Корона двух королей

— Первое, — Вальдарих загнул указательный палец, — к участию не допускаются юноши старше шестнадцати лет.

Молчание.

— Если вы уйдёте с арены победителем и выяснится, что вы старше, чем этого требует традиция, я лично вырежу на вашем лбу перевёрнутую руну Вейла и высеку на площади, пока ваша спина не превратится в кусок окровавленного мяса. Я заберу вашего быка, и вы заплатите короне тысячу золотых крефов. Все на арене должны быть равны. Это закон! Второе, — распорядитель загнул второй палец, — к участию не допускаются юноши младше шестнадцати лет, — и с укоризной покосился в сторону Инто, который с утра околачивался у плаца и сейчас тёр щёткой и без того уже начищенную до блеска бычью поилку. — Третье, к участию не допускаются больные и искалеченные. Четвёртое, на арене вы будете безоружны. В ваших руках будет только верёвка, а на вас доспехи и шлем. Поэтому перед участием вас обыщут. Любое нарушение правил будет караться изгнанием. И пятое, когда вы выберете себе быка, пути назад уже не будет. Вы выйдете на арену и вернетесь с неё либо победителями, либо покойниками.

Вальдарих выдержал паузу.

— Запомните, — в его голосе звучало предостережение, — ни один бык никогда не будет стоять и ждать, пока вы взгромоздитесь ему на спину, и ни один из них не подпустит вас к себе без боя. На моем веку было больше тридцати тавромахий, и поверьте, в живых из вас в лучшем случае останется чуть более двадцати человек, десятеро выбросят чёрный платок быстрее, чем дерьмо посыпется из их штанов. Остальные вернутся домой в чёрных саванах. Я не хочу вас пугать, но вы должны знать правду.

Однако будущие турдебальды были напуганы.

Вальдарих не брался судить, кто именно выиграет бой, а кто проиграет, из года в год результаты поединка становились всё более непредсказуемыми, но некоторые солдаты в башне по традиции уже начали делать ставки. Вальдарих и Согейр этого не поощряли, но и побороть склонность подчинённых к оскорбительному азарту не могли. Цинизм, с которым некоторые кирасиры ставили деньги на чью-то жизнь, будто уже давно заменил собой их собственные воспоминания о залитой кровью арене и огромных острых рогах.

Вальдарих сдержал накатившую волну раздражения, когда заметил, как непростительно расслабленно держатся сыновья графов, будто пребывавшие в уверенности, что бык так или иначе почувствует их принадлежность к аристократии и уступит. Глаза же крестьянских детей горели огнём желания победить. Вальдарих знал, что на арене у большинства из них этот огонь быстро угаснет. Так было всегда.

— Выживут и станут Королевскими кирасирами только те, для кого пути назад уже не будет. — Распорядитель двинулся вдоль ряда, заложив руки за спину. — Если хотите, чтобы Ангенор склонил перед вами голову, вы должны вернуться с арены либо победителями, либо покойниками. Имена остальных будут навеки преданы позору. Это закон Ангенора! Лучше смерть, чем бесчестие. Я здесь никого не держу, ворота башни всегда открыты, и у вас ещё есть время передумать и уйти, но уйдя, вы не сможете вернуться. Забудьте Паденброг, забудьте короля и арену — после отречения от обряда у вас будет только одна дорога — домой.

На следующий день башню покинуло двое. Никто не помнил ни их имён, ни лиц — из будущих воинов они снова превратились в чьих-то сыновей. Только один из них украл ночью несколько булок и ремень Вальдариха.

У остальных ещё оставалось несколько дней на раздумья.



Инто в раздумьях не нуждался. Он места себе не находил, завистливо наблюдая, как Вальдарих и кирасиры учат турдебальдов управляться с верёвкой. Ночью, в бычьем загоне, пока никто не видел, он и сам тренировался, хотя знал, что всё равно его никто не пустит на арену. Его быка уже и так отобрали, и он надеялся, что Гнев затопчет этого графского выродка. Шрам, рассекавший левую бровь, служил конюху хорошим напоминанием о том ударе огромной лапищей в золотых кольцах и подстёгивал его желание вырваться на арену вопреки всем правилам и законам.

Накануне отец снова избил мать за то, что она, по его мнению, не доварила картофель. Инто вошёл в дом, когда этот пьяница уже молотил её головой о стену, и с трудом отмахался от него кочергой.

— Ну, ты, сопляк, у меня ещё получишь! — угрожал тот, воняя потом, а Инто ещё пару раз разрезал железкой воздух, отгоняя папашу, как дурного зверя.

Почему ему не шестнадцать? Он был готов даже лечь под копыта без шлема и просто дождаться, пока Гнев размозжит ему голову или поднимет на рогах, чтобы мать получила деньги и смогла уйти от папаши.

И всё же его манила арена. Её белый песок, алые полотнища агдеборгов и ярусы вопящих трибун. Их голоса, их аплодисменты победителю и улюлюканье проигравшему — пьянящий звук триумфа и краха, которые друг от друга отделял один миг! Инто представлял себя верхом на Гневе и то, как зрители бросают ему цветы, и улыбался. Но всё же какая-то гнетущая неуверенность грызла его изнутри. Что, если он всё-таки ошибся и Гнев подчинится человеку, которого Инто ненавидел всей душой? Но это же невозможно, если Гнев действительно принадлежит Инто. Или Геза ошиблась?

На днях он слышал, как в промежутке между тренировками Роланд хвастался, как побеждал одного быка за другим у себя в замке, и как одному, особенно сильному, сломал ногу. Животное потом не могло больше работать в поле, что расстилалось близ замка, и потому в тот же вечер жаркое из него подали к столу. Инто затошнило от этого рассказа. Нет, с Гневом он так просто не справится. Он в полтора раза крупнее обычного быка, и кость его не так-то просто сломать. Этот чёрный убийца считался самым чистокровным из всех, и оттого самым дурным, потому что в жилах его кипела не кровь, а лава. Говорили, что при первых королях все быки были, как он, пока не пришли животные из долины и не народили рыжие, пегие и дымчатые масти. Инто любил всех своих быков. Они были едва ли не единственными, кроме матери, кого он любил в этой жизни, и кто не видел в нём изъяна, который сделал мальчика изгоем среди людей.

«Пусть Гнев затопчет этого ублюдка! — думал Инто, вычищая загоны от затоптанной травы и навоза. — Пусть он его убьёт». Если не ради амбиций конюха, так за принцессу.



Согейр быстро понял обман с фальшивой хромотой Дыма.

Легат прекрасно знал, что эвдонец любил проводить время в Миртовом доме, но каждый день — это было слишком часто даже для неугомонного сына огненного вихря. И потому он проследовал за ним, когда тот в очередной раз наведался в приют продажной любви. За пару золотых монет легат прошёл к выходу одной из спален и увидел голого по пояс Марция, лежавшего поперёк кровати на животе. Одна из певчих пташек, полностью одетая, что было странно для девушки её профессии, обмазывала его поясницу какой-то чёрной мазью, и блаженная улыбка облегчения сияла на лице эвдонца. Когда она закончила, он опустил свою рыжую голову ей на колени и задремал.

Согейр проскользнул к выходу.

Марций, лишённый возможности правдоподобно солгать, был вынужден признаться, что повредил спину той злосчастной каменной плитой.

Легат выслушал покаяние молча и простил эвдонца, но это прощение поцарапало душу Марция сильнее любого унижения. Лучше бы легат накричал на него или ударил.

Легат не отдал Рейеса под трибунал и не вернул его в Соляную башню, но разжаловал в солдаты, которые должны были тренировать мальчишек перед тавромахией. Не то чтобы Марцию нравилось это занятие — смотреть на их по большей части неуклюжие попытки забросить на рога деревянного быка верёвку без грусти было сложно, — но всё же лучше так, чем быть четвертованным, как какой-то дезертир.

Марций присматривался к Роланду, и у него всё цепенело внутри. Не оставалось никаких сомнений, что этот юноша скорее свернёт Гневу шею, чем оседлает животное. Наглый, избалованный, самовлюблённый ублюдок, который выбрал своей любимой жертвой долговязого заику.

— Не давай Роланду себя обижать, — сказал ему Марций на второй день тренировок, когда увидел, как парень вытирает с разбитых губ кровь. — Он графский сын, а ты крестьянин, но сейчас вы оба турдебальды, а значит, вы равны. Вспомни об этом, когда он в очередной раз замахнётся на тебя.

Хорошо, что Осе не женит отпрыска Элботов на Вечере. Плохо, что он вообще женит его на ком-то из своей семьи.

Солнце сегодня пекло беспощадно, как всегда в середине лета. Мокрый от пота и уставший, Марций брёл к Ласской башне и думал о том, что трое из юношей, что выпали ему по жеребьёвке, даже тот заика, с арены живыми не вернутся, остальные остановят обряд. Они были голодны, но слабы и дорожили жизнью. Он не смотрел на них как на смертников, но его собственный опыт давал ему возможность заглянуть в их будущее. В прошлом году из его подопечных выжил всего один, сейчас он как раз заканчивал обучение с другими новобранцами, чтобы вступить в ряды постоянной армии. У Согейра выжили двое, у Вальдариха — трое, у Гаала — ни одного. Всего победителями с арены вернулись двадцать пять человек, трое из которых позже погибли от травм. Жестокий обряд, кровавые жернова которого ежегодно перемалывали чьи-то жизни, всегда воспринимался в других королевствах как живодёрство, как бои рабов в древние времена в Мраморной долине, с той лишь разницей, что в Паденброге на арену никогда не выталкивали безоружных рабов против голодных тигров.

Отец, о котором до сих пор не было вестей, рассказывал, что на Эвдоне юношей из касты воинов анаар во время инициации заставляли захомутать необъезженного скакуна, и когда это происходило и всадник представал перед постулом острова, его ждала награда — первая секира, которой теперь он мог воевать.

Ритуал оседлания скакуна обычно, как и тавромахия, заканчивался жестокими травмами, но постулы всех поколений были убеждены, что человек, убитый копытом необъезженного жеребца, — более чистая, достойная жертва, чем тот, кого затоптал ангенорский бык. Король Эдгар в ответ на это без стыда поднимал на смех постульские представления о чести и призывал этих поборников морали и дальше сношаться с собственными тётушками и выдавать девочек за дряхлых стариков.

Иларх сразу воспринял в штыки решение Марция участвовать в тавромахии — они с женой потеряли слишком много сыновей, чтобы дать слюнявому животному убить ещё одного. Иларх назвал сына чужаком и не разговаривал с ним несколько недель. Но когда Марций впервые забрался на Дыма, весь измазанный кровью и песком, его отец и братья, всё же пришедшие на арену, первыми вскочили со своих мест, чтобы прокричать его имя — Марций Илархос Рейес.

Марций шёл и задумчиво перевязывал левую руку бурой тканью, как вдруг над его головой просвистел металл. Вечера напала на него из-за угла. Воин быстро увернулся, выхватил ксифос и отразил удар.

— Боевое оружие, — заметил он, удерживая её меч на безопасном от лица расстоянии. Кузнец подогнал кирасу Вечере под размер, и теперь защитный панцирь сидел на её фигуре как влитой.

— Вам идёт новая одежда, моя принцесса, — произнёс эвдонец. — Жаль, что в ней по-прежнему не видно, что вы женщина.

Вечера улыбнулась, толкнула мужчину и нанесла два удара, которые Марций отбил без особых усилий.


— С оружием в руках не нужно быть женщиной, — сказала она.

Марций сделал выпад, но Вечера ловко увернулась.

Вокруг начали собираться зеваки — все знали, чем закончился последний бой Вечеры и Кирана, но Марций не был принцем, переоценившим свои силы, а был её учителем, который знал все её приёмы и который никогда не дал бы этой девушке себя даже оцарапать. Даже Войкан отвлёкся от своего ежедневного ритуала и отложил заточенные стрелы, чтобы посмотреть на друга и настырную наследницу трона.

— А вы не потеряли сноровку за этот год, — отметил успехи принцессы Королевский кирасир.

— У меня был учитель, — усмехнулась она, не сводя глаз с его меча. — Эрнан Монтонари приезжал в долину с семьёй. Он обучал своего сына, а его сын обучал меня всё лето.

— Что же? Лаэтан постарался на славу.

— Нападай.

— Лучше уступлю вам…

Он не успел договорить, как её ксифос едва не рубанул ему по уху. Похоже, уступать ей победу сегодня не придётся.

За год Вечера стала ловчее, это следовало признать. На секунду Марций даже растерялся, но только на секунду, и в этот момент в его голову полетел глиняный сосуд. Воин увернулся, и посуда разлетелась на черепки, ударившись о стену загона. Вечера применила пару приёмов, которые Марций с ней никогда не отрабатывал, но успел отбить оба. Вечера била сильнее, чем год назад, и яростно наносила удар за ударом, не давая ему перевести дыхание. Когда ему почти удалось загнать её в угол, она едва не пырнула его в живот, но успела лишь поцарапать лезвием кирасу. Малочисленная публика, оторванная от своих привычных дел, наблюдала за происходящим, и многим даже показалось, что драка идёт на полном серьёзе. Так показалось и Марцию, который вынужден был отражать шквал хаотичных ударов, разящих его отовсюду. Ему вспомнился его последний бой с баладжерами, когда он чуть не погиб, и едва успел убрать ногу, прежде чем лезвие принцессы полоснуло его по колену. Хватит! Марций пошёл в наступление. Учебный бой перестал быть игрой, и он должен был его прекратить. Вечера не ожидала стихийной атаки. Переход, несколько сильных ударов — и ксифос принцессы полетел в сторону. Она схватила камень и запустила им в воина. Камень угодил Марцию в плечо, но он даже не почувствовал боли.

— Принцесса?! — Эвдонец откинул свой меч и перешёл в рукопашную. Драться безоружной Вечера по-прежнему не умела. Марцию понадобилось всего несколько секунд, чтобы с силой обхватить брыкающуюся девицу и заломить ей руку за спину. Раздался страшный крик. То ли кричала Вечера, то ли кто-то в толпе, Марций так и не понял, но зеваки в ту же секунду растворились в воздухе. Вечера вырывалась, как дикая лиса.

— Что с вами?

— Пусти!! — вопила Вечера.

Марций поднял её над землёй и потащил в сторону.

— Нет!!

— Принцесса?!

Но Вечера его не слышала и не видела ничего вокруг, будто всё пространство вдруг затянуло мутной пеленой. Марций ослабил хватку и почти не держал Вечеру, но все её мышцы будто оцепенели.

Недалеко кирасир заметил бочки с водой. Эта пара секунд, что он тащил принцессу к ним, показалась ему вечностью. Марций отпустил Вечеру, схватил полное ведро и окатил её водой. Она тут же замолчала и застыла.

— Что происходит?! — тряхнул он её, будто пытаясь разбудить. — Что случилось?

Вечера тяжело дышала, и её глаза были как две Змеиные ямы, где только мрак и ужас, а лицо — испуганное и белое. Марций медленно убрал руки с её плеч, и Вечера осела на землю. Эвдонец сел рядом. Если бы он знал, чем закончится этот бой, он бы сразу выбил у неё меч и выбросил свой.

— Что это было? — осторожно спросил он, не двигаясь с места и внимательно глядя ей в лицо, будто ища подсказку.

Она медлила с ответом и вытиралась мокрыми руками. На красивом лице Вечеры ясно читалась растерянность. Марций уже видел её такой — в день, когда погиб её брат. Глаза её прояснились, но она всё молчала.

— С вами всё в порядке? — спросил он.

Она отжимала мокрую косу и по-прежнему не глядела на него.

— Никогда больше меня так не хватай, — сказала она. — Никогда.

— Я вас напугал?

Вечера медленно встала. Её движения были неловкими и какими-то больными.

— Я ничего не боюсь, — сказала она, нашла свой меч и вставила в ножны. — И никого.





ГЛАВА 16

Чернильная Рука




У графа южных земель была масса прозвищ, данных ему как друзьями, так и врагами, что самому графу, несомненно, льстило. Ранним его прозвал отец, когда, едва отпраздновав пятнадцатый день рождения, Эрнан сочетался браком со старшей дочерью графа Мраморной долины, которая была старше его на три года. Прозвище Зверь он получил, когда в девятнадцать разбил армию захватчиков с Эвдона, а Чернильной Рукой его начали звать, когда за сутки до подписания мирного договора с Шеноем Эрнан распорядился при помощи «Чёрной Капитолины» возобновить тайные перевозки беженцев с острова, чем перечеркнул благие намерения Шенойской Паучихи прийти с соседями к соглашению.

Внешне граф был достаточно недурен собой, однако тот, кто не видел его в юные годы, редко мог усомниться в том, что в детстве Эрнан был весьма некрасивым ребёнком. Ему ещё не было и сорока, но его смуглое лицо уже было облагорожено глубокими бороздами морщинок — следами его неизменной улыбки, а длинные чёрные волосы служили прекрасным контрастом его сине-зелёным глазам. Остальные графы Ангенора считали улыбчивого кантамбрийца пылью у себя под ногами. Во-первых, потому что его владения, ограниченные цепью гор Ла Верн, вот-вот могли стать ещё меньше из-за его собственного безрассудства; во-вторых, потому что граф вёл исключительно честную торговлю между кантамбрийскими городами и не устраивал на тракте Раскол поборы торговых караванов, нагруженных вином, духами и пряностями; в-третьих, потому что любая фраза, произнесённая на кантамбрийском языке, будь то смертный приговор или годовой отчёт о продаже фиников, звучала как признание в любви; и потому что Эрнан ни разу в жизни не изменил своей жене. Все усмешки в свой адрес Монтонари пропускал мимо ушей и не делал ничего, что могло поднять его авторитет в глазах ангенорской знати. Кто-то принимал его поведение за тщедушие, кто-то за трусость, а самые смелые даже поговаривали, что Зверь Монтонари обломал свои клыки, и теперь жена хранит их в своей шкатулке с жемчужными бусами, но это было далеко не так, и в этом принцесса Вечера убедилась во время своего изгнания.

Граф южных земель как протектор наследников трона первым узнал о гибели Кирана и о том, что за этим последовало. В то время, когда многие графы и лорды отвернулись от опальной принцессы, он вместе с семьёй тотчас направился в Мраморную долину. Польщённая его обманчивой отзывчивостью, Вечера спросила:

— Почему вы тут? На вашем месте было бы разумнее держаться от меня подальше.