Кладбище домашних животных

Он стоял в этом жилище мертвых, осматриваясь вокруг.

«Уединенное место, — подумал он, — но, однако, никто не пойдет сюда целоваться». Господи, что за чушь приходит на ум!

В сознании всплыл голос Джуда, встревоженный и — испуганный? Да. Испуганный.

«Луис, что ты здесь делаешь? Ты забыл — ты не должен ходить этой дорогой!»

Он заглушил этот голос. Никому не будет хуже, если он сходит сюда. Никто и не узнает, что он был здесь в темноте, вечером.

Он двинулся к могиле Гэджа по одной из тропинок. По пути он прошел по аллее; деревья загадочно шуршали над его головой свежей листвой. Сердце его билось учащенно. Могилы и памятники располагались рядами. Недалеко было здание конторы, с большой картой кладбища, аккуратно разделенной на квадраты, где были показаны могилы и свободные участки. Сдается. Однокомнатные квартиры. Спальни.

«Не очень похоже на Кладбище домашних животных», — подумал он, и эта мысль удивила его. То Кладбище оставляло впечатление порядка, как-то спонтанно рождающегося из хаоса. Нечеткие концентрические круги, сходящиеся к центру, грубые плиты, вырезанные из досок. Словно дети, хоронившие там своих любимцев, выполняли план, возникший в их коллективном подсознании, или...

На какой-то момент Луис представил, что Кладбище было своего рода рекламой... как ярмарочный зазывала, которого выставляют у входа в балаган. Владелец знает, что ты не купишь бифштекс, не учуяв его запаха, и что ты не выложишь деньги за вход, не увидев сперва глотателя огня или что-то вроде.

...Эти могилы... прямо как каменные круги друидов.

Могилы на Кладбище складывались в древнейший религиозный символ: спираль, ведущую в бесконечность, от порядка к хаосу или от хаоса к порядку, в зависимости от того, в каком направлении работало ваше сознание. Этот символ египтяне высекали на гробницах фараонов; его находили при раскопках на курганах в древних Микенах; жрецы в Стоунхендже строили свои вселенские часы в форме спирали; и, вероятно, именно она была тем вихрем, о котором в иудейской Библии Господь говорил Иову.

Спираль была самым древним в мире знаком власти, самым древним символом моста, соединяющего мир с Великой Бездной.

Луис нашел могилу Гэджа очень скоро. Грузовик уехал. Дерн уже убрали и сложили где-нибудь для повторного использования. Там, где лежал Гэдж, остался лишь прямоугольник рыхлой, голой земли, пять футов на три. Надгробие еще не успели поставить.

Луис встал на колени. Ветер ерошил его волосы. Небо было уже почти черным; по нему проплывали тучи.

«Никто не заметил меня и не спросил, что я здесь делаю. Ни одна собака не залаяла. И ворота были не заперты. Никто не ждет Воскрешения. Если я приду сюда с киркой и лопатой...»

Он усмехнулся. Это просто опасная игра ума. Сегодня его не заметили, а в другой раз? Его могут обвинить и преступлении. В каком? Ограблении могил? Вряд ли. Скорее уж, кощунство или вандализм. И пойдут, конечно, слухи, в газетах и так: местного врача схватили, когда он раскапывал могилу своего двухлетнего сына, погибшего в результате несчастного случая. Он потеряет работу. А если и не потеряет, Рэчел его убьет, и Элли в школе не дадут покоя. И потом, его могут объявить сумасшедшим.

«Но я могу вернуть Гэджа к жизни! Гэдж снова будет жить!»

Но верит ли он в это?

Получалось, что так. Он уверял себя, и до смерти Гэджа и после, что Черч вовсе не умер, а был только оглушен. Что он выбрался из могилы и пришел домой. Мрачная история, как у Эдгара По. Хозяин хоронит своего любимца, не зная, что он жив, а тот вылезает из могилы. Чудно. Только это была неправда. Черч действительно умер. Индейские могилы вернули его к жизни.

Он сидел у могилы Гэджа, пытаясь связать все компоненты и рассмотреть их логически, насколько это было возможно.

Например, Тимми Батермэн. Тут вставало два вопроса. Во-первых, верил ли он в эту историю? И во-вторых, что это все значило?

Несмотря на ее невероятность, он в нее верил. Было почти несомненно, что раз уж место, подобное этому, существовало, и люди об этом знали, то рано или поздно кто-нибудь попытался бы сделать это. Луис слишком хорошо знаком с природой человека, чтобы поверить, что дело кончится несколькими животными.

И затем — верил ли он, что Тимми Батермэн действительно превратился в какого-то всезнающего демона?

Этот вопрос был труднее, еще и потому, что в это он не хотел верить, и уже испытал на себе результат подобной игры ума.

Нет, он не хотел верить, что Тимми сделался демоном, но не мог себе позволить не думать об этом.

Он вспомнил про быка Хэнрэтти. Джуд сказал, что бык изменился. То же произошло и с Тимми. Быка застрелил тот же человек, что отволок его тушу в лес на санях. А Тимми застрелил его собственный отец.

Но, если Хэнрэтти стал плох, значит ли это, что то же случилось со всеми животными? Нет. Хэнрэтти был не правилом, а, скорее, исключением. Другие — пес Джуда Спот, старухин попугай, да и Черч — все изменились, и эти изменения были заметны, но вовсе не так велики, чтобы его друг так настойчиво отговаривал его от...

(воскрешения)

...Да, от воскрешения, чтобы он так мямлил, и нес всякую околесицу, даже вспоминать смешно.

Так как же он может отказаться от шанса, который ему предоставляет случай — шанса почти невероятного, — из-за истории с Тимми Батермэном? Одна ласточка весны не делает.

«Ты делаешь все, чтобы заставить себя в это поверить, — запротестовал его ум. — Скажи, наконец, себе правду о Том, что Черч изменился. Даже если оставить в стороне этих мышей и птиц, уже одно то, как он ходит... Как машина. Помнишь день, когда мы запускали змея? Какой Гэдж был веселый, живой... живой. Теперь ты хочешь, чтобы он стал, как Черч? Хочешь сделать из него зомби, как в этих дурацких фильмах ужасов? Или просто безмозглого кретина, который ест руками, тупо смотрит в экран телевизора и никогда не выучится писать собственное имя? Что там говорил Джуд про своего пса? «Это было как мыть кусок мяса». Этого ты хочешь? Живой кусок мяса? И даже если тебе будет этого достаточно, как ты объяснишь своей жене то, что случится? А дочери? А Стиву Мастертону? А всем остальным? Мисси Дэнбридж зайдет к нам и увидит Гэджа. Ты не слышишь ее крик, Луис? Не видишь, как она закрывает лицо руками? Что ты скажешь репортерам? Или киношникам, которые однажды заявятся к тебе, чтобы снять фильм о твоем воскресшем сыне?»

Но, может быть, это просто трусость? Неужели он думает, что все это возможно? Что Рэчел встретит своего сына не слезами радости, а чем-то другим.

Да, была вероятность, что Гэдж вернется... не таким. Но уменьшит ли это их любовь к нему? Родители любят детей, родившихся слепыми, и сиамских близнецов, и детей без рук и ног. Родители любят и прощают детей, которые становятся насильниками и убийцами, и мучают невинных.

Так неужели он не будет любить Гэджа, даже если тот до восьми лет не вылезет из пеленок? Если он не сможет решать самые простые задачи, до двенадцати лет? Или вообще никогда?

«Но Луис, Господи, ты же не можешь жить в вакууме! Люди скажут..».

Он грубо оборвал эту мысль. Из всех вещей, о которых он думал, его меньше всего беспокоило, что скажут люди.

Луис поглядел на рыхлую землю на могиле Гэджа и почувствовал дрожь ужаса. Неосознанно, будто сами по себе, его пальцы вывели на земле... да, это была спираль.

Он вытер руки и затер рисунок ногой. После этого он покинул кладбище, крадучись, ожидая каждую минуту, что его могут увидеть, задержать и спросить, что он делает здесь так поздно.


Он опоздал к назначенному сроку, и хотя его пиццу оставили в печи, она была полухолодной и по вкусу напоминала клей. Луис съел только один кусок, а остатки вместе с коробкой выкинул в окно, возвращаясь в Ладлоу.

Он обычно не мусорил, но недоеденная пицца на столе могла навести Рэчел на мысль, что он ездил в Бангор вовсе не за этим.

Теперь Луис начал думать о времени.

Время. Время было важным, если не решающим, фактором. Тимми Батермэн умер уже давно, когда отец отнес его на индейское кладбище.

«Тимми убили девятнадцатого... Тимми похоронили — не помню точно, но по-моему, двадцать второго. Через четыре или пять дней Марджори Уошберн... увидела, как Тимми идет по улице».

Хорошо, допустим, что Билл Батермэн сделал это через четыре дня после прибытия сына. В крайнем случае, через три. Предположим, что Тимми вернулся оттуда двадцать пятого. Получается, что с его смерти прошло шесть дней — это самое меньшее. Могло быть и десять. А у Гэджа прошло уже четыре дня. Уже много, но до Тимми еще далеко. Если...

Если бы это было при обстоятельствах, которые сделали возможным воскрешение Черча. Черч умер в очень удобное время, так ведь? Его семьи не было, никого, кроме него... и Джуда.

Его семья была в Чикаго.

Для Луиса это было последним звеном в схеме.

— Ты хочешь, чтобы мы туда поехали? — спросила Рэчел, глядя на него с изумлением.

Была четверть десятого. Элли спала. Рэчел выпила еще успокоительного, после того, как убрала остатки поминальной трапезы (ужасная фраза, такая же, как «церемония прощания», но никакой другой нельзя было охарактеризовать происшедшее в этот день), и казалась почти успокоившейся, когда он вернулся из Бангора, но ненадолго.

— Поезжайте в Чикаго с твоими родителями, — терпеливо повторил Луис. — Они улетают завтра. Если сейчас ты им позвонишь, а потом закажешь билет, вы сможете вылететь одним рейсом.

— Луис, ты что, с ума сошел? После того, как ты дрался с моим отцом?

Луис заметил, что проявляет обычно несвойственное ему красноречие. Он даже испытал какой-то прилив вдохновения. Он чувствовал себя футболистом, которому передали мяч, и он ведет его к воротам противника, обходя защитников. Он никогда не мог врать убедительно, но сейчас из него просто изливалась смесь заведомой лжи, полуправды и очевидности.

— Именно из-за этого я хочу, чтобы вы с Элли полетели с ними. Нам надо помириться, Рэчел. Я понял... почувствовал это... во время похорон. Когда случилась эта драка, я как раз пытался поладить с ним.

— Но эта поездка... не думаю, что она имеет смысл... Ты нам нужен. Да и мы тебе нужны, — ее глаза смотрели умоляюще. — По крайней мере, я надеюсь, что мы нужны тебе. И мы ни в коем случае не можем...

— Ни в коем случае не можете здесь оставаться, — перебил ее Луис. Он испытывал лихорадочное возбуждение. — Я рад, что нужен вам, и, конечно же, вы мне нужны тоже. Но сейчас для вас это худшее место на свете, дорогая. Гэдж здесь повсюду, в каждом углу. И для меня, и для тебя. Но я особенно боюсь за Элли.

Он увидел в ее глазах боль и знал, что это ее тронуло. Какая-то часть его устыдилась этой легкой победы. Все книги о смерти, которые он читал, говорили, что обычно первым импульсом бывает как можно скорее уехать... и что потворствовать этому импульсу чрезвычайно опасно, поскольку отъезд лишь подчеркнет нежелание примириться с новой реальностью. В книгах говорилось, что лучше всего остаться на старом месте и побороть печаль, стоя на родной земле, пока она не перейдет в память. Но Луис не мог проводить опыт, когда семья находилась в доме. Ему надо было удалить их, хотя бы ненадолго.

— Я знаю, — сказала она. — Он действительно... везде. Пока тебя не было, я передвинула кровать, чтобы как-то отвлечься от этих мыслей, и нашла под ней... четыре его машинки... будто они ждали, когда он вернется, понимаешь... и будет с ними играть, — ее голос, уже дрожащий, окончательно прервался. Слезы заструились по щекам. — И я выпила лекарство, потому что начала реветь опять, как и сейчас... чертова мелодрама!.. Луис, обними меня, пожалуйста, мне так плохо...

Он бережно обнял ее, чувствуя себя обманщиком. Он ведь только и думал, как направить эти ее слезы по выгодному для себя пути. «Что за парень, вот так парень..».

«Хей-хо, а ну пошли».

— Сколько это еще продлится? — всхлипывала она. — Закончится ли когда-нибудь? Если бы мы только могли вернуть его назад, Луис, этого никогда бы не случилось, а все из-за того, что этот мерзавец ехал чересчур быстро, и мы не успели его догнать. Я не знаю, что может быть тяжелее, и оно возвращается снова и снова, Луис, и даже когда я сплю, мне это снится... снова и снова... как он бежит к дороге... и я кричу ему.

— Тсс, — сказал он. — Рэчел, тише!

Она подняла к нему свое распухшее от слез лицо:

— Ведь это была для него только игра... грузовик ехал не по графику. Когда я плакала, звонила Мисси Дэнбридж и сказала, что читала в эллсуортском «Американце» про этого водителя. Он пытался убить себя.

— Что?!

— Он пытался повеситься у себя в гараже. Газета написала, что он пережил глубокий шок... депрессию.

— Если бы он и сдох, это не поправило бы дела, — свирепо заявил Луис, но в мозгу его прозвучали откуда-то издалека слова Джуда: «Это место имеет власть... когда-то эта власть была полной, и я думаю, что когда-нибудь она опять будет такой». — Мой мальчик умер, а он уплатил тысячу долларов в залог и впал в депрессию из-за того, что суд может лишить его прав на три месяца.

— Мисси говорит, что его жена взяла детей и ушла от него, — сказала Рэчел. — Это она узнала не из газеты, а от кого-то из Эллсуорта. Он не пил. Не кололся. И у него никогда не было особых нарушений. Он сказал, что, когда ехал в Ладлоу, его нога словно прилипла к педали. Он не мог понять, почему. Вот так.

«Нога словно прилипла к педали».

«Это место имеет силу..».

Луис отогнал эти мысли. Он нежно погладил руку жены.

— Звони матери с отцом. Сейчас. Вам с Элли нельзя оставаться здесь. Ни дня.

— Я не хочу ехать без тебя, — сказала она. — Луис, я хочу... ты должен быть с нами.

— Я прилечу через три дня, от силы четыре, — если все пойдет на лад, Рэчел и Элли смогут вернуться уже через сорок восемь часов. — Я должен найти кого-нибудь, чтобы меня подменили в университете. Я мог бы взять отпуск, но не хочу подводить Сурендру. Джуд приглядит за домом, но мне надо отключить электричество и отнести продукты в холодильник к Дэнбриджам.

— Но школа Элли...

— Черт с ней. Это не больше, чем на три недели. Они поймут, все знают, что произошло. Если все не...

— Луис?