу.

– Не нужны мне деньги.

– Нужны, разумеется. Сядьте!

Юлия Николаевна надавила вниз, и Даня послушно упал обратно на стул – не было у него сил бороться. Она достала смарт, тапнула – видимо, скидывая Дане какую-то информацию, но сообразила, что он-то здесь без смарта. Порылась в сумке, достала ручку и принялась царапать на салфетке.

– У нас с Юрой есть здесь, в Питере, небольшой технологический стартап, – говорила Юлия Николаевна, не поднимая от салфетки глаз. – Нет, не аферистский. Распознаём большие массивы данных с помощью живых людей… это даже не совсем прикрытие – в самом деле распознаём. Но я открывала эту контору с прицелом на человека вроде вас – ради человека вроде вас. Который под предлогом анализа данных получал бы перегруз информацией… ну вы понимаете.

– «Прикрытие»? Шпионские страсти какие- то… почему нельзя просто, ну… провести клиническое исследование, или как это делается.

Юлия Николаевна язвительно вздёрнула бровь:

– А, вы всё-таки хотите поговорить об этике медицинских исследований? О том, что можно и нельзя проверять на людях? Как сложно выбить такую возможность? Ну и, конечно, как дорого стоит тут ошибка? – Она поцокала ручкой о столешницу. – А если эксперимент был официальным – как дорого ошибка обходится и исследователю тоже.

Всё поплыло перед глазами у Дани – будто уже возникло второе зрение. Только потом, значительно позже, уже выйдя из «Цедры», он понял, почему.

Но в тот момент значения не придал и просто стёр – уткнувшись лицом в сложенные ладони.

– Вы думаете, – тихо сказал Даня, – что сейчас меня подцепите, да? Навяжете мне какой-то кармический долг? Мол, один раз я пытался помочь науке и вышло не очень, так что теперь за мной должок или что-то в таком роде, извращённая какая-то такая логика, да? – Он поднял лицо. – Идите вы к чёртовой матери.

Юлия Николаевна отреагировала на диво спокойно – даже как-то равнодушно, чего Даня не ожидал. Это его немного отрезвило.

Это же просто разговор. Он скоро закончится. Даня вернётся домой, закинет Гамаеву в чёрный список и больше никогда к этому не вернётся.

– Ничего такого у меня и в мыслях не было, – прохладно ответила Юлия Николаевна, – и лично на вас мой свет клином не сошёлся. Финансов у нас хватает, мне несложно было бы заманить испытуемого деньгами. Но я сказала вам правду – у меня есть этика. Менять людей – занятие, знаете ли, такое. Тут не грех и в Бога заиграться. Поэтому я хочу в испытуемые человека, менять которого не жалко – потому что ему не жалко себя. Откажетесь – что ж. Найду другого.

Даня не ответил ничего, и она протянула ему салфетку. Там крупным, но красивым почерком был написан адрес, нарисован кусок карты, а под ним – название: ID BARDO.

– «Ид Бардо»? – невольно усмехнулся Даня. – «Ид» – это же ненаучный фрейдизм!

– А вы смотрите вторым зрением. Не «ид», а «ай-ди». Конечно, в полном смысле новый ID – новую юридическую личность и так далее – мы вам не сделаем, но метафора симпатичная. Мне по крайней мере нравится.

Не забыть. Не отпустить. Не пережить, а – перестать быть собой. Не это ли единственное спасение?

Очень сложно бывает понять, сколько человеку пристало меняться – если взглянуть вот просто по-бытовому, по-человечески. Если у тебя постоянно новые взгляды, вкусы, позиции – ты флюгер, которому невозможно доверять. Плывёшь по течению, ищешь выгоды, нет у тебя принципов. Если же, наоборот, меняться недостаточно, держаться постоянно за старое и ничего у себя внутри не корректировать, то получится, что ты – упрямый идиот и старпёр, держишь у себя дома сервер, когда все давно уже переключились на удалёнку, и отказываешься признавать прогресс. Да дело и не только в технологических новинках: если мысли иногда не обновлять, они покрываются трещинами и осыпаются.

Человеческая личность – это какой-то вечный странный баланс между постоянством и переменами, а жизнь – ходьба по этому канату. И ведь обычно мы справляемся – идём себе, чувствуя интуитивно, куда правильно поставить ногу.

Первую, вторую, третью. Тридцать восьмую, тридцать девятую, сороковую.

Тут главное не задуматься о том, как устроен процесс.

Но если уже задумался – если выкинуло тебя из этой колеи, то что же теперь? Она ведь права – упавший с каната неизбежно летит в могилу. Так не болван ли тот, кто отказывается, когда ему под землю протягивают руку помощи?

Даня не сказал ничего.

– Необязательно решать прямо сейчас, – мягко заметила Юлия Николаевна. – Я вас подожду. Не вечно, но… сколько-то. Взвесьте всё. Мне кажется, рабочий процесс может вам и понравиться. В конце концов, вашей главной задачей на новом рабочем месте будет… не думать. Где ещё вам за такое станут платить?

– Моё любимое занятие, – криво усмехнулся Даня и встал. У него не было при себе смарта, так что, наверное, Юлия Николаевна угощала.

Она засунула салфетку ему в карман треников.

– Приходите, Богдан Витальевич. Поможем друг другу. Спасения души не обещаю, но обещаю: будет интересно. В общем, позвоните мне, номер у вас есть. – На лице её мелькнула хитринка. – О, и вот ещё: если всё-таки придёте к нам в BARDO, не рассказывайте другим сотрудникам об этом моём проекте. Они не знают. Считают, что это сугубо про распознавание данных.

– Я подумаю, – ответил Даня и вышел прочь.

Но он, конечно, соврал.


Любимым занятием Дани Тульина нынче было не думать – и шёл он домой, чтобы позвонить от соседей слесарю, вскрыть захлопнувшуюся дверь, отыскать на кровати смарт, закинуть Юлию Николаевну Гамаеву в чёрн- ый список, включить процедурный фанк и больше никогда, никогда не думать ни о ней, ни об ID BARDO, ни о том, что же такое человеческая личность.





Глава 16

Звездопад




Он родился Даней, Даней отучился в школе и закрыл курсы, Даней стажировался и добрых пятнадцать лет проработал рекламщиком, но в офис BARDO где-то у метро «Ладожская» вошёл Тульиным, а Юлию Николаевну мысленно переименовал в Гамаеву. Нашёл, получается, рычажок-переключатель.

А может, он всё-таки надеялся – никак не мог не надеяться, неистребимо оптимистичный скот, – что затея сработает. И тихо-тихо, ещё не признаваясь себе, подталкивал в нужную сторону изнутри. Переименовался.

Что же, сработало?

Да. Господи, да.

Что-то, что раньше нравилось, вдруг наскучило без видимых причин. Он бросил играть в Firegaze и вести социальные сети, распрощался с Крейцером и Анкой.

Что-то раньше ненужное оказалось ценным. Научился играть в покер. Правила покера Тульин знал – да и кто их, собственно, не знает; наверняка они любому попадались в книге или сериале. Но в том и прелесть этой игры, что знать её правила – это то же самое, что знать, как ходят фигуры в шахматах. Хватит только на то, чтобы профессионал разбил тебя в пух и прах.

Тульин не назвал бы себя профессионалом. Он не читал по покеру специальных книг и не помнил даже, когда в последний раз играл.

Потому что до Жени не играл никогда.

Он почти осознал это, когда она спросила. Почти собрался сказать ей правду, как ни трудно было её сформулировать.

Впрочем, что бы он сказал? Что объяснил? Ведь не только же в покере было дело. Он больше не видел в стоявшей на обоях смарта фотографии лосиные рога, а видел в мучительном жесте многопалых инопланетянских рук чуть кривоватые птичьи крылья. Не мог раньше сосредоточиться и на пять минут, даже когда нужно было отыскать мошенника, а теперь легко сохранял концентрацию, отвечая на бесконечные вопросы «Мармары».

Он терпеть не мог омлет – и в то же время всегда его любил.

Он не узнал таксистку Вику, хотя номер её уже был у него в смарте. А вернее, не то чтобы не узнал совсем – он помнил, как она возила его когда-то, ещё Даней, и предлагала ему фенечку. Помнил, как приглашал её к себе и, наверное, всё же лукавил, утверждая, что ни на что не намекает. Даже смутно припоминал, что именно она его подтолкнула – сказала какие-то дрянные, решительные слова, закрепила решение окончательно и, наверное, ему можно было её ненавидеть. А он не ненавидел – он не чувствовал ничего и, сев к ней в такси Тульиным, разглядывал фенечку и фотографии на зеркале как впервые.

Неудивительно, что она так странно на него смотрела.

Он никогда не бегал взволнованно по внешней лестнице родительского дома, не зависал на всю ночь за лекциями доктора Грега Шарпа, не собирал онемевшими пальцами раскатывающиеся апельсины, не переживал о том, нужно ли спуститься вниз и признаться Юре Гамаеву, что выбросил его таблетки. Всё это было лишь кадрами сериала, подсмотренными событиями из чьей-то чужой жизни – случившимися, но ненастоящими.

Всё это было, но было не про него.

Как объяснить?

Слишком странное, сумеречное чувство. Двойное зрение, пятна на решётке Германа. Он никогда не играл раньше в покер – и в то же время был человеком, в покер игравшим. Английское время Present Perfect на русский обычно переводят прошедшим. The glass has been broken – «Стекло разбили». Но на самом деле означает оно не это, а то, что получилось в итоге и что видим мы в настоящем: стекло разбито.

Так уж устроен наш разум, что домысливает причинно-следственные связи между всем, что мы видим, протягивает в прошлое ниточки событий. Если стекло разбито – значит, кто-то в прошлом его разбил. Если ты пришёл в столовую и как обычно заказал омлет – значит, ты уже ходил туда раньше. Значит, всегда омлет заказывал.

Всегда его любил.

Если ты привычным жестом потёр висок – значит, ты всегда его потирал.

Мы проводим жизнь за решёткой Германа, где так легко увидеть то, чего нет.



Завтра он вернётся к Гамаевой и будет ей исповедоваться, и послезавтра тоже, и потом. Энцефалограммы, МРТ, сканы крови и прочие анализы – это полезно и информативно, но в конечном итоге без прямой речи пациента никуда, если дело касается психики. Придётся расстроить её: с покером вышло ровно то же самое, что и с санскритом, тонким результат не назовёшь. Завтра, и послезавтра, и потом они будут расспрашивать его и тестировать. Выяснять, как это произошло.

«Они» – это Юлия Николаевна Гамаева и её брат Юра, вызванивать которого она поспешно убежала.

Но это будет завтра.

А сегодня ID BARDO заливало прохладным светом луны, и ему казалось, что спускается он не по лестнице, а по клавишам огромного пианино: тут белая, тут чёрная, и если ступать тихо-тихо, то ни одна не задребезжит. Ночью здесь не было никого, даже верный Сунага уезжал иногда домой спать.

Тульин спросил его как-то раз, почему он, японец, работает в таком маленьком – занюханном, в общем-то, – стартапе. Неужели анализ записей с камер живыми людьми и правда так перспективен?

Он-то, Тульин, ждал, что Сунага проговорится: знает он, как правильно читать «ID» в названии; знает, чем на самом деле занимается Гамаева. Но Сунага лишь расхохотался:

«Да какой я японец, я родился в Ижевске! Там завод «Тойоты», папаша мой приехал инженером, ну и вот. Хотя я его и в глаза никогда не видел. И Японию тоже. Если по совести, то вообще-то я Смирнов».

«Почему же тогда Сунага?»

«Потому что японская фамилия – это +20 % к любой зарплате. Даже если работаешь охранником».