Летний детектив

– Если знаете, зачем спрашиваете?

Как видно, здесь умеют хранить производственные тайны. Надо ехать в больницу. Разговор с Львом сразу бы многое объяснил, но здесь Никсова ждала неудача. К больному Шелихову его не пустили. В регистратуре с ним вообще отказались говорить, даже привычного диагноза «состояние удовлетворительное» он не мог из них выдавить. А это значит, что имеет место «состояние средней тяжести», что нежелательно.

Но до лечащего врача Никсов достучался. Тот был сух и неприступен, надменен и при этом неприлично патлат. Волосы густые, как канадский газон. Интересно, как он эдакую громоздкую шевелюру под белую шапку запихивает?

– В интересах следствия я должен увидеть больного Шелихова как можно быстрее.

– Скажите пожалуйста!.. И как можно быстрее? Это совершенно исключено.

– Вы меня не пускаете, потому что я из частной конторы? Поймите, я веду дело Льва Леонидовича.

– Какие глупости вы говорите. Здесь уже были милиционеры. Их я тоже не пустил. Сейчас к нему нельзя. Вчера к нему даже с деловыми бумагами приходили, а сегодня – баста.

– У вас что – карантин?

– А вы надоедливый, – сказал в сердцах лечащий врач. – Какой, к чёрту, карантин? Просто больному стало хуже.

– Но ведь говорили, что рана неопасная?

Врач стал объясняться с Никсовым не из личной приязни, а потому что был уверен – не отвяжется. Настырный сыщик будет канючить под дверью, названивать врачам домой, портить нервы медперсоналу. Он решительно взъерошил волосы и сказал:

– Да, поначалу рана казалась неопасной, но уже томограф нас насторожил. И на следующий день мы получили подтверждение.

– Что такое томограф?

– Ну какая вам разница… Это послойный рентген, – обиженно продолжал врач. – Делается с помощью ядерно-магнитного резонанса. Дырочка-то небольшая была. Мы думали обойтись традиционным, консервативным лечением, и вдруг обнаружилось внутреннее кровотечение.

– И что же теперь? Когда я смогу его увидеть?

– Если обойдёмся без операции, то в конце недели.

– А если с операцией, то через месяц, – обречённо пробормотал Никсов.

– Знаете что, – врач заглянул в его удостоверение, – Василий Данилович. Я вам позвоню. Оставьте ваш телефон. Лев Леонидович уже спрашивал про вас, – добавил он, говоря всем своим видом: а то бы стал я тут с вами разговоры разговаривать.

Никсов опять сел за руль. Что делать? Назаписывал телефонов на целую страницу, а выяснилось, что и разговаривать не с кем. К Лидии он поехал из разумного соображения – не пропадать же сыскному времени зазря. В дороге позвонил. Лидия была уже в курсе всех дел, потому не удивилась визиту сыщика.

Ну и что? Проговорили они без малого час. Три раза пили кофе. От текилы он отказался, но позволил себе пригубить какой-то очень хороший французский коньяк. Никсов быстро понял, что эта модная, лаковая женщина относится к тому типу людей, которые созданы для того, чтобы принимать восторги. Она была искренне убеждена, что вся мужская половина человечества, включая стариков и детей, влюбляется в неё сразу после знакомства и начинает сходить с ума, испытывать страсть, терять голову. Ну, и всё такое. Описывать её рекомендуется в терминах – «веки трепетали, грудь (очень тощенькая, между прочим) вздымалась, походка волнующая, жест – грациозный».

Полезные сведения Никсов мог черпануть только из следующей реплики:

– Наверное, всё-таки это я его оцарапала. Утром проснулась, смотрю – ночью ноготь сломала, – она протянула ухоженную лапку с надкусанным ноготком среднего пальца, – а вот здесь, у косточки, было красное пятно. Еле отмыла. Очень может быть, что это чужая кровь. Артурова… Сама-то я не поранилась. Угощайтесь, – она пододвинула гостю бананы. – Очень неплохая закуска.

Бананы лежали на большом синем блюде. Два из них были наполовину очищены, один – со следами губной помады – надкусан. Вид этих полураздетых фруктов показался вдруг Никсову донельзя неприличным.

И ещё она с удовольствием говорила про Инну. Странный женский трёп, когда напрямую вроде не ругаешь человека, а как-то всё получается, что сама Лидия во всём белом и модном, а предмет беседы – в рубище и по колено в дерьме. Но всё можно простить одинокой скучающей женщине, тем более если она повторила фразу, которую ненароком, а может быть сознательно, обронил Хазарский:

– Инка Артура не любит, я давно заметила. Не знаю почему. Скорей всего, из-за того, что он её не замечает. Она и так, и эдак, всё желает быть центром внимания. А не получается… И какая женщина это простит?





21




Утром после завтрака вдруг зазвонил «плохой» мобильник. Марья Ивановна даже не сразу его нашла. Этот телефон плохо работал, и по нему уже давно никто не звонил, только заряжали на «всякий случай». О здоровье Лёвушки – три дня прошло с его ранения – сообщали по исправному хорошему телефону, который она всегда носила с собой в кармане фартука. А тут вдруг чужой непонятный звонок.

Марья Ивановна ужасно взволновалась, словно звонили с того света, но сразу успокоилась, услышав далёкий, прерываемый сухим треском голос своей соседки Вероники Викторовны. Вероника повторяла фразу несколько раз, всё время прерывая её позывными:

– Что? Не слышу! Маша! Не понимаю я ничего. Маша! Я тебя с таким трудом нашла. Ты должна приехать в Москву. За тобой приедет машина. В твоей квартире были чужие. Маша, ты меня узнаёшь? Это Вероника!

– Узнаю. Здравствуй, дорогая. Что значит «чужие»? Говори помедленнее. Это плохой телефон. Слышимость отвратительная.

– Наш участковый – помнишь его? Саямов его фамилия. Так вот, Саямов считает, что ты обязательно должна приехать, потому что Галя не хочет у тебя жить, пока ты не проверишь, что именно пропало. Мы без тебя не поймём, что украли. Ты должна приехать.

– Да как же я приеду? Или за мной карету пришлют?

На этом связь прервалась. Марья Ивановна положила трубку в ящик стола и вернулась к газовой плите, на которой готовила уху Ворсику. Плотвичку величиной с палец принёс вечером Фёдор, абориген по прозвищу Бомбист. В обмен на рыбу попросил стопку водки.

«Какие такие «чужие»? – размышляла Марья Ивановна. – И куда это она поедет и на чём? Если её обворовали, значит, так тому и быть, потому что красть у неё совершенно нечего. Вот Галя – другое дело, у неё и шуба дорогая, и сапоги. Вероника всегда так. Вспыхнет, как порох, ничего толком не объяснит!»


Двухкомнатную крохотную квартиру за выездом Марья Ивановна получила в незапамятные времена. Тогда ещё мама была жива, одной бы ей нипочём не дали. Многие годы отношения с Вероникой были чисто соседские, а подружились они в трудные времена, при горбачёвщине. Обе вместе талоны на продукты получали, вместе в очередях стояли. Потом Вероника сдала свою квартиру чеченской семье и вместе с мужем Желтковым и собакой Мусей уехала жить в свой загородный дом на Соколиную гору. Видеться они стали редко, но дружба их только укрепилась. Вероника и надоумила Марью Ивановну пустить к себе на постой хорошую девушку Галю. А тут как раз пенсионный возраст подошёл, и Лёвушка предложил ей вести хозяйство в деревенском доме. Всё складывалось замечательно.

Теперь подруги виделись только зимой. На три зимних месяца Марья Ивановна непременно приезжала в Москву. Вероника жила на даче безвылазно – не выгонять же ей чеченцев на мороз – и пережидала стужу на своём маленьком садовом участке. Но если уж наведывалась в столицу и задерживалась на день-два, то непременно останавливалась у Марьи Ивановны.

Много раз Марья Ивановна зазывала Веронику к себе на деревенское раздолье, подышать свежим сосновым воздухом, вдосталь наесться земляники, полюбоваться поймой широкой Угры. Вероника отговаривалась тем, что сосны на Соколиной горе не хуже, а пойма Москва-реки «тоже не дураком нарисована», но обе понимали, что Вероника обременена семьёй, что Желткова оставлять одного нельзя, потому что он «и сам погибнет, и собаку погубит, и участок превратит в заросли сорняков».

– Но за границу-то ты выбираешься. Сама рассказывала, как летала в Италию.

– Летала. Всего-то на неделю. А что потом? Ты же знаешь эту страшную историю, когда я попала в лапы к бандитам?

Марья Ивановна знала. История была действительно ужасная. Из-за чужих тайн подруга попала в заложники и только чудом спаслась. Тот факт, что в пленении была виновата сама Вероника, как-то опускался.

Опасения Марьи Ивановны были напрасны. Как и обещала Вероника, к двум часам карета была подана. Приехал личный Лёвушкин шофёр и сказал, что все пояснения Инна Сергеевна даст на месте.

– Так Инна тоже в курсе?

– А кто бы за вами машину послал? Она и распорядилась.

Собираться было мучительно. Не без внутреннего трепета Марья Ивановна отнесла Ворсика к Раисе, заставила весь багажник банками с вареньем (раз уж едет в Москву, надо пользоваться случаем), проверила в двух домах шпингалеты, заперла все двери – наружные и внутренние – и отбыла в столицу.

На московской квартире собрались все, кто имел к этому делу интерес: квартиросъёмщица Галя – хорошая женщина и банковский работник, участковый милиционер Саямов и верная Вероника. Инны не было. Сказали, что она подойдёт, но она так и не появилась.

– Машенька, хорошо, что ты прибыла. Мы здесь ничего не трогали. Да здесь и беспорядка особого не было. Галя уезжала в отпуск, а когда вернулась… Галя, расскажи, как ты вернулась.

– Я уезжала на месяц, – начала рассказывать та деловым бухгалтерским голосом, – а как только вошла в квартиру, сразу поняла – тут кто-то был. Вначале я решила, что сюда приезжали вы, Марья Ивановна, но потом выяснила, что нет. От Инны я узнала о страшном происшествии, которое случилось на даче. Бедный Лев Леонидович!

– А здесь как раз я подвернулась, – вклинилась Вероника. – Ты должна посмотреть, что именно пропало.

– А что в доме не так? – осторожно спросила Марья Ивановна. – Я ведь здесь давно не была.

– Да всё не так. Стулья сдвинуты, кресло не на своём месте. И ваза… И в ящиках – не так. Тут кто-то рылся долго и старательно. И книги…

– Почему вы думаете, что долго? – с интересом спросил участковый Саямов.

– Потому что вор не хотел оставлять после себя беспорядок. Я же вижу. Он перебрал всё бельё, а потом аккуратно на место положил. Он, или она, – словом, некто всё содержимое стенки по нитке перебрал.

Марья Ивановна посмотрела на стенку, как на давнего друга. Хорошее приобретение. Куплена в стародавние времена. Тогда ещё муж был жив. Вместе ходили отмечаться, а потом она ещё дежурила всю ночь. Утром документы на стенку оформляли по паспортам. Ей потом все завидовали. И правильно. Хорошая стенка – деревянные ручки, никакой тебе лепнины и дешёвой позолоты. Всё пристойно и строго.

– А что, собственно, украли? – поинтересовался Саямов.

– Вот пусть она посмотрит.

Марья Ивановна открыла один ящик, другой. Всё вроде на месте.

– А у меня украли четыреста баксов квартирных денег, – продолжала Галя. – Как раз плата за два месяца.

– Где они у вас лежали? – спросил участковый.

– В Дале. И ведь нашёл, гадёныш!

– Это как понимать – «дале»? – Саямов был весь внимание.

– Словарь Даля, – быстро сказала Марья Ивановна, поднимаясь с места.

Она вспомнила и о своих долларах – две бумажки по сто, которые она хранила в Диккенсе на случай своего приезда в Москву. Она достала стремянку и стала один за другим перебирать зелёные тома. Помнится, она сунула деньги в «Давида Копперфильда», но не исключено, что в этом принимал участие «Домби и сын». И там нет, и тут нет. Значит надо перебирать все двадцать девять томов. Присутствующие внимательно следили за её действиями, наконец Вероника не выдержала:

– Маш, у тебя тоже деньги украли?

– Похоже на то.

– Я говорил, что здесь был кто-то свой, – твёрдо сказал Саямов. – Он знал, где деньги искать.

– Да ничего конкретного он не знал. Я сама толком не помню, где у меня лежали эти двести долларов. Просто сейчас каждый вор знает, что вся интеллигенция деньги хранит в книгах. Не на посудной же полке их держать.

– А я опять за своё. Вы живёте на седьмом этаже. Шпингалеты все целые, балконная дверь закрыта. Стало быть, нарушитель попал в дом через дверь. Какую-никакую экспертизу я уже сделал. Не первый год в органах. Ваш замок не взламывали, а открыли родным ключом. Вы ключиков часом не теряли? – спросил он у Гали.

– Нет. Они всегда со мной. А дубликат у Марьи Ивановны в деревне.

– Значит, кто-то чужой вашими ключами на время завладел, слепок сделал и на место их положил.

– Полный абсурд, – не выдержала Марья Ивановна. – Такой сложный путь! И для чего? Откуда вор мог знать про мои деньги, если я сама про них забыла? Что ему, больше воровать не у кого?

– А может быть, ты не в Диккенса их положила, а во Франса? – участливо поинтересовалась Вероника. – Они же одного цвета.

Марья Ивановна перевела взгляд на самую нижнюю полку, где стояли менее востребованные книги. Да, Франс… восьмитомник. В третьем томе обнаружилось старое письмо от Улдиса. Господи, когда это было? Целая вечность прошла. И тут как озарение – а не это ли искал неведомый вор? Рядом с Франсом стоял чёрно-белый альбом «Дрезденская галерея». Толстый, пухлый, да ещё подмоченный альбом, купленный по дешёвке. Издание старое, ещё тех времён, когда дрезденские шедевры считались нашей собственностью. Репродукции очень плохого качества, потому и заткнуты на нижнюю полку. Но зачем кому-то понадобились бумаги почти столетней давности? Они же ничего из себя не представляют. Так… пыль, прах. Бумаг на месте не было. Может, украли, но не исключено, что она сама их выбросила или переложила в другое место. Трудно вспомнить, если ты сделала это десять… а может быть, двадцать лет назад.