Комната лжи

– Нормальная?

– Да, нормальная. Твой долг – встать на сторону сына, что бы ни случилось. Твоя ответственность.

Сюзанна не могла поверить в то, что слышала.

– Ты, ты смеешь говорить мне об ответственности? – сказала она. – Да ты все свободное время проводишь, прячась от семьи. Кто придумал, что отцовство – это вести себя как подросток?

Нил фыркнул и взмахнул рукой, он бы с радостью ушел, но это бы только подтвердило правоту Сюзанны.

– Как насчет умения отвечать за себя? – продолжила Сюзанна. – Не пора ли научить этому нашего сына? Джейк сделал это. Он признался. Он изнасиловал кого-то – изнасиловал, Нил! – а потом поджег школу.

– Это был не он! Джейк ничего не поджигал!

– Он собирался! И ты это знаешь не хуже меня!

– Бога ради, потише.

– А что, боишься, твой сын услышит, что на самом деле думают его родители? Боишься показать ему, как надо поступать?

– Значит, теперь это мой сын?

– Наш. Я имела в виду наш.

– И что значит – показать, как надо? Это не в наших силах. Она сбежала. Она решила снять обвинения, сказала, что все выдумала. Что мы с тобой можем поделать? Что остается Джейку, кроме как благодарить судьбу за второй шанс?

Вот оно.

Сюзанна сама не знала.

Она знала только, что сейчас все неправильно. Все. Да, Джейк ее сын, и она понимала, что больше всего должна сейчас быть благодарной, ровно как убеждал Нил. Джейк только ребенок, он совершил ошибку, и всем, кто ошибся, надо давать второй шанс. Эту линию гнул Нил. Но Сюзанна спотыкалась о чудовищность ошибки Джейка. К тому же, как можно назвать действие вроде насилия – ошибкой? В поле сексуальности, ошибка это, скажем… подкатить на танцполе и получить отказ. Заниматься сексом с незнакомцем без презерватива. Но изнасилование – ошибка? Сбить молодую женщину на пол, удерживать ее там, насильно взять ее, жестоко обойтись, а потом сказать: «Ой»?

Нет.

Нет.

Изнасилование – это не ошибка. Это оскорбление. Оно противостоит всему, что дорого Сюзанне, всем ценностям, которые, как ей казалось, она привила своему сыну. Сострадание. Доброта. Рассудительность. Уважение к остальным и к самому себе. Без этого мы ничем не лучше животных.

Нет. Изнасилование нельзя просто забыть. Его нельзя так легко простить. Для Сюзанны изнасилование – бесчеловечно.



Она не могла притворяться. Просто не могла. Но что еще она могла сделать в тех условиях?

Люди все знали. Не широкая общественность, они жадно глотали любую выдумку, которой кормила их пресса. Но друзья, семья – они знали. Некоторые позволили себя обмануть, заняли сторону Нила. Так виделось Сюзанне. Была сторона Нила, и была ее. Но на ее стороне, те, кто знал то же, что Сюзанна, даже если они и не располагали всеми фактами, на самом деле они тоже не поддерживали Сюзанну. Были люди из школы, кто из уважения ко всему, через что прошел Джейк, свели обвинение в поджоге к минимуму, но в то же время явно объявили, что Джейку придется заканчивать обучение где-то еще. А еще были соседи Сюзанны, которые больше не хотели смотреть ей в глаза. Ее брат – родной брат, единственный живой родственник, – если забыть о том дне, когда Сюзанна появилась у него на пороге с плачущей Эмили на руках, – никогда больше с ней не говорил.

Отверженная одними, проклятая другими, Сюзанна не знала, что ей делать. Предать сына или все, во что она верила. Вот в чем выбор. Разве странно, что ей так и не удалось его сделать?



А Джейк. Все время оставался еще Джейк.

Сюзанна не может себе представить, что он чувствовал в те недели после ареста. А когда вернулся домой, когда все обвинения были сняты, он был таким же тихим и замкнутым, каким Сюзанна его знала. Он почти не выходил из комнаты и никогда не отдергивал штор. Он спал с головой под одеялом, как в детстве, когда боялся темноты. Когда ел на кухне, не снимал капюшона, в ушах всегда были наушники. Сюзанна не знала наверняка, играет ли в них музыка.

Она пыталась с ним поговорить, но не очень настойчиво. Надо признать, Нил старался упорнее. Только вот подход Нила заключался в том, чтобы убедить Джейка – ничего не произошло. Что нынешний рассказ прессы – чистая правда. Сюзанна не была уверена, что Нил сам случайно не поверил в него: Джейк только жертва в этой истории, а Элисон заслужила потоки ненависти на своем пути. Сюзанна видела, как он хмурился над газетными россказнями. Не оттого, что так сложно было связать воедино версии, но потому, что изо всех сил старался убедить себя – они правы. Может, все так и было? Может, Джейк не сделал ничего дурного? И он разбрасывал повсюду газеты для Джейка.

Однажды Сюзанна застала обоих в игровой комнате Нила. Она откуда-то вернулась домой… наверное, с прогулки, она тогда много гуляла, просто бродила, всегда по направлению от центра города. И вот она вернулась и услышала компьютер Нила, и обнаружила их там бок о бок. Джойстик у Нила, глаза не отрываются от экрана. Он играл в какую-то тупую видеоигру, где главная героиня – девушка с пышными формами – бегает в коротеньких шортиках. Сюзанна, не веря своим глазам, смотрела на экран, а потом заметила, что Нил еще и пиво дал сыну.

И тут она взорвалась:

– И о чем ты вообще думал?

Она говорила

(орала)

на Нила, думает она, но ударила она Джейка. По плечу, но достаточно сильно, чтобы было больно. Джейк даже не поморщился.

– Боже правый, – выдохнул Нил.

Банка с пивом Джейка опрокинулась на пол, на ковре расползалась пенистая лужица. У ног Джейка стояли еще две пивные банки – пустые, и Сюзанна сразу поняла, что Джейк здесь только потому, что ему посулили алкоголь. На видеоигру он даже не смотрел.

– Ты дал ему пива? – ужаснулась Сюзанна. – Нашему пятнадцатилетнему сыну? Ты напоил его?


Нил вытолкнул Сюзанну в коридор. Они настолько увлеклись попытками задушить друг друга, что не заметили, как Джейк выскользнул из комнаты у них за спиной.

– Черт побери, успокойся уже, – рявкнул Нил.

Сюзанна боролась, пытаясь высвободиться.

– В такие моменты я гадаю, что я вообще в тебе нашла, Нил! Не был ли весь наш брак злополучной ошибкой? И о чем ты только думал?

– Да мы просто отдыхали! – возражал Нил. – Проводили время вместе. Ты разве не этого хотела?

– Я хотела этого пятнадцать лет назад! Теперь уже поздно! – крикнула она. – Как ты не понимаешь? Слишком поздно!

– Ерунда! Только ты опустила руки. Повернулась к сыну спиной. Как ты не понимаешь, что он…

Но он не договорил. Их спор прервал звук захлопнувшейся входной двери, за которым последовало эхо.

Итак, Джейк знал. Он понял, что чувствовала мать. Его это должно было поставить в тупик. С одной стороны, отец разглагольствует о прошедшем. С другой – мать, которая не говорит ничего, но сохраняет такой вид, словно сейчас сломается, со звуком, заглушающим все остальное в комнате.

По правде говоря, она едва могла на него смотреть. Она не могла взглянуть на Нила, не могла посмотреться в зеркало, и когда она бросала взгляд на сына, она не смотрела прямо, глаза оставались на уровне ботинок либо блуждали в пустоте над плечом. Она его любила, она его ненавидела. Она была ему нужна, она была ему противна. Все это время Элисон перемывали косточки в газетах. Снова изнасилована, снова. Сюзанна не могла этого допустить. Не могла позволить, чтобы этот длинный урок, которому она подвергла свое единственное дитя, свелся к тому, как причинить кому-то боль и сбежать. Она не такая, и она не хотела, чтобы таким становился он.

Поэтому она так поступила. Поэтому она пошла тем вечером в комнату к Джейку, пока Нил еще гулял с друзьями, пытался вернуть утраченное детство, делал вид, что он никогда не совершал ошибок ни в роли мужа, ни в роли отца. Хотя разве не это Сюзанна делает с тех пор все время? Делает вид, что того, что она сделала, сказала, всей той ночи не было.

Больше нельзя притворяться. Никаких секретов, никакой лжи. За годы работы консультантом Сюзанне следовало бы понять: не важно, как ты стараешься от чего-то сбежать, прошлое рано или поздно догонит.





19


Дорогая Элисон,

Надеюсь, ты это получишь. Я отправлю его тебе домой; я знаю, ты уехала, но надеюсь, что там кто‑то есть, кто-то занимается твоими делами. Проверяет почту, пересылает письма, все такое.

Кроме того, если ты его получишь, я надеюсь, что ты прочитаешь. Потому что я знаю, сейчас ты ненавидишь любую почту, и, возможно, это письмо отправится прямо в корзину. А может быть, ты откроешь его, увидишь, от кого, и отправишь в корзину, не прочитав, что я хочу сказать. Так что, наверное, мне пора переходить к делу. Ну, прежде чем ты успеешь его выбросить.

Я пишу, чтобы попрощаться. Я знаю, я уже писал, что вот это последнее письмо, но на этот раз я действительно имею это в виду, вот увидишь, обещаю. Потому что теперь продолжать бессмысленно. Если бы я мог, я бы убежал так же, как ты, но я даже не знаю, куда поехать. Это должно быть какое-то другое место, совершенно иное, только мне кажется, что везде все одинаково. Везде все абсолютно одинаково. И вообще, весь мир меня ненавидит. Скотт и ребята. Родители. Все.

Даже ты.

И это раздирает меня изнутри.

Я искал возможности сделать так, чтобы ты поняла. Что я чувствую, думаю – все. Но вместо этого я не мог не думать, что ты ни за что на свете не поймешь, только не после произошедшего. Я должен тебе объяснить. Мне так кажется. На самом деле все дело в этом.

Когда я решил, я сидел у себя в спальне. Собственно, я там почти все время сижу с тех пор, как меня выпустили. Или там, или внизу у реки. Родители дают мне побыть одному. Отец приходит иногда со своими дурацкими газетами, пытается заставить меня прочитать, что там пишут. Он не понимает, что мне плевать, потому что ни единое их слово ничего не может изменить. И мама. Такая же. Наверное, она думает обо мне еще хуже, чем ты. Она почти не смотрит на меня. Иногда мне становится интересно, как она отреагирует, если я до нее дотронусь.

Хотя в ту ночь кое-что произошло, мама вошла ко мне в комнату. Она постучала, я не ответил, но она все равно вошла и спросила, можем ли мы поговорить. Я пожал плечами, или что-то такое, кажется. А мама зашла и села в изножье кровати, и это ближе, чем она подходила ко мне за все последние недели. Я просто лежал на боку, таращился на обои, на них еще такие завихрения, по которым можно вечно водить взглядом. Я делал так в детстве, водил пальцем по завиткам.

«Можно включить свет?» – продолжает она, и я отвечаю: «Как хочешь». И она это делает, включает свет, небольшую прикроватную лампу, а я жду, пока она скажет, чего хочет. Мне все равно, я просто хочу, чтобы она все высказала и оставила меня одного.

«Послушай, – продолжает она. – Нам надо поговорить, Джейк. Нормально поговорить. Тебе так не кажется?»

Меньше всего мне хочется говорить с мамой, но ощущение, как она сидит там, рядом со мной, совершенно не такое, как раньше. Поэтому я молчу. Я просто лежу и ничего не говорю.

«Ты будешь отвечать? – продолжает она. – Если я задам вопрос? – Она делает вдох, словно собирается с духом. – Ты сожалеешь? – говорит она. – О том, что произошло?»

Не знаю, что это, но после многих недель, когда я пытался объяснить, мне все объясняли, никто и близко меня не понимал, я не видел выхода, и теперь, наконец, хоть кто-то задал по-настоящему важный вопрос. Понимаешь? Я сожалею, обо всем. Мне жаль, что ты никогда не понимала меня, не так, как я думал. Мне жаль, что я так все испортил, что я сам ничего не понимал. Мне безумно жаль, что я загубил и собственную жизнь, и все вокруг. И потом я начинаю плакать. Как ребенок. Тихо, только трясусь, а слезы текут по лицу.

И мама видит. «О, Джейк, – говорит она. – Это нормально. Горевать, сожалеть. Ты так и должен сейчас себя чувствовать. Это нормально. Естественно. Я бы на твоем месте чувствовала бы то же самое. Не знаю, смогла бы я жить с таким».

Я поднимаю глаза в тот момент, когда мама опускает взгляд.

Она сама начинает плакать и придвигается поближе. Не касается меня, но близка к этому.

Говорит: «Я не знала, о чем ты думаешь. Все, что писали газеты, о чем тебе говорил отец… Я волновалась. Я не знала, что творится у тебя в голове».

А потом она говорит, что рада. «Звучит жестоко, но это так, Джейк. Я рада, что ты чувствуешь именно это. Потому что если ты сожалеешь, то мы сможем это пережить. Если ты это признаешь, мы сможем все преодолеть».

Типичная мама. Понимаешь? Все время рвется все решать, хотя иногда решить проблему невозможно. Я отворачиваюсь к стене.

«Джейк, послушай», – говорит она и кладет ладонь мне на плечо. Медленно, словно проверяя, не горячий ли я, или словно боится обжечься. И потом поворачивает меня и говорит: «Сейчас тебе так не кажется, но путь вперед есть всегда. Всегда. Способ преодолеть прошлое».

Я не отвечаю. Просто лежу и пытаюсь стереть слезы.