Красная планета

– Милый мой, есть тысячи причин, по которым на Фриша могли напасть. Уверяю вас, с нами это никак не связано. Просто вам нравилось думать, что вы часть большой интриги. А наш друг лишь набивал себе цену.

– Ну, знаете… – Саша сел.

Вадимыч весело поболтал вино в бутылке:

– Небось от каждого мундира сердце ёкало? – он подвинул стакан. – Эй! Куда вы!

Саша встал:

– Вызовите мне такси.

– И ничего не хотите знать?

– Нет.

– Ни секунды?

– Нет!

– Ну простите меня! – ВВ прижал пальцы к вискам. – Умоляю. Может быть, мы больше никогда не увидимся.

Саша вернулся за стол словно под гипнозом.

– У меня часто бывают такие мысли, – сказал Вадимыч. – Например, едешь в метро (тут есть метро) и вдруг – батюшки, да ведь этих людей ты видишь последний раз. Такая простая мысль и такая удивительная, что хочется перецеловать всех. Ведь в последний!

– Вы плохой артист.

– Вы бы себя видели. – он протянул Саше пепельницу: – Гаврила Ардальоныч перед камином Настасьи Филипповны.

– Идите вы… – у Саши не было сил злиться, он снова чувствовал себя персонажем. “Этот Вадимыч опять облапошил”, – с досадой подумал он.

– Еще раз простите, – сказал ВВ. – Так редко выпадает поговорить по-русски. Живу молчком, волчком. Сестра звонит редко, ее Марк считает меня нахлебником. С Фришом хорошо, весело – но кругозор…

Он покачал головой и добавил:

– Робин Гуд из Чернигова.

ВВ устало поднялся, поворошил железным прутом пепел – и вышел в соседнюю комнату.

– Пойдемте! – услышал Саша.





VIII


То, что Саша увидел в соседней комнате, неприятно поразило его. Без рам, кое-как пришпиленные, старинные холсты висели словно марки, сваленные в кляссер без разбора. Портреты, пейзажи, эскизы. Несколько абстракций. Но большая часть старые мастера. – Судя по вашей реакции, Фриш ничего не сказал, – начал ВВ. – Что он должен был сказать? – А вы хотите знать? Саша помедлил, потом кивнул: – Да. – Дело тут, в общем, несложное, – охотно начал ВВ. – После войны в Германии осели тысячи работ голландской школы. Их конфисковали или выкупали за копейки во время оккупации. Без документов, разумеется, время было военное. Такие картины в XVIII веке штамповала целая армия художников. Не Вермеер, конечно, но уровень музейный. Официально такую работу не продашь, а атрибутировать слишком дорого. Но ведь истинному ценителю нужна не атрибуция, а искусство. Он платит, чтобы искусство оказалось у него в доме, бумаги его не интересуют. Для этого и существует Фриш. Его Фонд устраивает в соседней стране благотворительную выставку. Там оригиналы подменяются копиями и расходятся по заказчикам. А копии едут обратно. Что понимает в живописи таможенник, если он не Руссо? Даже вы ничего не заметили. А по бумагам все чисто. – То есть эти картины… – Саша, наконец, догадался. – …копии, – закончил ВВ. – То, что осталось после сделок. И то, что сгорело, тоже. Никому не нужные плоды моих трудов. Фриш за ненадобностью просто возвращает их автору, – Вадимыч пригладил волосы. – Копиисту то есть.





IX


Прошлое живет где хочет, например, в кончиках пальцев, которые держат кисточку. Пальцы мерзнут, окна-то в школе большие, да плохо заклеены. А на улице зима. Серый холодный свет, тень от снега скользит по бумаге. Дети играют в снежки, а ты за мольбертом. Заросшие затылки подростков (девочек в школе я не помню). И натюрморт, кряхтя и упираясь, перебирается к тебе на бумагу, в другое измерение. Вот вы чем в детстве занимались? – перебивает сам себя ВВ. – Ходил на скрипку. – Любили? – ненавидел. – Всем сердцем? – Даже мечтал попасть под машину. – Саша впервые за вечер улыбается. – Сам-то я, разумеется, должен был выжить, – говорит он. – Но скрипка в щепки. А на новую у родителей нет денег, это я знаю точно. А вы? Что вы смеетесь? – Вадимыч разлил вино. – А у меня марки, все началось с марок. Как, вы говорите, назывались эти перчатки без пальцев? – Митенки… – Да! А теперь представьте, что в шестом классе мальчик отличает Мурильо от Веласкеса. Маме это льстит, она считает сына гением. Ей не приходит в голову, что подростку просто нравится подсматривать. Марки – замочные скважины. Даная или Вирсавия? Рубенса или Рембрандта? – Я предпочитал брюлловскую, – заметил Саша. – Да, грудь там дивно вылеплена, – охотно откликнулся ВВ: – Или возьмите мальчиков Венецианова и Мурильо. Та же собака, та же корзина и глиняные горшки. Но один беззаботен и ласков, а другой мрачно смотрит на разбитое корыто. Вся тоска русской жизни читается в глазах его собаки. Или “Прачка” Шардена. Мальчик с мыльным пузырем, в котором отражается круг жизни. Это ли не безмятежность? – ВВ закрыл лицо руками. – Я свою сестру, – начал он, – представлял “Продавщицей фруктов”. Помните, девушка с корзиной улыбается, а платок прижат к щеке? Мальчик с собакой и продавщица фруктов, нас с сестрой я иначе и не представлял. – Он отложил зажигалку. – Помните розовые резинки, они сдирали карандаш вместе с бумагой? Ленинградская акварель, подарок сестры – большой дефицит. И вот ты бьешься, бьешься. Трешь резинкой. Тон, полутон. Штриховка. Пленэр. Беличья или колонковая? Но сон твоего разума порождает только чудовищ, вместо лица усатая рожа. Нет в реальности таких деревьев, все это обитатели чужого мира, и этот мир во мне, а не снаружи. Так что ж мы тогда рисуем? Единственный урок, который мне по-настоящему нравится, – это урок копирования. Прошлое живет где хочет – в моих горящих ушах, например. Страшно и стыдно, когда раскладываешь этюдник в музейном зале. Как будто прилюдно раздеваешься. Но потом на бумагу выплывает угол дома, балкон и занавеска, а может быть, это белье, отсюда не видно, а там и мансарда, – и страх проходит. Стук дождя на бульваре Капуцинов – я даже оглядываюсь, может, это на нашей улице? Но в музее нет окон. Фиакры грохочут по мокрой брусчатке. Господин в цилиндре сражается с промокшей газетой, но официант занят с подносом, ребристый край больно впился в палец. Запахи печного дыма, хлеба. Говоря по-взрослому, я был не объектом или субъектом, а тем, кто возвращал мир к жизни. Смотрительницы пропускали беспрекословно, мальчишка с мольбертом вызывал у них умиление. Сам, смотрите – какой умница. Через пару лет стены в моей комнатке покрылись пейзажами Парижа и Кольюра, Амстердама и Брюгге. Единственное, что мне не удавалось, – это человек. Фигурка на дороге или в лодке, или за столиком – да. Но портрет? Открытие, которое я сделал, заключалось в том, что картины, которые я копировал, запечатывали время, а я выпускал его наружу. Вторым открытием было то, что к тому времени, когда эти картины были написаны, “распечатанное” мной время не имело отношения. Проще говоря, это было настоящее время, которое я чувствовал, а никакое не прошлое. Где прошлое у Вермеера или Рембрандта? Нет и у Ван Гога тоже. Картина – это всегда хорошо законсервированное настоящее. Художник только здесь и сейчас, даже если рисует миллион лет назад на стене пещеры. Никакой памяти у него нет. Скучнее биографии живописца и придумать сложно. Глубина его прошлого измеряется длиной бороды, которую он отрастил себе.



– Но как же… – Саша вспомнил прошлогодний разговор в Кёльне. – Вспомните ваши коллажи. Старые афишки… – Он не умел подобрать слова. – “За сутки до рождения Вадим Вадимыча”? Апофеоз ностальгии. – Милый мой, – ВВ ходил по комнате, как будто что-то искал. – Наша страсть к сохранению ушедшего происходит от страха смерти. Дело не в прошлом, а в том, что человек перестал верить в Бога. Он цепляется за прошлое только потому, что, если прошлое сохранилось, значит, у человека есть шанс тоже. Это наивно, но психологически безотказно. Хотя на самом-то деле просто мешает расти новому. Да и какой смысл в прошлом, если сейчас его можно забронировать по интернету? Снимай, лети, вселяйся. Новые владельцы сдают квартиру, где прошло мое детство, посуточно. Между тем вот здесь (он сложил пальцы щепоткой) прошлого больше, чем в антикварной лавке. Потому что мои пальцы до сих пор помнят холод в классе. А больше ничего вернуть невозможно. Я обманул вас, уж простите. Плевать мне на прошлое, плевать на старые фотографии. Я изрезал их, отсканировал и выбросил. К прошлому фотобумага не имеет отношения. Я согласился работать с Фришем, потому что, когда копируешь, забываешь прошлое. – ВВ, наконец, нашел что искал. В белой канистре, которую он подхватил, плескалась жидкость. Он вынес канистру в коридор и поставил у двери. – Китайцы открыли этот эффект тысячу лет назад. Две тысячи. Художник копирует мастера не потому, что хочет повторить пейзаж, который тот нарисовал, а чтобы постичь дух, в котором находился художник, когда создавал картину. Она отражение этого духа, его единственный уцелевший носитель. Для китайского художника копирование – это медитация, на саму картину ему наплевать. Если копия удачна, если дух настоящего оживает в ней, ее приравнивают к оригиналу. А если художнику удается подняться на ступень выше, то копия даже превосходит оригинал в цене. Теперь она сама оригинал, то есть объект копирования. Копия копии – восточная лестница Иакова. Кажется, она была винтовой, вам не приходило в голову? – Саша встал, пожал плечами. – Я устал, – просто сказал он. – Уже поздно, закажите мне такси, пожалуйста. – Стоянка налево по улице, – ответил ВВ. Они вышли в прихожую, и Саша протянул руку. – По-моему, это называется “вампиризм”, – примиряющее сказал он. – То, что вы рассказали про копии. Энергетический. После общения с вами, во всяком случае – добавил он, – я чувствую себя выпотрошенным. – А я не спорю, я вообще заканчиваю, – Вадимыч не отпускал Сашину ладонь. – А кошку вам оставлю (рыжая и неизвестно откуда взявшаяся, кошка терлась об канистру). – Шучу. Поживет одна и вернется. – Вы что ж, уезжаете? – поинтересовался Саша. – Думаю. – К сестре? – ВВ потер щеку и опустил голову. – Вот, посмотрите, – ответил он. – Эта кошка с Форума. – Он взял ее на руки. – Настоящая римлянка, не то что мы с вами. – Он отпер двери. – Еще один вопрос, – попросил в дверях Саша. – Можно ваши часы? – Часы? – ВВ сбросил кошку и расстегнул ремешок. – Вот. – Саша перевернул их, он напрасно надеялся, что надпись померещилась ему. – Что это? – Саша показал на гравировку. – Что такое “Красная планета”? – Вадимыч вытянул губы, словно хотел свистнуть, и сощурился. – Так, ерунда. Школьный кружок по астрономии. Почему вы спрашиваете?





X


Один в толпе, Саша снова на исходной точке. Ночь в Риме только началась; время отмотали обратно; брошенный окурок еще не упал в реку. То же место, тот же фонарь, та же тень на воде. “Все-таки он прав, как бы банально это ни звучало, – думает Саша. – Нет ничего, кроме настоящего”. Он сидит на мосту и смотрит, как подвыпившие туристы бросают музыкантам монетки. “Лихорадушка”? Фадо? “Каста Дива”? Как называется оркестрик, который играет музыку моей жизни? “Может, и в самом деле лучше все вычеркнуть, – продолжает он разговаривать с собой. – Сторговаться с марокканцем да и забыть обо всем на свете”. “Давай иди за ней” (марокканец показывает глазами). Коротконогая невзрачная женщина с пакетом оборачивается, кивает Саше и спускается по лестнице на нижнюю набережную. Саша идет бок о бок с этой женщиной как старый знакомый. Ее рука ищет его руку, он разжимает пальцы. Деньги, сверток. Она возвращается на мост, а Саша садится под тополями. “Мальчик с собакой и продавщица фруктов, – думает он. – Кружок по астрономии… Хронофаги чертовы!”

Вот немец, он посадил мальчишку к себе на шею, а мать фотографирует. В этом же мгновении поместился чернокожий парень в белой шляпе. Он сидит на парапете, смеется и балансирует, вот-вот свалится. Его заслоняют две римлянки. “Чао, Бонфита” – “А домани, Лючия”. Римлянки даже в толпе словно одни на всей улице. Голени, головы, голени, головы. Девушка в красных джинсах застыла с телефонной трубкой. Одиночество невидимого собеседника. Снова лица, улыбки, слова. “Нет”, – говорит Саша. “Не может быть”. “Хотя?” “Она же сама написала, что едет в Италию”. В какой-то момент Лена смотрит прямо в глаза, но не узнает Сашу. Эффект толпы. И хорошо, что не видит, какое-то время можно пошпионить за девушками. Саша догоняет их на светофоре. Лена так близко, что видно светлые волоски на ее шее. – А мне не понравилось, – говорит подружка. – Было невкусно. – Не знаю… – Лена отворачивается и опускает плечо, чтобы поправить бретельку. Подруга ей давно надоела. Синдром первого путешествия. “Пойдем, здесь опасно”. “Это нам не по карману”. “Хочу спать”. Когда она уснет, Лена снова выйдет в город. На площади Цветов они протискиваются между столиков в гостиницу. – Prego! – зазывает официант. – Может, посидим? – предлагает Лена. – Нет, пойдем, – тащит подруга. – Я устала. Не засну одна. Они поднимаются в номер. Подружка сваливает пакеты с покупками в угол и запирается в ванной. Лена падает на кровать и включает телевизор. – Мне кажется, или они не поменяли? – вернувшись из ванной, подружка инспектирует простыни. – Выключаю? – спрашивает Лену. – Да, я только в ванну, – отвечает она. Когда Лена выходит из ванной, подружка дрыхнет.






XI


Саша ждет Лену в баре при гостинице. Он уверен, что девушки выйдут – не сидеть же в такую ночь в номере? Площадь как на ладони, целое представление. Фокусники, танцоры, торговцы цветами, музыканты… Толпа подростков облепила памятник. “А этот маленький индус? – Саша переводит взгляд. – Никогда не видел, чтобы кто-то покупал у него розы. И чего у них такой несчастный вид?” Он снова оглядывает площадь. Одна парочка артистов привлекает внимание. Скрестив ноги, первый сидит на земле и держит в отставленной руке палку. Он держит ее как факел, на макушке которого сидит второй артист. Визуально кажется, что второй висит в воздухе против законов физики, поскольку на вытянутой руке удержать такую тяжесть невозможно. “Как, интересно, это устроено? – думает Саша. – Наверное, приспособление спрятано где-то в балахоне. Тогда, если этот встанет, тот…” В этот момент он видит Лену. Она в коротких шортах и майке, и смотрит на него, машинально раскрыв меню. У нее темные от загара коленки. Официант что-то ей втолковывает, но, когда Саша встает навстречу, ретируется. – Ты одна? – спрашивает он. – Подруга спит, – отвечает Лена, не поднимая головы. – А ты? – Она смотрит на Сашу и быстро переводит взгляд площадь. – Один, – отвечает он. – Увидел вас на мосту. Ты не против? – Саша подзывает бармена. – Что ты хочешь? – Они заказывают. – Я видела твои немецкие фотографии, – говорит она. – Как прошло выступление? – Ты спешишь? – спрашивает он. Лена показывает на бокал: – Нет. – Отлично. – Но выпить они не успевают, у памятника происходит движение и все туристы как один поворачивают головы. – Что он принес? – спрашивает Лена про человека, который сваливает под памятником рулоны. – Это актер? – с тревогой спрашивает Лена. – Ты его знаешь? – Это Вадим Вадимыч, – говорит Саша. Он не слышит собственного голоса. Он видит, как ВВ отвинчивает у канистры крышку – он помнит эту канистру. Неспешно поливает рулоны. Показывает зевакам, которые столпились вокруг, эту канистру и даже дает понюхать. Потом выливает содержимое на себя. Толпа замирает, ВВ тоже неподвижен. Когда он выпускает изо рта струйку, зеваки смеются. Вадим Вадимыч поднимает руку и щелкает. В кулаке у него огонь. Не опуская руки, он смотрит на зрителей, потом протягивает огонь одному, другому. Зеваки пятятся или отнекиваются. – Это какое-то шоу, – говорит Лена. – Зажигалка… – это говорит он. – У меня есть, – Лена достает из кармашка. – Подруга курит. – Она протягивает Саше зажигалку, но зажигалка повисает в воздухе. – Ты его знаешь? – снова спрашивает она. Саша не отвечает, он встает, потому что теперь Вадимыча не видно, его окружила толпа. – …и соберет пшеницу свою в житницу свою… – слышит Саша. – А солому сожжет огнем неугасимым… – Он русский… – удивленно говорит Лена. Звенят монетки, потом раздается хлопок. Толпа мгновенно рассеивается, горящие рулоны катятся в пустоте. Слышен крик: – Carabineri! Официант секунду медлит, а потом сдергивает скатерть и выбегает на площадь. Какая-то женщина, прижав ладонь ко рту, быстрыми шагами уходит в переулок. На площадь вползает машина “Скорой помощи”. Теперь, когда все столпились вокруг машины, артисты разбирают свою пирамиду. Верхний спрыгивает с факела, и на секунду конструкция обнажается. Так и есть, штанга проходит через рукав сидящего и упирается в основание. Нижний просто удерживает конструкцию собственной тяжестью.





Часть третья




19. Метод холодного воспитания

Из костромских заметок Саши Сухого




…

“Погост Саметь, а на погосте церковь Николы, а в четырех кельях живут нищие, да двадцать дворов крестьянских пустых, побиты литовскими людьми, а другие от литовского разоренья обнищали, ходят по миру и кормятся Христовым именем, да к тому же погосту деревня Хреново пуста, а было два двора, а людей ссекли литовские люди”.

…

“Были и свои названия, кроме официальных. Так, например, Шунга, Яковлевское и Стрельниково назывались «Мыс», а людей звали «мысовые». Село Саметь и окрестности называли Заво́ржье, потому что Саметь лежала за речкой Воржа. Петрилово, Шемякино, Пасынково и Палачёво называли Ба́ршина, говорили: “Откуда приехали?” – “Да из Баршины”. Деревни Ярославской области называли Хаза́ра. Говорили: “Ходила в Хазару с рыбой”. Жителей села Куникова звали Ля́хи, говорили, что они польского происхождения. А деревни Вёжи, Ведёрки и Спас называли Пого́стье”.

…

“Саметь считалось богатым селом, хотя более ста пятидесяти домов вынуждены были ютиться бок о бок, так как все окрестности весною бывают залиты водою. Хотя в здешнем краю весь народ живет форсисто, зажиточно, на “городской манер”, каждая девица из окрестных сел все равно мечтает выйти замуж за “саметского молодца”. Даже в этом смысле и пословица у нас создалась: “Хоть и корочки глодать, да по Самети гулять”.

…

“Утром 19 мая 1913 года царский пароход «Межень» причалил к пристани возле Ипатиевского монастыря. В память о высочайшем посещении в храмы прибрежных сёл государем были пожалованы памятные иконы. В воскресенье 15 июня 1914 года точный список главной святыни Костромского края Феодоровской иконы Божией крестный ход, возглавляемый о. Сергием, перенёс в Саметь”.

…

Луначарский – Ленину, 1921 г.: “Между прочим был в ультракулацком селе Самети. Мужики степенные, с окладистыми бородами, очень умным взором, внимательные и терпеливые. По правде сказать, я положительно любовался на собраниях этими деревенскими министрами, которых никаким словом не проберешь. По-своему это превосходный человеческий материал. Если бы нам удалось когда-нибудь перемолоть эти камни на нашей социалистической мельнице, получилась бы первоклассная мука, но можно легко и переломать всю мельницу”.



Ленин – Дзержинскому, 1919 г.: “Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады”.

…

“К утру прибыл большой отряд красных. Завязался бой. Гремела пушка. Загорелась Саметь. Крику сколько было, слёз, воплей. На лошадях в телегах с утварью бежали мы в Клюшниково, где был у нас сенокос. Угнали с собой и скот. Саметь сгорела, как пук сухой соломы. К вечеру мужики запрягли лошадей в телеги и двинулись на пепелища. Ходили возле домов, копались в пожарище, в обломках, в обгоревших головешках, находили искореженные ухваты, гвозди, чугуны. По полю ловили разбежавшихся кур, гусей”.

…

“В конце 1926 года, не поладив с родителями мужа, молодые ушли из дома. Молодую пару приютил при церкви села Саметь местный священник. Муж Прасковьи Малининой стал звонарем и сторожем, а сама Прасковья Андреевна прислуживала в храме. Жили они в церковной сторожке. Об этом безобидном эпизоде впоследствии умалчивалось: председателю знаменитого на всю страну колхоза, коммунисту и депутату Верховного Совета не пристало иметь в своей биографии факт прислуживания в “очаге религиозного дурмана”.

…

“При Костромском телеграфе пристроилась на работу по разноске телеграмм попадья Яблокова. Интересно знать, каким путём она пробралась в советское учреждение? Яблокову необходимо с работы снять, а лиц, давших ей рекомендацию, взгреть”.

…

“Несколько дней тому назад накануне Рождества в селе Саметь поп устроил подворный обход села. Поп говорил: “Граждане, вы идёте в колхоз, значит расстаётесь с родимой землицей, которую ваши деды и отцы поливали трудовым потом. Вы, граждане, принимаете на себя печать антихристову. Ну делать нечего, идите. Только покайтесь и причаститесь в последний раз”.

…

“Удои в Самети высокие получаем, скот хороший. Проверенный и по продуктивности, и по потомству. Мы знаем родословную каждого животного. Лучших телочек оставляем на ремонт стада. Не ослабляем мы и такую работу, как раздой рекордисток. Уже шесть лет мы применяем в нашем хозяйстве метод холодного воспитания молодняка. Простудных заболеваний на ферме нет, молодняк растет крепким”.

…

“Ввиду того, что саметская религиозная община распалась, горсовет постановил договор с саметской общиной считать расторгнутым. Саметскому сельсовету предложено известить верующих о сдаче церкви и культового имущества”.

…