Кольцо тьмы

Они осторожно оторвались от ограды палисадника и медленно пошли по улице, старательно обходя тела. Все погибшие — и от этого хоббиту стало ещё хуже — были совсем юношами, почти мальчиками. Хоббит, сперва с трудом заставивший себя взглянуть на них, теперь, точно заворожённый, не мог оторвать взгляд от красивых, правильных лиц, от рассыпанных в дорожной пыли, испачканных кровью светлых волос, от их уже начавших поволакиваться мутью глаз. На валявшихся тут и там щитах погибших был хорошо знакомый ему герб — белый скачущий конь на зелёном поле. Молодые воины, все как один, были роханцами. Земля кое-где вокруг тел была взрыта, некоторые лежали с мечами в руках; проходя мимо одного из домов, друзья долго не могли оторваться, глядя на пригвождённых стрелами к стене троих молодых воинов, так и не выпустивших из рук всё же успевших обагриться чужой кровью клинков. Из груди торчали толстые чёрно-оперённые стрелы, ушедшие так глубоко в дерево, что Торин лишь с огромным трудом вырвал их, когда они молча, не сговариваясь, стали укладывать погибших в тень.

— Вот это да! — ворчал гном, вертя в руках сломанный черенок стрелы. — Ну и стрелки эти хазги или как их там кликали.

Они пошли дальше. Фолко с трудом держался на ногах и едва не лишился чувств, когда чуть дальше им стали попадаться страшно изуродованные тела с вырезанными нижними челюстями! При виде ужасной раны, чудовищно менявшей и без того пугающие мёртвые лица, он пошатнулся и поскорее ухватился за плечо Торина.

— Это те самые, с севера, — хрипло, давясь словами, выговорил Торин. — А вот смотри, куда забрались!.. Ну ладно, погодите, мы ещё переведаемся!

— Смотрите-ка, — вдруг нагнулся Малыш. — Что это за арбалет? Чья такая работа? Раньше не видел…

— Дай-ка сюда, — потянулся Торин.

Несколько мгновений он молча, брезгливо рассматривал протянутый ему другом стреломёт. На первый взгляд он показался хоббиту таким же, как и гномьи.

— Э, нет, брат хоббит, — протянул в ответ на его вопрос Торин. — Это, друзья, ангмарский конный арбалет. Я таких перевидал немало. Видите — тут два зацепа, этот — чтобы бить с земли, или стоя, или, скажем, сидя. А чтобы натянуть тетиву, только этот рычаг и нужен. Хитро, ничего не скажешь! — Торин вскинул чужое оружие к плечу. — И сделано неплохо. Лёгок, ухватист, тетиву… — он потянул за рычаг, — одним движением взводишь. Из обычных-то арбалетов с коня стрелять несподручно, а вот из этого… запросто. Но это мы видели, а вот это — гляньте! — это действительно интересно!

В руках Торина лежал очень длинный и толстый лук, причудливо и сложно выгнутый, составленный из множества тонких пластинок, хитроумно наложенных друг на друга и скреплённых. Тетива отблёскивала металлом; лук был почти в два хоббитских роста.

— Такого мы ещё не видели, — протянул Торин. — Вот они, луки этих хазгов! Ну-ка… — Он поискал целую стрелу, вытащил одну, ушедшую в землю почти по оперение, и наложил её. — Лучник из меня никудышный, но…

Он стал натягивать тетиву, и его лицо побагровело от натуги, на руках взбухли вены, лоб покрыли бисеринки пота — а лук ему удалось растянуть едва ли наполовину. Задетый за живое, гном заскрипел зубами, поднатужился, отчаянным усилием дотянул тетиву до носа, и в этот момент у него не выдержали пальцы. Чёрная стрела, куда длиннее и толще всех виденных раньше хоббитом, сорвалась с басовитым гудением, раздался звонкий удар — и древко почти на треть ушло в бревна противоположной стены. Тяжело дыша, Торин опустил лук.

— Уф!.. — Он не мог отдышаться. — Ну и ну! — Он разглядывал оружие со странным выражением уважения и неприязни. — Под такими стрелами и из таких луков я не хотел бы стоять и в хирде, — тихо прибавил он.

Торин и Малыш теперь смотрели на лук почти с ненавистью.

— Ты видел, как они прошивали из него доспехи? — повернулся к Малышу Торин. — Вот это силища! Что же будет, если их соберётся не десять десятков, таких луков, а десять тысяч?!

— Ничего хорошего, — буркнул тот. — А ты ещё советовал Рогволду помочь Наместнику вызвать наших на случай беды.

Торин нахмурился и ничего не ответил.

— Молчишь, — продолжал Малыш. — Вот-вот, сперва сдуй пену, а уж потом хлебай пиво.

Оставив печальное место столь несчастливого для Роханской Марки боя, друзья вновь тронулись в путь — солнце уже было высоко. Дорогой они могли говорить только об одном — как всё это случилось.

— Бывалые люди, очень бывалые, — цедил сквозь зубы Торин. — Смотри, как они их подловили! И сели в засаду до тумана — чтобы следов на росе не оставить, и заманили искусно. Ты помнишь следы у леса, Малыш? Хоть там и натоптано, но я всё же ангмарские подковы разглядел — спасибо Рогволду, научил кой-чему. Так вот, их перед роханцами ехало — ну, человек тридцать, не больше. А мальчики эти — кровь молодая, горячая, и погнались… — Он отвернулся и вздохнул. — Ну а в деревне их и встретили. Стрелы из-за каждой ставни… И как метко — всего один конь убит!

— Может, зря мы их не закопали? — робко промолвил хоббит.

— Конечно, хорошего мало, — мрачно ответил гном. — Но хоть снесли в одно место да ветвями прикрыли и обозначили… Их будут искать и найдут. А что, если бы нас застали за этим занятием?

— Как же они так?! — горько вздохнул Малыш. — Даже мне ясно — нельзя конным в деревню очертя голову лезть!

— Их уж не воскресишь, — бросил Торин.

Он ехал нахмурившись и не отрывал взгляда от лесной полузаброшенной тропы, по которой шагали их пони. Примерно в полумиле слева от них шла та самая дорога, приведшая шесть десятков молодых всадников к горькому и безвременному концу.

— Постойте-ка! Слышите!

С дороги донёсся слитный топот многих сотен копыт.

Пригибаясь и бесшумно скользя сквозь густой подлесок, Фолко метнулся к дороге; гномы остались в глубине зарослей. Хоббит достиг придорожных кустов как раз в тот миг, когда из-за поворота показалась голова отряда.

Не жалея коней, по дороге стремительно неслась прославленная роханская конница, и в её рядах Фолко увидел уже не юношей, но зрелых, умудрённых годами воинов; зелёные флажки трепетали на их копьях, над первыми рядами ветер развевал зелёно-белый штандарт Марки; за каждым всадником торопился заводной конь. Всего хоббит насчитал пять сотен воинов.

Конные копейщики промчались мимо прижавшегося к земле хоббита; сперва он хотел выскочить на дорогу, но потом сообразил, что с витязями Марки лучше всего разговаривать не на пустой лесной дороге, а где-нибудь в другом, более спокойном месте. Подождав, пока последний всадник не скрылся вдали, он побежал назад, к друзьям.

— Вот их и нашли, — проронил Торин, выслушав хоббита. — Мы правильно сделали, что вовремя ушли — поди доказывай потом, что мы не в союзе с теми, что перебили их товарищей.

Конский топот замер в отдалении, и некоторое время было тихо; потом оттуда, из-за лесных стен, от оставленной ими деревни, до них донёсся долгий и невыразимо скорбный звук большого рога.

— Нашли, — выдохнул Малыш.

Они помолчали, вслушиваясь в тоскливый зов.

— Но что мне не нравится больше всего в этой истории, — вдруг невпопад заявил Малыш, — так это их летучая тварь! Вот как они обмениваются донесениями! Фолко! Как только увидишь такую — сперва стреляй, а уж потом будем разбираться.

Они повернулись спинами к оставшейся позади деревне и до вечера ехали молча.






Глава 7.

ИСЕНГАРД




Стояло жаркое лето.

Солнце высушило степь, и, спасаясь от зноя, друзья держались края постепенно загибающихся к востоку лесов. Далеко обойдя Дунланд, двое гномов и Фолко пробирались к Воротам Рохана, чтобы потом двинуться вверх по течению Исены — единственной дороге к Исенгарду. Южный Тракт остался в двух десятках лиг к юго-западу — они решили не тратить время на крюк, к тому же в лесу было легче отыскать и кров, и пищу, и воду. Места здесь были глухие — на востоке, между лесом и горами, лежал недружелюбный Дунланд, на западе — степи Энедвэйта, куда часто выгоняли свои табуны роханские пастухи, на юге единственной ниточкой тянулся через пустыню охраняемый Всадниками Марки Тракт.

По расчетам хоббита, от Мории они шли уже полных две недели. После той ужасной засады, устроенной роханцам их режущими челюсти врагами, друзья не встретили ничего подозрительного.

Однажды вечером над их костром мелькнула тень огромного филина, но был ли это тот, что прислуживал Радагасту, — кто мог сказать? Фолко частенько расспрашивал Торина, что тот намерен делать в самом Исенгарде; гном пожимал плечами и чуть смущенно отвечал, что и сам пока не знает, но надеется найти какие-нибудь следы «хозяина». Во всяком случае, прибавлял он, неплохо было бы поймать какого-нибудь тамошнего орка и все у него вызнать. И после чего прикончить! — неизменно заканчивал в таких случаях Малыш.

Тридцатого июля хоббит пробудился с каким-то необычным настроением — такого у него никогда еще не было. Словно он стоял на краю полного хрустальной влаги колодца посреди пустыни, словно подходил к углу серой глухой стены, за которым радостно полыхало волшебное сияние, — это было предчувствие чего-то очень светлого, настолько чистого, что весь окружающий мир мог показаться лишь скудным обрамлением прекрасному самоцвету неизвестности. Что-то слегка грело грудь хоббиту, он почувствовал исходящее от кинжала тепло.

Фолко вскочил, словно ложе жгло ему спину. Гномы спокойно спали — было еще очень рано, и первый рассветный луч только-только заглянул под зеленые занавесы сомкнувшихся у них над головами крон. Что-то тянуло хоббита прочь — в глубь густого букового леса. Он пошел наугад, не задумываясь и не размышляя, и тотчас почувствовал, что кинжал стал холоднее. Он сделал несколько шагов назад, и кинжал вновь стал источать слабое тепло. Фолко задрожал в предчувствии чего-то необычайного и медленно, не снимая руки с чудесного подарка Олмера, зашагал через высокий подлесок, поминутно тыкаясь то вправо, то влево, будто слепой; на самом же деле он ловил то единственное направление, которое указывал ему клинок. В те минуты он не ломал себе голову, что это может быть такое, и не страшился. Судьба вела его к чему-то необычайно важному, и он не противился.

Заросли вокруг него становились все гуще, а тут еще и потянуло в глубокий овраг. Фолко отошел уже далеко от лагеря, и у него мелькнула мысль, как бы его не хватились друзья; но в этот миг ветви раздвинулись, стволы разошлись в стороны, и он оказался на небольшой круглой полянке на самом дне оврага, заросшей изумрудно-чистой, удивительно мягкой на ощупь травой. Над полянкой, подобно пологу шатра, смыкались раскидистые кроны: лесной покой был залит нежно-зеленоватым светом от пробивающихся сквозь листву лучей. Посередине поляны хоббит увидел два поставленных стоймя плоских серых камня, раскрывавшихся навстречу ему, точно книга; между стоячими камнями на земле лежал третий — плоский, расколотый пополам; из трещины рос неведомый хоббиту голубой цветок. Его венчик напоминал розу, но был почти в два раза больше, а каждый лепесток не только вплетался в строгую гармонию цветка, но и сам был по-особен-ному свернут. Изумленный Фолко раскрыл рот, а потом схватился за свой кинжал. Ошибки быть не могло. Цветы на клинке были точно скопированы с росшего сейчас перед ним. Хоббит наклонился над растением. Цветок источал сильный, ни на что не похожий запах, в котором горечь удивительным образом соединялась со сладостью. От этого аромата у Фолко закружилась голова, и он невольно присел на камень.

В это мгновение доселе неподвижные ветви чуть зашуршали, по траве пробежал ветер; синий Цветок колыхнулся, задрожал, и его лепестки стали облетать один за другим. Медленно кружась, они полетели мимо хоббита и, едва коснувшись земли, вдруг вспыхивали бесшумным прозрачным пламенем. Как зачарованный, хоббит следил за их полетом, за их вращением и трепетанием; со стороны казалось, что это беззащитные живые существа, которых волокут на казнь. Стебель цветка гнулся, словно пытался удержать их, и хоббит, холодея, вдруг прочел в его движениях страстную, беззвучную мольбу — не дать им умереть на земле, которая, казалось, жадно тянула свои черные губы навстречу очередной жертве. Повинуясь этому странному чувству, Фолко протянул левую руку — и в тот же миг обвалился весь венчик.

Горстка голубых и светло-синих лепестков упала на ладонь хоббита — и ее пронзила острая боль, рука словно окаменела; но Фолко стиснул зубы, и, хотя на лбу тотчас выступил пот, а боль добралась уже до головы и стала с особенной яростью буравить ему виски, он не стряхнул лепестки, медленно тающие в голубом облачке между его пальцев. Ноги не держали его; он тяжело придаются к камню, не сводя взгляда с ладони. На мгновение в го-дубоватой дымке ему почудились очертания чьего-то прекрасного липа, обрамленного серебристыми волосами; потом все исчезло.

Хоббит медленно сполз в образованный двумя стоящими камнями угол, вжался в него спиной. Мир вокруг него менялся — не стало леса и поляны, он увидел высокие белые дюны с одинокими коричнево-зелеными разлапистыми соснами и бескрайнюю голубую равнину и понял, что это — Море, у которого он доселе никогда не бывал. Он сидел на плоском камне у самой воды, печально глядя на набегающие волны. Когда откатывала очередная волна, из белой пены шагах в двадцати от берега выныривал блестящий черный край изглоданного морем рифа, и он, сидящий у Моря, швырял камешки, стараясь попасть в этот неровный гребень, прежде чем следующая волна накроет его. Прозрачный язык волны лизнул мелкий песок у его ног, обутых в сапоги, которых он не носил с весны, на плечах была кольчуга, на голове — шлем. Внезапно заболела левая ладонь. Боль была давней и привычной, и он неторопливым, давно заученным движением протянул руку к поясу, и его пальцы нашарили какую-то флягу. Его двойник, сидящий у Моря, знал, что в ней; Фолко же, в лесу, понятия не имел, откуда она взялась. Он медленно отвернул пробку, налил в ноющую ладонь немного остро пахнущего снадобья и стал медленными, плавными движениями втирать его. Все это тот, другой, проделывал множество раз, но оказавшийся в его теле Фолко мог только гадать, что это значит. Он попробовал пошевелиться — не удалось, тело двигалось помимо его воли. Он понял, что ему остается лишь смотреть и слушать, и прекратил попытки. Его руки двигались сами собой, сама собой поворачивалась голова. Что он делает здесь, в этом месте? А это был именно он — это были его руки, хотя на правой прибавился длинный, глубокий шрам, но все знакомые с детства следы ушибов и падений были на месте...

Тем временем за его спиной послышались тяжелые шаги, под сапогами скрипел белый горячий песок. Сидящий ничуть не удивился — очевидно, он знал их обладателя — и даже не повернулся. На песок упала уродливая тень, и показавшийся странно знакомым хоббиту голос произнес с необычными для него нотками участия и сочувствия:

— Сильно болит, Фолко-вен?

— Ничего, — медленно молвил тот. (Губы двигались без вмешательства Фолко.) — Сейчас пройдет... Долго ли еще ждать?

Слова произносились неспешно, говоривший знал, чего он ждет, как знал и тот, что сидел у него за спиной. Вместо ответа до его слуха из-за высокой дюны вдруг донеслось негромкое отдаленное пение, потом плеск весел, а затем из-за песчаной кручи вышел корабль, которого хоббит до этого тоже никогда не видел; хоббит, но не тот, что сидел у Моря. Длинный, узкий, с высоко задранным носом, украшенным головой медведя, с короткой мачтой с притянутым к рее парусом, корабль шел на веслах, выставленных из дыр в верхней части борта, — по четырнадцать с каждой стороны. На носу и на корме маячили какие-то фигурки, размахивающие руками.

Корабль заворачивал прямо к ним. Когда до берега осталось десятка три саженей, в мелкую воду с тяжким всплеском упали прикрепленные к цепям круглые камни, и вслед за ними с носа кто-то спрыгнул. Спустя мгновение Фолко, к своему изумлению, узнал Торина — но почему его друг такой седой и стал вдруг как-то ниже? Торин шел, раздвигая грудью воду, из-под шлема выбивались серебристого цвета волосы, страшный шрам тянулся наискось через все лицо, но глаза его весело сверкали, и он приветствовал стоящих на берегу, потрясая высоко поднятым топором. А за ним торопился Малыш, ставший совсем невысоким; он что-то крикнул и лихо свистнул, сунув в рот четыре пальца.

Сидевший за спиной у хоббита встал и подошел вплотную к воде.

— Ты нашел их? — заговорил он, обращаясь к уже выходящему на берег Торину. — Ты нашел их? Они придут?

Весело ухмыляясь, Торин кивнул, шагнул, протягивая к ним руки, и Фолко вновь удивился, как постарел его друг. Губы гнома уже зашевелились, но в это время свет померк, вокруг взвихрились струи синей мглы, и Фолко пришел в себя...

Он по-прежнему сидел, забившись между двух составленных вместе серых камней, а над ним застыли гномы. Солнце било прямо в лицо — судя по всему, уже миновал полдень. Кружилась и ныла голова, но боль быстро проходила, и хоббит почувствовал, как тело неожиданно быстро наполняется новыми силами и бодростью.

Не сразу, пробиваясь сквозь еще не отступившую завесу в памяти, он рассказал товарищам обо всем, что случилось.

— Да, не зря мы на твой кинжал дивились, — в изумлении покачивая головой, проговорил Торин. — На этом месте — добрые чары, кем бы они ни были наложены. Но только что значит это твое видение?

— Что у нас еще долгий, очень долгий путь и что он не пресечется в ближайшем будущем, — задумчиво проронил Малыш.

— Хм, интересно, ты видел то, что точно будет или что может быть?

— Даже магическое зеркало Галадриэли показывало лишь то, что может случиться, если ты будешь действовать так же, как мыслишь во время гадания, — развел руками Фолко. — Впрочем, бывает так, что тебе деваться некуда... У Фродо и Сэма, похоже, не было выбора — они должны были дойти любой ценой. А мы? Разве на нас лежит сейчас столь же ясный Долг?

— Хотел бы я знать, что это за уродливая тень, как ты сказал, — проворчал Малыш. — И голос, говоришь, не то чтобы незнакомый?

— Ладно, изощряться в догадках можно бесконечно, — поднялся Торин.

— Пойдем как шли, будем судить по совести и стараться повсюду отделять добро от зла — и посмотрим, к чему мы придем... Фолко, ты в порядке? Мы изрядно перепугались, когда ты исчез — да по следам нашли, утро выдалось росное.

— Нет, со мной все хорошо, — легко вскочил хоббит. — Но кто все же устроил это место?

— Может, это могила? — предположил Малыш. — Уж больно смахивает...

— А может, и нет, — пожал плечами Торин. — Но мне ясно, что здесь не обошлось без эльфов! Кому же, кроме них? Не Саруману же...

Фолко задумался. С ним творилось нечто странное, словно те два хоббита, на которых разделился он, — один постаревший, много повидавший и понявший, и другой, нынешний, — никак не сольются вновь в одно целое. Его слух и зрение заметно обострились; уже сейчас он мог по желанию сосредоточиться на едва слышном шевелении какого-нибудь жука в траве и уловить все тончайшие изменения в этих звуках; его глаз мог видеть гораздо дальше, чем прежде...

Они пробыли еще некоторое время на этом удивительном месте, хотя давно было пора в дорогу, но здесь дышалось необыкновенно легко, в воздухе было разлито чудное благоухание, теперь уже не вызывавшее головокружения. И единственное, что насторожило хоббита, — когда на мягкой земле возле лесного ручейка он увидел след огромной волчьей лапы... След был старым и уже оплывшим, но хорошо заметным.



Минуло еще два дня. Леса остались позади, все ближе становился исполинский пик покрытого белоснежной шапкой Метедраса; они пробирались вдоль южной границы Дунланда к последним отрогам Туманных Гор. Здесь им встретилось немало летних лагерей и сторожек роханских пастухов, гонявших на приволье холмистых лугов свои великолепные табуны. Один раз их остановил разъезд конных копейщиков; здесь пригодилась подорожная, бережно сохраненная на груди Торина.