Лазурный берег болота

– Как? – растерялась Вероника.

– Тем же путем, как и сюда добрались, – решила я, – наверное, он самый короткий до особняка.

Назад мы действительно прошли быстро.

– Не хочу рассказывать детям про подземный ход, – занервничала Каменева, когда мы очутились во флигеле, – они начнут расспрашивать, решат спуститься, походить там. И что им сказать? Слыхом не слыхивала про подвал? Ни Илья, ни Лиза, ни Марта мне никогда не поверят. Обидятся, что я не хочу им правду рассказать…

– Вы приняли единственно верное решение: молчать, – похвалила клиентку Дюдюня. – Информации пока никакой нет. Лучше подождать, пока клубок размотается, и тогда сообщить им правду вместе с доказательствами, что это не ложь.

Ника улыбнулась, но решила выяснить мое мнение:

– Танечка, а вы как считаете?

– Полностью солидарна с Адой Марковной, – озвучила я свое решение. – Мы сообщим членам вашей семьи, что флигель обработан не только от энергетических вампиров. Еще мы провели дезинфекцию химсоставом на всякий случай. Жить там в течение месяца нельзя. У того, кто сейчас поселится в старой части дома, возникнут проблемы с памятью, глухота, головокружение.

– Спасибо за совет, я так и поступлю, – обрадовалась вдова.

Вскоре мы с Адой сели в машину, я включила навигатор и сказала спутнице:

– Спасибо.

– За что? – удивилась Дюдюня.

– За понимание с одного взгляда, – уточнила я.

– Мы сегодня напарницы, – засмеялась Ада, – значит, обязаны считывать все мысли партнера. Далеко до дома Георгия?

Я свернула налево.

– Навигатор обещает прибытие через минуту. Мы уже в Русалке. Странное название для Подмосковья. С тобой хорошо работать.

– Взаимно, – улыбнулась Дюдюня, потом протянула мне правую руку с мизинчиком, согнутым колечком. – Ну? Помнишь? Или забыла?

Я согнула свой палец, зацепила им мизинец Ады. Мы начали трясти руками и петь:

– Мирись, мирись и больше не дерись. А если будешь драться, то я начну кусаться.

Послышался неприятный звук, моя нога нажала на тормоз.

– Вас ист дас?[1] – осведомилась Дюдюня.

Я опустила стекло.

– Ну… пока мы с тобой восстанавливали дипломатические отношения, я держала руль одной левой. Джип слегка повело, он задел дерево, которое росло на обочине. Ничего страшного, просто царапина. Ох, прости, я обратилась к тебе на «ты».

– Тань, – хихикнула моя спутница, – ты уже давно отбросила «вы», и я поступила так же. Давай глотнем на брудершафт и завершим долгую и нудную церемонию знакомства.

– Только не сейчас! – воскликнула я. – Боюсь, что свалюсь в канаву. О! Похоже, дом Семенова слева.





Глава восемнадцатая




– Устраивайтесь, – радушно предложил Георгий. – Что вам больше по вкусу: чай, кофе, какао, молоко?

– Если от коровы, то я от молочка не откажусь, – обрадовалась Дюдюля.

– Мне лучше чаю покрепче, – попросила я.

Закончив хозяйственные хлопоты, Семенов сел к столу.

– Вас интересует, кто сделал подземный ход?

– Да, – в едином порыве ответили мы с Адой.

– Некоторые призраки должны спать в могиле, – пробормотал хозяин. – Слышали пословицу «Не буди лихо, пока оно тихо»? Кто бы мог подумать, что Лазурный берег надежды превратится в Лазурный берег болота!

– Лазурный берег болота? – изумилась я. – Это что?


Семенов поднял стеклянный кувшин.

– Смотрите, сколько сливок! На три моих пальца. Корова как на курорте живет. Угощайтесь, Ада. Мне вот-вот стукнет семьдесят. Знаю, я выгляжу намного моложе. А почему? Живу на свежем воздухе, мясо-колбасу не ем, постоянно работаю, не ною ни по какому поводу. А еще всегда любил стариков слушать. Молодые от бабушек-дедушек отмахиваются, бормочут: «Вот чушь несут», – а я наших пенсионеров всегда уважал, тянулся к ним. Школьником частенько прибегал к тете Анфисе. Шкурный интерес имел, Рытвина очень вкусные булки пекла с разными начинками. Мы с ней чай пили. Анфиса Михайловна забывала, что я подросток, и про свою жизнь мне рассказывала. Зла она была на Игоря Шмакова, тот одно время ее женихом считался. Потом помолвку родители Фисы порушили, парень-то непонятно откуда к нам в село прибыл. Денег у него были полные карманы. Дом в лесу на отшибе занял. На календаре сорок четвертый год, войне вот-вот конец, у всех настроение радостное. А Михаил, отец Анфисы, ходил злой-презлой. Я сам-то в пятидесятом родился, все только со слов старушки знаю. После войны мужчин осталось мало, а те, что домой вернулись, многие стали калеками, но и они шли нарасхват. Женщинам хотелось семьи, детей, они любому парню в то время были рады. А Игорь без изъяна, руки, ноги, все части тела на месте. Из себя красавчик, на гитаре играл, на аккордеоне наяривал, работал в Москве на приличной должности, вроде водителем он был. Хотя точно никто не знал, чем Шмаков занимался, но ведь не в коровнике по пояс в навозе. Не пил, не курил, с бабами не гулял. Пончик в шоколаде, короче. Чего отец Анфисы на него взъелся?

Георгий отхлебнул из стакана чаю.

– Давайте подумаем, кто из мужчин на фронт не пошел? Совсем больные, и те просились. Но были, как их называли, и тыловые крысы. Я сейчас не про ученых говорю, которые на оборону работали, не про директоров предприятий, где выпускали танки, пушки, оружие, патроны. О простых парнях речь. Из нашего поселка городского типа даже хромой на все ноги Тихон добровольцем подался фашистов бить. А у него был белый билет и инвалидность. И вдруг приезжает в Кокошкино Игорь Шмаков. Вполне видный мужик.

Здоровенный парень, на нем пахать да пахать, он тысяча девятьсот двадцатого года рождения был.

Георгий вынул из вазочки сушку.

– Кокошкино в то время не имело четких границ. Большая часть домов стояла кучно, их называли – центр. А за центральным районом масса зданий размещалась по принципу: живу где хочу. Строились в основном в начале тридцатых, тогда с землей было просто. Человек приходил в поселковый совет, показывал документы, объяснял:

– Я, Иван Петров, воевал в Гражданскую против белых, ранен, здоровье совсем пошатнулось, возраст не юный, живу в коммуналке, денег накопил, охота у вас пожить, дом свой завести.

Председатель сельсовета сам бумаги изучал, и если человек ему казался положительным, то давал ему зеленый свет. Все бы хорошо, но у Филимона Гавриловича, председателя нашего, дочь была больная, с двумя костылями ходила, и очень уж он сытно поесть да выпить любил. В канаве, как другие, никогда не валялся, но за воротник заложить был мастер. А еще он инвалид Первой мировой, в тысяча девятьсот четырнадцатом на фронте каким-то газом отравился. Кашлял Никодимов постоянно, ходил всегда медленно, если торопился, то задыхался. Филимон председателем колхоза стал в сорок первом, когда Иван Макарович на фронт ушел. И вообще почти все кокошкинские мужики в строй встали, да и некоторые бабы тоже. И кого назначить главным? Никодимов коммунист, самый образованный в Кокошкине, с дипломом зоотехника. Вот и сел Филимон в кресло председателя, его, инвалида, не призвали. Мой папа порой под горячую руку говорил про него: «Пустили козла в огород капусту охранять. Кому война, а кому мать родна». Понимаете?

– Конечно, – кивнула я, – за взятку ваш Филимон Гаврилович продавал земельку желающим.

– Не! Хуже делал, – возразил собеседник. – Народ из-за бомбежек Москву бросил, в села побежал. Избу построить – деньги нужны, да и стройматериал требуется. А где все это в войну взять? Можно по старинке деревьев напилить, лес ого-го какой. Да мужиков нет. Кому стволы валить, обдирать? Это ж уметь надо! Никодимов оценил ситуацию и переоборудовал сельский клуб. Здание добротное, кирпичное, двухэтажное. Он там перегородки поставил фанерные, нарезал клетушек. Из санатория, который тогда рядом был, мебели натаскал. И открыл типа гостиницу. Думаете, по доброте своей беженцев пустил? Ха! Отдавай ему кольцо золотое, серьги, цепочку, монеты царские. Вот так!

Георгий Михайлович потер затылок.

– Игорь Шмаков тоже попросился на постой, но не в клуб. Он занял дом, который стоял в отдалении. У здания судьба не простая. Раньше, когда в селе церковь была, там батюшка жил. Дед мне рассказывал, что отец Владимир был строгим, но очень добрым. Пьяницам, драчунам спуску не давал. Если узнавал, что у кого-то семья из-за измены мужа или жены развалиться может, вызывал к себе виноватого и мало тому не казалось. Матушка Елена в церковно-приходской школе преподавала, детей учила утром, взрослых вечером. Объясняла бабам, как за младенцами ухаживать, требовала, чтобы и дома, и у скотины чистота была. Она тоже была строгая и добрая. Благодаря священнику окрестные села просто образцово-показательными стали. В начале двадцатых крестьяне прознали, что к ним собрались приехать чекисты с намереньем убить отца Владимира с женой и детьми. Селяне кинулись к священнику.

Когда группа мужчин в черных кожаных куртках заявилась в Кокошкино, дом батюшки оказался пуст. Исчезли иконы, библиотека, кухонная утварь, белье, скудная одежда. Вообще все. На вопрос главного убийцы «Где поп?» пьяный пастух Илья, дыша перегаром на комиссара, доложил:

– Дык… сбег давно! Спер из храма все самое ценное, выдрал иконы, уволок семисвечник, плат, Евангелие в окладе из алтаря. Вот ирод! А еще нас учил: нельзя воровать! И баба его не лучше! Учебники из школы сожгла. Да вы в церкву зайдите, гляньте!

Мрачные чекисты направились в небольшую деревянную постройку и обнаружили там пустоту. Пропало все! Кабы не запах ладана да не купол с крестом, ну чисто изба.

– Куда они подрапали? – разгневался комиссар.

– Дык кто ж знает? – икнул Илья. – Не поп, а сволота! Ночью убег! Вы че, жечь церкву станете?

– А ты против? – процедил комиссар.

– Да мне на церкву по…! – высказался Илья. – Тока дом попа не тронь. Мне его отдай! Он каменный, богатый, просторный. Там же еще и школа работала. Родименький! Пожалей меня, детей стока, что я их имен не помню, живем все в тесноте, козе в сарае и то просторней, чем нам с бабой. Окажи милость нищему крестьянину.

– Не дыши на меня, – поморщился чекист.

– С усталости пью, – завыл Илья, – всю кровь из меня царь и баре выпили, с пяти лет на поле мучился. Все болит.

Комиссар развернулся и пошел к церкви, Илья бежал за ним, хватал за кожанку, плакал. В конце концов он так надоел большевику, что тот велел местному старосте переписать дом батюшки на пастуха. Деревянный храм сожгли дотла, дом отца Владимира перешел к Илье.

Когда большевики укатили, крестьяне вытащили священника с семьей из старого, давно обмелевшего колодца. Отец Владимир пришел на пожарище, заплакал, вместе с ним рыдало все село. Когда народ кое-как успокоился, батюшка сказал Илье:

– Более никогда не пей!

– Так перестал же давно, – смутился пастух, – глотнул сегодня стакан, чтоб комиссар мне поверил. Раз я пьянь беспробудная, то точно в церковь не хожу. Прости, батюшка, что вас ругал! И храм наш обматерил!

Отец Владимир встал на колени.

– Спаси Господи, Илья, за твой подвиг. Моя семья и я, грешный, жизнью тебе обязаны.

Ну и тут опять все зарыдали.





Глава девятнадцатая




Георгий поднялся и пошел к открытому окну.

– Батюшка вернулся домой, прихожане стали молиться у него в столовой. Иконы на время службы выносили из убежища, потом снова прятали. Отец Владимир сбрил бороду, его записали инвалидом Гражданской войны. Детей священника местный староста оформил в документах как родных дочерей и сыновей пастуха Ильи. Они получили другие имена, фамилию. Дед мой, один из сыновей батюшки, родился за два года до начала двадцатого века, стал Федором Ильичом Семеновым. А мой папаша, Михаил, появился на свет, когда его отцу стукнуло восемнадцать. В то время это уже считался взрослый мужчина. Зачем я завел такой долгий рассказ? А чтобы вы не спрашивали, откуда я правду про дом знаю.

В начале двадцатых годов дед вместе со своим настоящим отцом, моим прадедом, священником Владимиром и Ильей стали помогать людям, которые хотели сбежать из России. Бывшие белые офицеры, представители дворянства, церковнослужители – все они прекрасно понимали: их могут сдать коллеги по работе, соседи, друзья. Узнают, что человек скрывает дворянское происхождение, прикидывается выходцем из рабочих-крестьян, или он бывший священник, пономарь, монах, и настучат куда надо. И поедет семья в лагерь. Кто-то проводил жизнь в страхе, а кто-то решался бежать. Опасное предприятие, оно могло закончиться самым плачевным образом. Но люди рисковали.

Отец Владимир как-то сумел связаться со своим родным братом Николаем, тоже церковнослужителем, который догадался смыться из России в тысяча девятьсот пятом году и обосновался во Франции. Коля включил свои связи, и организация помощи нелегальным эмигрантам заработала.