Комната лжи

Адам кивает.

– Конечно, – киваю я. – Мы что, на поезде поедем? Боже, я обожаю ездить на поезде.

– Эмили…

– Однажды, я была маленькой, и мы с мамой ехали на поезде до самого Брайтона. Я же рассказывала о том дне в Брайтоне, да? Но поездка туда, на поезде, это…

– Эмили, – строго говорит он. – Выслушай меня. – Я, наверное, отшатнулась, потому что он сказал это таким учительским тоном. – Извини, – продолжает он. – Просто это важно. Понимаешь?

Я понимаю. Я виновата, что болтала, как возбужденная малолетка.

– Конечно, – отвечаю я. – Извини. Продолжай. Я внимательно слушаю.

Адам делает глубокий вдох и объявляет:

– Итак, завтра. За станцией есть старые склады. Понимаешь, о чем я?

– Старая парфюмерная фабрика? С такими большими выцветшими буквами на стене?

– Да, она.

– Что… – начинаю я, но обрываю себя. Жду, пока Адам объяснит.

– Там есть дырка в заборе рядом с воротами, ты в нее пролезешь, – говорит он. – А сзади, если пройти мимо главного входа, будет вереница складских ангаров. Как гаражей. Там и встретимся. Перед желтой дверью.

– Желтой дверью?

– Да. И проследи, чтобы тебя никто не заметил. Гаражи все пустуют, склады заброшены, так что там никого не будет. Но в теории туда ходить не разрешается, и ты же не хочешь, чтобы тебя узнали. Приходи пораньше, около половины девятого, и все будет хорошо.

– Эмм… о’кей, – соглашаюсь я. – Поняла. – Я отдаю честь, и Адаму это нравится, сразу заметно. Странное место для встречи, но я ничего не говорю, потому что не хочу, чтобы Адам опять разозлился. И потом, в конце он все объяснит и без моих вопросов.

– Не говори никому, – просит он, беря меня за руку. – Я там живу в последнее время. Пока не найду работу.

– Ты спишь на складе? – удивляюсь я. Слова вырываются прежде, чем я успеваю себя остановить. Подумать только, а я переживала, что Адам подумает о моем доме!

Адам просто кривовато улыбается.

– Только последнюю пару недель. У меня была комната, но не срослось. И там не так уж плохо. Сухо, безопасно, никто не беспокоит. И к тому же, что лучше всего, совершенно бесплатно. А в центре отдыха за углом даже есть душ. Им можно беспрепятственно пользоваться.

Ох, Адам. Бедняга.

Я не говорю это вслух, но слова звучат у меня в голове. Я кладу вторую руку поверх его.

– Да ладно, там круто, обещаю, – заверяет Адам. – А на следующей неделе… ну, я уверен, что перееду.

– Переедешь?

– Да нет, я не уеду. – Он подносит мою руку к губам. Они холодные и сухие, но у меня все равно мурашки по спине бегут. Я дрожу, а Адам с улыбкой произносит: – Доверься мне. Ты от меня так быстро не отделаешься.

Я улыбаюсь и теперь я целую его руку.

– Значит, до завтра, – говорю я.

– До завтра, – отвечает он, и я вижу, что он в таком же предвкушении, как и я.





19.00–20.00





18


В итоге.

Сюзанна точно помнит, как все развивалось.

Она впервые узнала, что что-то случилось – что‑то похуже пожара – когда вернулась вечером домой. На дорожке стояла полицейская машина, по всему дому горел свет. Она в последнее время не следила за режимом сна Джейка, но он обычно не выходил из комнаты в это время ночи. И Нил должен был уже спать. Хотя бы запереться в «игровой» в тусклом свете монитора, с тлеющей сигаретой в пепельнице на подлокотнике.


Сюзанна решила, что полиция приехала из-за пожара. Уже было за полночь, и последние несколько часов Сюзанна помогала учителям, директору и полиции навести хоть какой-то порядок во всеобщей панике. Хотя, по правде, когда установили заграждение, а детей и родителей пересчитали, она в основном стояла и смотрела, как и все. Похоже на ночь Гая Фокса, только без ощущения праздника. Старшие ребята, от этого никуда не денешься, смеялись и радовались, но большинство были хмурыми, толпу накрыло потрясением, словно простыней.

Кроме отдельных возгласов ликующих школьников доносились только крики пожарных и треск огня. Он был поразительно громким, намного громче, чем Сюзанна могла себе представить. Его гул пугал больше, чем вид пламени, танцующего на крыше. Каждый хлопок, каждый взрыв служили еще одним ударом, слышимым напоминанием, как много разрушений наносится зданию изнутри. Пламя на этом фоне казалось чуть ли не чарующим. Если бы не шум и запах горелого, сложно было бы поверить, что нечто столь прекрасное может быть столь разрушительным.

Так что да, когда Сюзанна увидела полицейскую машину на подъездной дорожке, она не сомневалось, что это по поводу школы. Изначально она думала, что здание загорелось случайно, но пока она стояла там снаружи, слухи о поджоге распространялись с той же скоростью, что и огонь. Возможно, полиции нужны были свидетели. Но она не могла угадать, какого рассказа от нее ожидают и почему они так оперативно приехали.

Она помнит, что достала ключ задолго до того, как подошла к двери. Помнит, как зашла в холл, прошла через кухню, не снимая ни туфель, ни пальто. Она все еще держала сумочку в руках, когда констебль, на удивление пожилой для своего ранга, внезапно обратился к Нилу, чтобы подтвердить ее личность.

– Это ваша жена? – спросил он, словно бы – что еще? Она могла быть его любовницей? Или женщина не может ответить сама?

Нил, необыкновенно тихий, только кивнул.

– Чем могу вам помочь? – спросила Сюзанна, раздраженно обращаясь к его коллеге, молодой женщине в униформе констебля.

– Боюсь, кое-что случилось, – сказал полицейский-мужчина, прежде чем его коллега успела ответить. – Вам и вашему мужу придется проследовать с нами.

– Вы о пожаре? Я знаю, я там была, я видела. Я только…

И тут ее осенило: а почему Джейка нет внизу? Здесь полиция, свет везде горит, почему она не видела, как он подслушивает на лестнице или слоняется в холле?

– Боже мой, что-то случилось? Что-то с Джейком? Он был там, в школе? Он же сказал, что не пойдет!

Она в панике переводила взгляд с лица на лицо. Нил по-прежнему избегал зрительного контакта. Мужчина не реагировал. Юная сотрудница полиции, если только Сюзанне не почудилось, смотрела на нее с нескрываемой враждебностью.

Итак, все началось.

Джейк, ее малыш, ее сладкий любимый мальчик – сидит один в тюрьме.

Эта картинка преследовала ее в тот период жизни, въелась прочнее, чем любая другая. Сильнее, чем тот день, когда Сюзанна вошла в дом и обнаружила сына, свисающего с балюстрады. Конечно, тот момент она тоже вспоминала множество раз, но зрительные образы, картинка в мозгу… размыта. Мозг запрятал ее, убрал с дороги так же, как медсестра ставит ширму. Вместо этого эмоции того дня ранили глубже, чем что-либо. Горе, потрясение, паника угрожали выплеснуться наружу при каждой попытке вспомнить.

Джейк сидит один на скамье, лицо измазано сажей (или чем-то другим, подумала тогда Сюзанна, черты лица стали темнее, хотя все это она осознала только позднее): эта картинка предстает перед ней каждый раз, когда Сюзанна закрывает глаза.

А еще она помнит, как долго выясняла, что же именно произошло. Сначала никто не хотел ей ничего говорить, даже Нил. Поездка к полицейскому участку прошла в молчании. А потом, когда они приехали, история начала постепенно проясняться. И даже узнав, она не могла понять. Она слышала слова:

нападение

происшествие

заявление

жертва

насилие

и их она понимала. Но они теряли смысл, когда речь шла о ее сыне. Полностью. Бога ради, насилие? Как? Когда? Кто? Очевидно, произошла ошибка. Что-то перепутали. Это ошибка, крутилось у Сюзанны в голове.

Одно но: Джейк. Он, как и Нил, избегал смотреть на нее, ни слова не отвечал на ее вопросы. В ту первую ночь Сюзанна не смогла разобраться, где правда. Она спала? Это сон? А как же пожар? Он вообще был?

А потом последовало признание Джейка, на следующее утро, когда от фактов уже стало не скрыться.

Насколько видит Сюзанна, дальнейшее можно разделить на две фазы. Период, когда мир ненавидел Джейка. А потом, что оказалось сложнее перенести, период, когда ненависть исчезла.

Имя почти сразу стало известно. Конечно, из-за возраста газеты не могли его раскрыть, но все знали – Джейк был причастен. Улица, школа, общество – все, чье мнение было важно. Поэтому, когда газеты раскрыли факты дела – учительница (юная идеалистка) изнасилована одним из своих учеников (злобным индивидуалистом), а место преступления (школу!) он поджег, чтобы скрыть следы преступления (все «по неподтвержденным данным», естественно) – уже ни для кого не было тайной, что за всем этим стоял Джейк.

Неизбежно последовала буря. Газеты не могли напрямую показать пальцем на Джейка, но они изливали столько морального негодования, что знавшие, кто виновен (Сюзанна не понимала, куда подевалась презумпция невиновности), отнеслись к нему со всей строгостью. На пути к месту слушания фургон, в котором его везли, чуть не опрокинули. Кирпичи, яйца, фекалии летели в окна дома Сюзанны. То, что сделал Джейк, в его возрасте – отражение болезней современного общества. А современное общество в ответ готово было линчевать дитя Сюзанны.

В тот момент ей казалось, что хуже уже быть не может. Точнее, в тот момент она думала, что может предсказать, как все будет развиваться дальше. Джейк во всем признался полиции. Элисон рассказала свою часть, как и Скотт, Пит и Чарли. Показания остальных мальчиков отличались от версии Джейка, но главное, что тогда уже все знали, что именно произошло. И их жизненный путь уже был предопределен. Встречные обвинения, наказание, возмездие. Сюзанна думала, она точно знает, что ждет их впереди.

Но она ошибалась.

Через шесть недель после ареста Джейка Элисон Бёрч изменила показания. Более того, она исчезла, так неожиданно и бесповоротно, как Сюзанне и не снилось, когда она сама пыталась скрыться после того плевка Эмили в лицо на улице. Сюзанна подумала, что Элисон испытывала отвращение от поднявшейся шумихи. В теории ее личность была под защитой, как и Джейка, но в реальности – в обществе – Элисон сохранила анонимность с тем же успехом, что и сын Сюзанны. А в преддверии полноценного судебного заседания она, без сомнения, испугалась. Возможно, ей еще было стыдно, как и описывала Сюзанна, когда объясняла все Адаму. Сюзанна пыталась связаться с ней вскоре после ареста (она знала, это ужасная идея, адвокаты запретили бы ей, если бы узнали), хотела выразить сожаление, но, что вполне понятно, ей дали от ворот поворот. Так что она не могла знать наверняка, почему Элисон сбежала. Разум возобладал, вот и все. Это единственное, что, по мнению Сюзанны, придавало смысл той омерзительной ситуации.

Но газеты смотрели на все иначе. Естественно, это ведь их работа. Не просто иначе на все смотреть, иначе все описывать, независимо от фактов. Они жаждали крови, и в этом была проблема. Читатели требовали. И когда Королевская служба обвинения вынуждена была закрыть дело Джейка, объявить, что без обвинения, при том, что Джейк изменил показания, у них не было весомых доказательств его вины, обезумевшая от травли толпа обнаружила, что ее лишили жертвы. Это никуда не годилось. Так что прессе ничего другого не оставалось. Они нашли себе новую жертву.

Новостное колесо вращалось с такой скоростью, что у Сюзанны кружилась голова. Джейк не только не был виновен, вещали теперь газеты, он был невинен. С ним обошлись несправедливо. Обвинили ошибочно. Теперь Джейк стал жертвой, а не Элисон. А Элисон Бёрч, которую газеты могли теперь назвать по имени и безнаказанно стыдить – стала преступником. Подумать только, она не только обвинила в изнасиловании ребенка – ребенка, дорогой читатель! – но еще и стояла на своем более месяца, попусту тратя время полиции, вводя в заблуждение общественность и чуть не разрушив жизнь мальчика. А все почему? Потому что она фантазерка. Гонится за вниманием. Кто-то мог бы добавить – шлюха. На самом деле Сюзанну больше всего потрясло то, что газеты, похоже, все время втайне надеялись именно на такой исход. Мальчишка насилует взрослую женщину? Хмм. Человек собаку не кусает. А вот ложное обвинение в насилии, где виновна женщина… Отлично. Готовый материал для авторской колонки на две недели вперед, для воскресного приложения – на целый месяц. Что еще лучше, им не придется бороться с контраргументами. Настырные юристы не будут обвинять в клевете, не будут сгущать оттенки серого. Когда Элисон не будет рядом и не сможет защищаться, историю можно развивать бесконечно.



Сюзанна помнит свои споры с Нилом. Доводы – их была целая цепочка, в сущности, сводились к одному, превращались в единственную запутанную, затянутую в петлю веревку, на которой каждая вспышка пламени создает еще один узел.

Изнасилование забыто, поджог прощен, и Джейк – ее сын – сорвался с крючка. И муж теперь желал знать, что не устраивает Сюзанну.

– Ничего не забыто, – настаивала Сюзанна. – Ничто не прощено. Да, они говорят, что пожар был несчастным случаем, зашедшим слишком далеко розыгрышем, но ему еще придется столкнуться с обвинениями. И Джейк – не невинная жертва, которой его представляют. Ты сам знаешь, что это не так! Он виновен. Он это сделал, весь тот ужас, в котором его обвиняют.

– Но его же не обвиняют. В этом и дело. Его больше ни в чем не обвиняют. Почему ты не можешь просто порадоваться за него? Порадоваться, что все в прошлом. Как любая нормальная мать!