Квантовый волшебник

Он вошел. Кассандра сидела перед выстроившимися в ряд голографическими таблицами расчетов, освещающими ее лицо. И даже не посмотрела на него.

– Ты в savant? – спросил он.

– Да, – безразлично ответила она.

Он подошел ближе. Это не та Кассандра, которую он хотел увидеть. Сейчас она даже в глаза ему посмотреть не сможет, не воспримет внимание, которое он ей окажет, даже не сможет ответить с теплотой.

Генетические манипуляции исследователей Англо-Испанских Банков создали злобных чудовищ Homo eridanus, религиозных рабов Homo pupa и интеллектуальных роботов Homo quantus. Учитывая все обстоятельства, человечество придало своей эволюции ужасающее направление.

– Ты хочешь поговорить? – спросил он.

– Я работаю, – ответила она.

Он взял со стола ее планшет, написал «Скажи мне, когда выйдешь из savant» и положил планшет перед ее глазами. В состоянии savant она сразу заметит закономерность движений и поймет, что у него на уме. Но это не остановит приток порций серотонина, по мере того как она будет представлять себе модели одиннадцатимерной пространственно-временной геометрии Оси Мира, принадлежащей Куклам. Лишь когда она устанет пребывать в мире savant, она снова прочитает записку, едва вспомнив, что он был здесь.

У Белизариуса имелась своя комната, близко к поверхности. Купол в потолке выступал в вакуум над поверхностью Птолемея. Хотя там и были видны лишь безразличные звезды, он нашел пару кресел, которые можно было разложить достаточно, чтобы смотреть вверх. В это время суток там царила лишь усеянная точками звезд чернота. Даже когда на несколько часов восходил эпсилон Индейца, он был лишь самой яркой из звезд среди прочих. Белизариусу не был нужен свет дня. Ему нравилось смотреть на звезды. Их огромное количество пробуждало нечто глубоко внутри него.

Разговоры со Святым Матфеем и Уильямом обеспокоили его.

Куклы поклонялись и служили. Homo eridanus ненавидели свою придонную среду обитания, но не могли жить где-либо еще. Они запрограммированы, как и он сам. Он любил и ненавидел квантовую фугу. Сила мысли и глубочайшие прозрения приводили его в трепет. Однако ужасающее одиночество и полная изоляция, даже от самого себя, пугали его. Он был словно мошка, летящая к свече. Как и все они.

В поле зрения появился быстро движущийся старый спутник, поблескивая красным сигналом. Даже не входя в savant, мозг Белизариуса вычислил его орбиту. Если просидеть здесь еще два и семьдесят одну сотую часа, он снова увидит этот спутник, в том же самом месте. Много выше, на синхронной орбите, поблескивали зелеными и красными ходовыми огнями два старых грузовых корабля, способные передвигаться в «червоточинах», которые он арендовал.

За этими кораблями разверзалось ничто, там были лишь звезды в тысячах световых лет от него. Его зрительные импланты позволяли увидеть свет иной длины волны, чем обычные человеческие глаза. Он мог фиксировать рентгеновское излучение и ультрафиолет, инфракрасное и микроволновое излучение, переводя их в видимый диапазон, увеличивать звезды, подобно телескопу, пока безбрежная пустота перед ним не наполнялась распустившимися цветами. Однако, подобно фракталу, за каждой точкой звезды раскрывались бесконечные просторы глубокого вакуума, затягивая его. Homo quantus жили среди этих бесконечных пространств, грезили в этой пустоте, в которой, в отсутствие наблюдателей, кипел своей жизнью квантовый мир. Это был их пустой дом – пустой не потому, что они были одиноки в нем, а потому, что в этом пространстве сами они становились никем.

Много позже раздался стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вошла Кассандра. Темные кудри ее волос поблекли, а плечи обвисли.

– Никогда не думала, что твоя жизнь настолько плоха, – сказала она.

– Что?

– Мошеннические схемы. Погоня за деньгами. Ложь всем вокруг.

Белизариус почувствовал неприятную тяжесть в животе.

– Что случилось?

– Ничего.

Она подошла, потягиваясь.

– Ты собрал банду отбросов общества, чтобы совершить преступление. Я здесь чужая.

– Возможно, и нет. Это всего лишь интерлюдия. Необходимая цена, которую надо заплатить за результаты экспериментов.

– У меня в голове не укладывается, что мы были на Гаррете, а теперь мы здесь, – сказала она. – Не могу поверить, что стала частью мошеннической схемы.

– Ты когда-нибудь смотришь на звезды? – спросил Белизариус.

Она подошла ближе и посмотрела вверх.

– Мне кажется слишком простым смотреть на точки света, не понимая взаимоотношения, – ответила она. – Сколько времени прошло с тех пор, как ты смотрел на звезды, находясь в фуге?

– Фуга когда-нибудь убьет меня, Касси. Тебя не убьет, а меня убьет.

– Это не ложь?

– Нет способа доказать это, кроме того как умереть во время фуги. Хочешь – верь, хочешь – нет.

– Я верю тебе наполовину. Я наполовину сомневаюсь в тебе. Сомнение и вера есть лишь способ выразить вероятности.

Это был ответ в стиле Homo quantus. Затем она стала смотреть на звезды и делала это так долго, что Белизариус подумал, не окончен ли их разговор.

– Я иногда остаюсь в фуге подольше, пропитываюсь ею, просто для того, чтобы увидеть интерференцию звездного света. Это сродни благоговению.

– Вызывают благоговение те записи, которые делает твой мозг, – поправил он ее. – Ты же не ощущаешь видения, поскольку тебя там нет.

– Ты не скучаешь по этому?

– Я скучаю по фуге, как алкоголик по водке.

– Тебе она должна нравиться. Как еда. Как секс.


– Это запрограммировано, чтобы стимулировать центры удовольствия.

– Ты так говоришь, будто это плохо. Эволюция создала набор алгоритмов, которые, взаимодействуя между собой, создали человеческое сознание. Однако эти алгоритмы все так же связаны с едой и удовольствием, голодом и болью. Если ты создаешь полностью искусственное существо и программируешь его, чтобы оно радовалось, когда его кормят, какая тут разница? Концепция программирования бессмысленна. Какая разница, кто создал меня такой, что я люблю смотреть на звезды в состоянии фуги? Имеет значение лишь то, что мне это нравится.

Под куполом было темно, звездный свет – слабый светильник. Быть может, она видит его лицо. Он расширил зрачки, чтобы вобрать нужное количество света, и увидел ее в расплывающихся серых пятнах.

– Мне нравится смотреть на звезды с тобой, – сказал он. – Как сейчас. Когда мы являемся собой. А в фуге мы не вместе.

Она шумно вздохнула и села в кресло, оглядывая его в темноте.

– Почему не попытаться чаще пользоваться субъективностью? – спросил он тихо, с легким сожалением в голосе.

– Возможно, я делаю это сейчас, но я не вижу в этом никакой ценности или «услуги за услугу».

Он выпрямился. Приблизился к ней, глядя в ее глаза, освещенные светом звезд. Они долго сидели, замерев. Когда-то они были так близки. И это правда, то, что он сбежал. Он сбежал от нее. Бросил ее. Бросил Гаррет. Сбежал от фуги. Ничего странного, что в ней нет к нему сочувствия, нет мягкости. Нет. Осталось, чуть-чуть. Приглашение вернуться к своим корням. Но не приглашение стать ближе к ней. Он отвел взгляд. Встал, пытаясь подобрать слова.

– Homo quantus смотрят на космос и видят его безбрежность во всех подробностях ее взаимодействий, – сказал он. – Мы смотрим на историю Вселенной, мы вглядываемся в будущее, и что мы делаем со своими прозрениями? Мы превратили наблюдение и построение теорий в оправдание бездействия и желания скрыться от мира. Мы перестали двигаться.

– Мы развиваемся, Бел, с каждым новым поколением.

– Развиваться – означает становиться более приспособленным к своей экологической нише, лучше взаимодействовать с ней, Касси. Вместо этого мы создаем себе искусственную среду. Говорим себе, что развиваемся, занимаясь переписыванием ДНК, смешивая гены и создавая новые. Выращиваем новые нейроны по экспериментальным моделям. Но развиваемся ли мы на самом деле или все это лишь комбинации одной-единственной идеи?

– Как ты можешь сравнивать то, чем сейчас являюсь я, с тем, что было в проекте пять поколений назад? – жестко спросила она. – У меня есть новые органы чувств! И у тебя тоже. Эти органы чувств изменили эволюцию настолько же, как эволюция органов зрения, Бел. Мы не собираемся достичь всего ни за одно поколение, ни за пять. Наши новые органы чувств были созданы для особых целей, но когда-нибудь они смогут быть перенацелены на нечто другое, совершенно незримое, ради того самого развития, о котором ты говоришь! В результате мутаций образуются новые экологические ниши.

– Мы порабощены этими новыми инстинктами и интеллектуальными наслаждениями, которые мы получаем, – сказал Белизариус. – Мы сидим на Гаррете, глядя на то, что вблизи, и мы не только довольны этим, но и привязаны к тому, что у нас перед носом. Нам некуда расти, пока мы не уйдем оттуда. Посмотри хотя бы на ту информацию, которую я нашел у Экспедиционного Отряда, Касс, я всего лишь один Homo quantus! Нам надо выйти из заточения, жить среди людей, иначе мы зачахнем. Я хочу измениться. Я хочу быть свободным, но я не могу сделать это в одиночку.

– Ты так зол, Бел, на то, что тебя создали искусственно, как будто прав можешь быть лишь ты один! – ответила она, тоже начиная злиться. – Ты не единственный, кто был запрограммирован, и некоторым из нас, многим из нас, это нравится. Я не борюсь с моими инстинктами. Возможно, ты бы не чувствовал себя так скверно, если бы не таскал с собой этот страх и злобу. Ты прячешься от того, за что мы боремся.

Белизариус почувствовал, что он вздрогнул. Никто еще так с ним не разговаривал. Возможно, никто другой и не станет.

– Я свободна, Бел, – сказала она. – И не имеет значения, что ты и я называем свободой разные вещи. Я счастлива, и ты тоже можешь быть счастлив. Когда-то, Бел, ты и я что-то друг для друга значили. Когда ты предложил мне информацию и шанс что-то узнать, я думала, что ты предлагаешь мне нечто большее.

– Я и предлагаю большее.

– Ты не можешь предлагать мне унизить себя и называть это чем-то большим, Бел.

Ее шаги эхом отдались в коридоре. Сквозь закрывающуюся дверь на пол падала полоса света, пока дверь не закрылась и тьма не поглотила его вновь. С ним остались лишь звезды и окружающая их немыслимая пустота.





19




Спустя два утра Белизариус услышал на кухне тихое пение. Войдя туда, он с удивлением понял, что способен сказать «доброе утро» Мари и Святому Матфею, которые там были. Они вели себя совершенно прилично, возможно, даже более того. Мари копалась в недрах кухонного процессора, напевая любовную песенку двадцать третьего века. Мозг Белизариуса быстро вычислил мелодию: старый хит под названием «Примерь мои боты», смесь второй волны индонезийского рок-ривайвэла и британского пост-панка.

Святой Матфей благословил Белизариуса, вися над телом, в котором он находился. Большая голова с наморщенным лбом, с картины Караваджо «Святой Матфей и ангел», неподвижно висела в воздухе. Вокруг него сновали миниатюрные автоматы, над каждым из которых висела маленькая голографическая голова святого Матфея, другая, с длинными вьющимися волосами, бородой и расслабленным выражением лица.

– Они не из Караваджо, – сказал Белизариус. – Другая закономерность работы кистью.

– Паоло Веронезе, – ответил Святой Матфей. – Для себя, конечно же, я не могу использовать Веронезе, но автоматам это придает некоторую долю мягкости, не думаете?

Каждая из миниатюрных голографических голов поглядела на Белизариуса с выжидающей мягкой улыбкой.

– Как трогательно, – неуверенно сказал Белизариус. – Эти автоматы – финальный вариант для операции?

– Прототипы для проверки верности заложенных принципов, – ответил Святой Матфей.

Белизариус осторожно двинулся вперед, стараясь не наступить на них.

– Ты теперь одежду носишь? – спросил Белизариус, увидев длинную полосу блестящей ткани, свисающую с шеи металлического тела почти до пояса.

– Мисс Фока подметила, что неоконченное тело не совсем вяжется с божественностью моего лица, – ответил Святой Матфей. – И сделала мне тогу из одного из своих шарфов.

Белизариус налил себе кофе.

– Это выглядит необычно.

Святой Матфей повернул голографическую голову к Мари, которая невинно улыбнулась. ИИ разгладил ткань тоги суставчатыми металлическими руками, но выражение его лица стало менее беззаботным.

– Так я смогу принимать исповедь, – сказал он.