Клок-Данс

Дерек придавил газ, но в ту же секунду фургон стал перестраиваться в его ряд.

– Идиот! – Дерек яростно засигналил и ударил по тормозам, пропуская фургон. Уилла ухватилась за приборную панель – скорее рефлекторно, поскольку была надежно пристегнута. – Нет, ты видела?

– Видела. Не заводись. – Она слишком хорошо знала мужа. Если его разозлить, устроит аттракционные гонки.

– Запиши его номер, – велел Дерек.

– Что толку?

– Таких нельзя выпускать на дорогу. Запиши, говорю.

Уилла вздохнула, нагнулась за сумочкой и тотчас почувствовала, что джип резко набрал скорость. Подняв голову, она увидела, что машина их, вильнув влево, с ревом пронеслась мимо фургона. Да нет, не пронеслась, ибо тот водитель тоже дал газу и поравнялся с джипом. Теперь Уилла видела ястребиный профиль худого мужчины, уставившегося на дорогу. Она подивилась внезапно возникшему азарту. «Жми!» – чуть было не крикнула Уилла, но одернула себя – только этого не хватало. К счастью, их полоса была свободна, опасность им не угрожала. Но тут Дерек включил правый поворотник.

– Не надо, – сказала Уилла.

Дерек как будто не слышал. Он подрезал фургон, оставив просвет величиной в дюйм. Даже меньше. Нет, вообще не оставив просвета. Раздался скрежет. Отвратительный металлический визг. А потом время, замедлив свой ход, растянулось в нескончаемый миг, и слово это в мозгу отпечаталось по буквам: р-а-с-т-я-н-у-л-о-с-ь. На каждое повреждение уходила целая эра. Разорвало правое заднее крыло. (Ничего, это поправимо.) Вспучило правую заднюю дверцу. (М-да, это уже серьезнее.) Вдавило переднюю пассажирскую дверцу. (Вдруг теперь не выйти?) Потом машину резко развернуло поперек дороги и она вылетела в кювет, уткнувшись носом в разогретую солнцем высокую, покачивающуюся траву.

Во время заноса что-то щелкнуло в шее, но в остальном Уилла была невредима. И даже не испугалась. Такое впечатление, будто ее запечатали в огромном пузыре.

Абсолютно одну. Ибо недвижимую оболочку, уронившую голову на руль, спутником не назовешь.



Сорок три года – не тот возраст, чтобы заранее распорядиться о собственных похоронах. Все это легло на Уиллу, а ей хотелось одного – забиться в темный угол, прижав к себе детей. Утрата отзывалась физической болью. Внутри пустота, словно тебя выскребли до донышка. Злость, правда, осталась. Чем он думал? Как посмел ей такое устроить? Почему на коленях не вымаливает прощения?

Злость придавала сил. Уилла признала вину мужа в аварии – после опережения не выдержал дистанцию, сказала она полицейским. Вы же знаете, как отец реагировал на «чайников», сказала она сыновьям. Те кивнули – Шон вроде бы одобрительно, – не требуя пояснений.

Прежде Уилла всего раз была на похоронах – двенадцать лет назад она хоронила мать, но тогда в церкви, знакомой с детства, ее окружали родные и бывшие соседи. А сейчас – храм, в который она никогда не ходила, из мужниных родственников – два деверя с женами, которых она едва знала. Пришлось полагаться на подруг, сочувствующих, но малоопытных в скорбном деле, и похоронного распорядителя мистера Персиваля, бледного хрупкого юношу, не имевшего собственного мнения. Если предложенные им варианты церемонии вызывали сомнения («Ох, даже не знаю…»), он робко говорил, что многие предпочитают, чтоб было так-то и так-то, и тогда она соглашалась.

– Но может, вы хотите… – блеял мистер Персиваль, и Уилла его прерывала:

– Нет, пусть так и будет.

В одном она была тверда: Дерека кремируют, ибо виденные ею калифорнийские кладбища ничуть не напоминали маленькие церковные погосты на ее родине. Затем небольшой фуршет в ритуальном зале и никаких поминок дома. Хотелось со всеми распрощаться, как только все закончится.

Учебный год еще продолжался, но Шон перестал ходить в школу, что, в общем-то, не имело значения, поскольку от выпуска его отделяло всего несколько дней. А вот Иэн, обычно не упускавший возможности прогулять уроки, занятия посещал исправно. Видимо, домашняя обстановка его тяготила. Об отце он не говорил вообще, избегал общения с матерью и братом и вечерами, запершись в своей комнате, немелодично бренчал на гитаре. Шон же, напротив, выпытывал подробности отцовской гибели: он успел понять, что произошло? Какие были его последние слова? А тот водитель пострадал? Он что-нибудь сказал, попросил прощения?

– Не знаю, не помню, – отвечала Уилла.

– Конечно, и тот мужик виноват, – наседал Шон. Вот и Дерек так сказал бы, если б мог.

Со своим отцом Уилле удалось связаться лишь через два дня, хотя он был первый, кому она позвонила. Выйдя на пенсию, почти все свое время отец проводил в подвальной мастерской, где не было телефона. Он говорил, ему так удобнее – не слышно звонков от соседей, желающих пригласить его на ужин. И автоответчиком он не обзавелся. Однако Уилла не оставляла попыток, звонила спозаранку и к ночи, и наконец во вторник вечером дозвонилась.

– Алло? – ответил отец в своей всегдашней манере – неохотно и как будто испуганно; уже на втором слоге голос его затухал, словно он изготовился повесить трубку.

– Пап… – начала Уилла и смолкла. Заволокло слезами глаза, задрожали губы.

– Уилл?

– Дерек умер, – выговорила она, и тотчас муж как будто заполнил собою комнату – послышалась его быстрая уверенная поступь, он отвел прядь с ее лица и чмокнул в щеку. Вспомнилась его привычка подать ей пальто и застегнуть верхнюю пуговицу. Никто уже не будет с ней так заботлив. Никто уже не встретит ее таким внимательным любящим взглядом.

– Я не понимаю… – растерялся отец.

Я тоже, хотела сказать она, но заставила себя произнести другое:

– Погиб в аварии.

– Ох, бедная моя…

– Ты сможешь приехать?

– Да, конечно. Когда похороны?

– Послезавтра. Успеешь найти рейс? Я пыталась до тебя дозвониться, но…

– Я приеду. Сестре сообщила?

– Да.

Уилла уже связалась с Элейн. Дозвониться до нее оказалось почти так же трудно, у мичиганской лаборантки были непредсказуемые рабочие часы. Наконец она подошла к телефону, на известие никак не откликнулась, но обещала приехать на похороны. Уилла ее поблагодарила. Последнее время общались они редко, но Уилла поймала себя на том, что с нетерпением ждет приезда своей невозмутимой, рассудочной сестры.

Однако та была настолько невозмутима и рассудочна, что приехала накануне похорон и сразу после них улетела обратно. Уилла расстроилась, но сказала себе: она ведь и просила сестру «приехать на похороны», точка. Да уж, им никогда не стать сестрами из «Маленьких женщин» Луизы Мэй Олкотт!


Раньше было обидно, что сестра, поступив в колледж, отдалилась от родителей, что ей не приходит в голову поддерживать отношения с Уиллой – хоть изредка написать, позвонить, а то и приехать в гости на каникулах. Ведь должна бы смекнуть, что из всех людей на свете только Уилла ее понимает! Но нет, она отдалилась от всех родных, и в редкие встречи все ее разговоры напоминали навязчивые воспоминания того, кто пережил стихийное бедствие.

– Раннее утро, я в пижамке стою перед комодом, – рассказывала Элейн. – Мне три года, я еще никогда не одевалась сама. А ну-ка попробую, думаю я, вот мама удивится! Открываю ящик, ищу свои любимые штанишки, такие, с оборками на попе. Входит мама: «Это что ж такое, я старалась, складывала, а ты все тут переворошила!» Нет, отвечаю, и хочу быстренько все расправить. Мать подходит ближе: «Как же нет, вон какой кавардак устроила!» В руке у нее щетка для волос, она бьет меня по голове – раз, другой, я уклоняюсь, прикрывшись руками…

– Согласна, иногда она… – говорила Уилла.

– Знаешь, что самое печальное? Мать лупит ребенка, а он все равно тянет к ней ручонки, ищет утешения. Разве не грустно?

– Ладно, Элейн, проехали.

Потом ей было неловко за свою резкость.

Почему-то она всегда чувствовала себя виноватой перед Элейн. Но что она делала не так? У нее самой было непростое детство.

Наверное, виноватость – ее естественное состояние. Она винила себя и в смерти Дерека – должна была сообразить, что не надо заводить разговор об Иэне, когда муж за рулем. Винила себя в том секундном азарте, когда они обгоняли фургон. И то был даже не азарт. Почти что злость. Да, в груди гадюкой проскользнула ярость. «Жми!» – мысленно взмолилась она. И Дерек поднажал.

Уилла согнулась в кресле, ладонями придавив глаза. Кто-то из мальчиков вошел в комнату, коснулся ее плеча и отступил. Она думала, это Шон, но, подняв голову, уже в дверях увидела Иэна.



На панихиду приехали хозяин «Спортс Инфинити» и его вице-президенты с женами. Пришли Уиллины подруги с мужьями, несколько одноклассников Шона и Иэна (что было трогательно) и еще всякие люди вроде партнера Дерека по сквошу, его секретарши и женщина, некогда служившая домработницей у Макинтайров.

Уилла сидела во втором ряду, на скамье из светлого дерева, которым была отделана вся церковь; справа от нее расположился отец, слева – Иэн. За отцом сидела Элейн, а Шон сел в конце ряда – чтоб было проще выйти к алтарю и произнести речь. Он выступит от лица всех близких родственников. Уилла не смогла бы говорить.

Она гордилась сыновьями, в черных костюмах и белых накрахмаленных рубашках выглядевшими очень представительно. Как так вышло, что они превратились в мужчин, которые умеют завязать галстук и носят туфли, похожие на длинных блестящих жуков? А вот отец ее беспокоил. Возраст его как будто стирал: жиденький венчик не поседевших волос почти исчез, черты стали какими-то размытыми. Элейн же выглядела случайной прохожей, заглянувшей всего на минутку: каштановые волосы в небрежной стрижке «боб», строгое лицо без всякой косметики, а коричневые брюки и свободная мятая блуза – будто умышленный укор стильному черному костюму старшей сестры.

Народ еще подъезжал, органист играл что-то незнакомое и очень пресное. Уилла терпеть не могла орган, но забыла уведомить об этом мистера Персиваля.

– Нытье какое-то, скажи? – шепнула она отцу.

Тот вздрогнул:

– Что, прости?

– Орган.

– А-а.

– С грустью вспоминаю нашу церковь, – вздохнула Уилла. (В пресвитерианском храме Ларк-Сити стояло пианино.)

– Могли бы и там все устроить, – неуверенно сказал отец.

– Но было бы непросто объяснить всем этим калифорнийцам, что им придется слетать в Пенсильванию.

– Кроме того, я больше не хожу в нашу церковь.

Уилла взглянула на отца:

– Не ходишь?

– Уже давненько. Я написал преподобному Сэндсу: по причине неверия прошу исключить меня из числа прихожан.

– Ничего себе! А что пошатнуло твою веру?

– Да я, в общем-то, никогда и не верил.

– Вот как?

– Преподобный Сэндс пришел ко мне и спросил: может, я еще передумаю? Не в смысле веры, а в смысле посещения служб. Наверное, многие мои прихожане не верят, сказал он, однако в церкви вы создаете себе условия для веры, а иначе лишаете себя последней возможности.

– Разумно, – задумчиво проговорила Уилла.

– Да, согласен. Но этой разумности я отдал шестьдесят с лишним лет и решил, что уже вряд ли изменюсь к лучшему.

Уилла усмехнулась и на миг накрыла ладонью его руку. Она была так рада отцу, что даже затаила дыхание, боясь его спугнуть.

Шон произнес хорошую речь, проникнутую любовью и печалью, но отнюдь не слащавую. Он поблагодарил всех, кто пришел на панихиду, помянул готовность Дерека в любой момент с сыновьями погонять мяч. Иэн слушал брата, уставившись на свои колени. Может, жалел, что наотрез отказался от слова об отце? Уже не в первый раз Уилла подумала, что отношения между ее сыновьями – один в один ее отношения с сестрой. Этакая формула «Шон и Иэн равно Уилла и Элейн». Но почему сейчас она сочувствует Иэну?

В своей речи хозяин «Спортс Инфинити» воссоздал образ «толкового хваткого парня», которого он взял на работу сразу после колледжа. Один из деверей сказал несколько слов о том, каким хорошим братом был Дерек. Потом говорили старинные друзья, вспоминавшие о мальчишеских шалостях и проказах покойного. Их выступления Уилле понравились, в них Дерек не выглядел почившим святым угодником. В финале священник, предоставленный похоронным бюро, прочел короткую дежурную молитву, все встали и спели «Пребудь со мною». На том все закончилось.



Элейн улетала в семь вечера, почти сразу после поминального фуршета, а потому Уилла заказала ей такси. И опять почувствовала себя виноватой. Дома было принято всей семьей провожать гостей до аэропорта, однако теперь осталась только ее маленькая «тойота», за руль которой она, дерганый водитель, без крайней нужды не садилась. Все равно в этакую кроху, рассудила Уилла, всем не уместиться.

Стыдно сказать, но она вздохнула свободнее, когда сестра пошла собираться. Ее безмолвные, а то и высказанные упреки уже достали. К примеру, Элейн поинтересовалась, не было ли декрета, обязывающего всех женщин Калифорнии носить белые брюки. Потом, явно подначивая, назвала прическу Уиллы «клонированной». А еще чуралась отца. Наконец Уилла спросила прямо: