Королевство

– Здорово, что у тебя получилось прийти, – сказал Стэнли, пожимая мне руку и протягивая стакан с желто-зеленым пойлом.

– Счастливого Рождества, – сказал я.

– Ну хоть кто-то понимает разницу, – сказал он, подмигнув, и я прошел за ним в гостиную, где уже собрались люди.

Было бы преувеличением сказать, что дом у Стэнли был роскошный, – таких в Усе, наверное, не водилось, если не брать в расчет собственность Виллумсена и Оса. Если у Оса смешались крестьянская практичность и самоуверенная трезвость старых денег, то вилла Стэнли оказалась сбивающей с толку смесью рококо и современного искусства.

В гостиной над круглыми кривоногими стульями и столом висела огромная, грубо намалеванная, напоминающая книжную обложку картина со словами Death, what’s in it for me?[25]

– Харланд Миллер, – сказал Стэнли, проследив за моим взглядом. – В целое состояние мне обошлась.

– Она тебе так сильно понравилась?

– Думаю, да. Ну ладно, возможно, это отчасти миметическое подражание, Миллера ведь любой захочет.

– Миметическое подражание?

– Извини. Философ Рене Жирар. Так он называл случаи, когда мы автоматически начинаем желать того же, что и люди, которыми мы восхищаемся. Если твой герой влюбится в женщину, ты неосознанно поставишь себе цель ее завоевать.

– Да уж. И в кого же мы тогда влюбляемся на самом деле – в того человека или в женщину?

– Скажи-ка.

Я осмотрелся:

– Здесь Дан Кране. Я думал, его к Виллумсенам пригласили.

– На данный момент тут у него друзей побольше, чем там, – объяснил Стэнли. – Извини, Рой, мне на кухню надо.

Я прошелся. Двенадцать знакомых лиц и имен. Симон Нергард, Курт Ольсен, Грета Смитт. Я остановился в нужном месте, широко расставив ноги, и стал слушать разговоры. Вертел в руке стакан, пытаясь не смотреть на часы. Говорили про Рождество, шоссе, погоду, климатические изменения и обещанную бурю, уже навалившую снаружи сугробы.

– Экстремальные погодные условия, – сказал кто-то.

– Обычная новогодняя буря, – заметил еще кто-то. – Загляните в календарь, она каждые пять лет бывает.

Я подавил зевок.

У окна в одиночестве стоял Дан Кране. Таким этого сдержанного и учтивого газетчика я не видел никогда. Он ни с кем не разговаривал, только смотрел на нас с какой-то странной дикостью во взгляде, наливая себе один стакан желтого пойла за другим.

Я нехотя к нему подошел.

– Как дела? – спросил я.

Он посмотрел на меня, вроде бы удивляясь тому, что я с ним вообще заговорил.

– Добрый вечер, Опгард. Ты про комодских варанов слыхал?

– Таких здоровенных тварей?

– Ага, про них. Они обитают всего на паре крошечных азиатских островов, один из них – Комодо. Размером с Ус, представляешь? И они совсем не здоровые – по крайней мере не такие, как все думают, весом со взрослого человека. Двигаются медленно, мы с тобой от них убежали бы. Поэтому им приходится вот так трусливо сидеть в засаде. Но сразу он тебя ни в коем случае не убьет. Только покусает. Куда угодно – может, в голень, вреда от этого никакого. Ты уберешься от него подальше и решишь, что спасся, да? А на самом-то деле он впрыснул тебе яд. Медленного действия, очень слабый. Я еще вернусь к тому, почему он слабый, а пока отмечу, что на его выработку ядовитые животные тратят много энергии. Чем яд сильнее, тем больше ее тратится. Яд комодских варанов не дает крови сворачиваться. У тебя вдруг как будто начинается гемофилия: рана в голени не заживет и внутреннее кровотечение от укуса тоже не прекратится. Не важно, в какой точке азиатского острова ты окажешься, – длинный язык варана почует кровавый запах и медленно к тебе поползет. С каждым днем ты будешь слабеть, а скоро и бегать станешь не быстрее варана – ему опять удастся тебя укусить. И опять. Повсюду льется кровь, ее не остановить, ты теряешь стакан за стаканом. А выбраться тебе не удастся – на этом острове ты в ловушке, а твой запах повсюду.

– И чем все закончится? – спросил я.

Дан Кране сдержался и с обиженным видом уставился на меня. Услышав вопрос, он решил, что я хотел бы с этой лекцией побыстрее завязать.

– Если ядовитое животное обитает на ограниченной территории и по практическим или иным причинам уйти оттуда не может, вырабатывать затратный быстродействующий яд ему не нужно. Можно просто медленно мучить жертву. Эволюция на практике. А ты что скажешь, Опгард?

Опгарду особо сказать было нечего. Я понял, что под ядовитым животным он подразумевал какого-то человека – это он про головореза? Виллумсена? Или еще кого-то?

– В прогнозах говорят, что к вечеру ветер стихнет, – сказал я.

Кране закатил глаза и, отвернувшись, уставился в окно.

Об отеле разговор зашел, лишь когда мы сели за стол. Из двенадцати собравшихся в проекте участвовали восемь человек.



– Надеюсь, здание хоть хорошо закрепили, – сказал Симон, указывая на поскрипывающее от порывов ветра панорамное окно.

– Так и есть, – уверенно сообщил кто-то. – Скорее мою дачу сдует, чем отель, а дача моя уже пятьдесят лет стоит.


Не выдержав, я посмотрел на часы.

Никаких формальностей вроде речей или обратного отсчета – для людей это лишь предлог собраться, дождаться фейерверка; потом примерно на полчаса воцарится атмосфера карнавального хаоса и общественного беззакония – во время всеобщих объятий появлялась возможность прижаться своим телом и щекой к тому, кто был недоступен все остальные девять тысяч часов, составляющих год. Даже новогодняя вечеринка у Виллумсена завершится, чтобы все приглашенные могли смешаться с простым народом.

Кто-то что-то сказал про то, что у деревни наступает период подъема.

– За это надо благодарить Карла Опгарда, – перебил Дан Кране. Люди привыкли к тому, что говорит он слегка в нос, спокойно, а теперь в его жестком голосе слышалась злость. – Или винить – тут как посмотреть.

– Как посмотреть? – переспросил кто-то.

– Да, в Ортуне он про капитализм целую проповедь прочел – после нее все заплясали вокруг золотого тельца. Кстати, отель так и надо было назвать. «Золотой телец спа». Хотя… – Взгляд Кране заскользил по собравшимся за столом. – «Ус спа», в общем-то, тоже вполне подходит. «Оспа» – так по-польски называют болезнь, которая в двадцатом веке выкашивала целые деревни.

Я услышал смех Греты. К таким речам Кране – резким, остроумным – люди привыкли, но от его холода и агрессии за столом все притихли.

Общее недовольство Стэнли заметил и с улыбкой поднял бокал:

– Смешно, Дан, но ты, кажется, преувеличиваешь.

– Преувеличиваю? – Дан Кране холодно усмехнулся, задерживая взгляд на стене над нашими головами. – Эта система, когда вложиться может каждый, даже не имея на это денег, – точная копия краха октября тысяча девятьсот двадцать девятого года. Разорившиеся инвесторы, прыгавшие из окон небоскребов на Уолл-стрит, – это лишь верхушка айсберга. Настоящей национальной трагедией оказались простые люди: миллионы мелких инвесторов поверили в мутные речи брокеров о вечном росте и, понабрав кучу кредитов, купили акции.

– Ладно, – сказал Стэнли, – оглянись, кругом сплошные оптимисты. Скажем так, признаков великой опасности я не наблюдаю.

– Таков крах по своей природе, – сказал Кране, все повышая голос. – Сначала ничего – а потому вдруг видно все. Безумно надежный «Титаник» затонул за семнадцать лет до кризиса, но нас это мало чему научило. На сентябрь двадцать девятого года биржевой индекс достигал максимума за всю историю. Нам кажется, что мудрость большинства никому не переплюнуть, что рынок прав. А когда все хотят покупать и покупать, разумеется, о приближении волка никто не кричит. Мы стадные животные и воображаем себе, что в овечьем стаде, в группе, безопаснее…

– И это так, – тихо произнес я. Однако вдруг воцарилась такая тишина, что я, даже не поднимая глаз от тарелки, чувствовал, что все на меня смотрят. – Поэтому рыбы сбиваются в косяки, а овцы – в стада, – сказал я. – А мы открываем акционерные общества и консорциумы. Потому что в группе действовать и правда безопаснее. Не на сто процентов – в любой момент появится кит и всех проглотит, – но все-таки безопаснее. Эволюция это доказала, но с нами ошибка вышла.

Я затолкал в рот вилку с куском маринованного лосося и, пока жевал, чувствовал, как все на меня пялятся – как на вдруг заговорившего немого.

– Выпьем за это! – воскликнул Стэнли, и, когда я наконец поднял глаза, все тянули ко мне бокалы.

Пытаясь улыбаться, я поднял и свой, хоть и пустой. Совершенно пустой.

После десерта подавали портвейн, и я опустился на диван напротив картины Харланда Миллера.

Рядом со мной кто-то сел. Грета. Из ее бокала портвейна торчала соломинка.

– Death, – сказала она, – what’s in it for me?

– Ты читаешь или меня спрашиваешь?

– И то и другое, – ответила Грета, оглядываясь, но все остальные были заняты разговорами. – Не надо было тебе отказываться, – сказала она.

– От чего? – спросил я, хоть прекрасно знал, на что она намекала, я только надеялся, что, если мне удастся убедить ее в том, что я притворяюсь, будто ничего не понимаю, тему она сменит.

– Мне пришлось самой это сделать, – сказала она.

Я недоверчиво на нее уставился:

– Ты имеешь в виду, что…

Она с серьезным видом кивнула.

– Ты разболтала всем про Карла и Мари? – договорил я.

– Я проинформировала.

– Врешь! – Это у меня вырвалось, и я огляделся, чтобы убедиться, что на мой выкрик никто внимания не обратил.

– Ах вот как? – Улыбка Греты стала сардонической. – Как ты думаешь, почему Дан Кране здесь, а Мари – нет? Или вернее, почему они оба не у Виллумсена, как обычно? За детьми надо присмотреть? Да, они хотели бы, чтобы люди так и подумали. Когда я рассказала обо всем Дану, он поблагодарил и попросил пообещать, что я больше никому не скажу. Первая реакция, понимаешь? С виду-то они притворяются, что ничего не произошло, фасад ведь для них главное, так? Однако за ним – можешь мне поверить – разрыв окончательный.

Сильно колотилось сердце, и я почувствовал, как под тесной рубашкой выступил пот.

– А Шэннон тоже ты насплетничала?

– Рой, это не сплетни, а информация, – по-моему, каждый имеет на нее право, если супруг изменяет. Я сказала ей на ужине у Риты Виллумсен. Она тоже поблагодарила. Вот видишь!

– Когда это было?

– Когда? Дай подумать. С моржеванием мы уже завязали, значит, наверное, весной.

Мой мозг заработал на высоких оборотах. Весной. Шеннон улетела в Торонто в самом начале лета, ее долго не было. Она вернулась. Связалась со мной. Черт. Черт побери. Я так взбесился, что задрожала державшая стакан рука. Мне хотелось выплеснуть портвейн на дурацкую химическую завивку Греты – проверить, загорится ли она, когда я толкну ее физиономию в стоявшее перед нами блюдо со свечами. Я сжал зубы.

– Осечка у тебя вышла, раз Карл и Шеннон все еще вместе.

Грета пожала плечами: