Летний ресторанчик на берегу

Флора села.

– Ха! – выдохнула она.

И тут же принялась сдирать с себя мокрую блузку, попутно осознавая, что это необычайно сложно делать даже при свете и не проведя предварительно несколько часов в баре. В особенности притом, что в ее голове кипело: «Это же он! Это он!» Но тут же какой-то другой голос гудел: «Это кухня твоей матери! Это кухня твоей матери!»

Флора изо всех сил старалась не смотреть на собственную школьную фотографию, висевшую над печью.

А Джоэл наклонился вперед и снова ее поцеловал, и какое-то мгновение Флора не могла думать ни о чем другом.

Ее кожа оказалась именно такой, какой ее представлял Джоэл: светлой, как молоко, белой, как небо снаружи. И она была безупречна, невыразимо чудесна. Джоэл жаждал каждого дюйма этой кожи, он хотел видеть облака, отражавшиеся в этих светлых мечтательных глазах, хотел гладить ее мокрые волосы… Глаза Джоэла жадно всматривались в лицо Флоры, впитывая его.

А она вдруг отстранилась. Да, ей хотелось видеть только его, но комната вокруг нее внезапно наполнилась призраками. Нет, не то… В этом необычном полусвете грохочущего шторма ей почудилось, что это они с Джоэлом – призраки. Что вокруг них продолжается реальная, обычная семейная жизнь: люди болтают и спорят, играют на скрипках, занимаются домашними делами, сушат у огня промокшие ботинки… Флора буквально ощущала, как они проходят сквозь нее. Она моргнула, охваченная этим странным чувством, ощущением и прошлого, и настоящего…

– О боже… – выдохнула она. – Прости… мне жаль…

Джоэл мгновенно отодвинулся и сел, а Флора стала шарить вокруг себя в поисках блузки. Джоэл направил ее руку.

– Все в порядке, – пробормотал он. – Извини, я виноват…

– Нет-нет, не в этом дело. Не в тебе.

– А в чем? – спросил Джоэл, прислоняясь к кофейному столу и прижимая ко лбу ладонь. – Черт, я хочу тебя. Я так тебя хочу! – Он осторожно погладил ее по щеке. – Я не должен был… прости. Я перешел черту.

– О нет, – возразила Флора, краснея.

Как бы ему хотелось, чтобы она раскраснелась по другой причине…

А Флора уставилась в пол:

– Прости…

Джоэл встряхнулся и наклонился вперед:

– Все в порядке, Флора. – Он поправил ей волосы. – Все в порядке.

И улыбнулся немного хищной улыбкой.

– Хотя я и могу сказать, что мне жаль. Это одно из тех немногих дел, с которыми я справляюсь очень хорошо.

Сердце Флоры подпрыгнуло. Она и поверить не могла в то, что осуществились ее долгие давние мечты, что Джоэл оказался рядом… А она не могла этого сделать. Ей захотелось плакать.

Он протянул к ней руки:

– Хочешь, чтобы я ушел?

Флора яростно затрясла головой.

– Хочешь, чтобы я остался, но ничего не делал?

Она снова тряхнула головой.

Джоэл улыбнулся:

– Хочешь, чтобы я остался и занялся кое-чем?

На этот раз она, сгорая от стыда, кивнула.

– Но я не могу, – после паузы с сожалением ответила она. – Это неправильно. Не здесь. И ты мой босс…

Джоэл снова улыбнулся.

– Тогда, – сказал он, задерживая ее руку, – тогда будет правильным спросить: а чего ты хочешь?

– Я хочу этого, – прошептала Флора, и по ее щекам медленно поползли слезы. – О Джоэл… Мне так жаль… У меня как будто дыра внутри. С тех пор, как умерла мама. Я думала, я уже в порядке. Но теперь я вернулась, и все очень плохо. Я даже не могу… Как будто чего-то не хватает. Даже рядом с тобой.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джоэл. – Что значит «даже рядом с тобой»? Я настолько ужасен?

– Нет, – возразила Флора, изо всех сил стараясь не выдать, как долго она его желала. Она вся сжалась.

Джоэл сел в старое кухонное кресло-качалку и усадил Флору к себе на колени. На спинке дивана висели два старых клетчатых одеяла, и Джоэл подтянул их к себе и закутался в них вместе с Флорой. Ему сейчас нужно было просто держать Флору рядом, не думая ни о чем другом.

– Так в чем же дело? – прошептал он.

Слезы потоком хлынули из глаз Флоры.


– Все это… возвращение сюда… Это было так тяжело!

– Мне казалось, тебе здесь хорошо, – нахмурился Джоэл.

– Я понимаю, но…

Джоэл немного подумал, вспоминая:

– Ты не выглядела довольной. В тот первый день.

– Вот не ожидала, что ты меня замечал.

– Я и не замечал, – согласился он, и в его тоне прорезался тот прежний Джоэл, которого так хорошо знала Флора. – Но я ощутил некоторое… сопротивление.

Флора вздохнула.

– Когда мама умерла, – заговорила она, – были многолюдные похороны. Пришли все до единого.

Флоре даже теперь больно было об этом думать. Тогда выдался прекрасный день. Маленькая церковь острова стояла на невысоком холме над заливом, рядом с древним разрушенным аббатством. Сама церковь была куда старше, чем кто-то мог вообразить, это был один из первых символов христианства на острове, где прежде властвовали древние боги – Тор и Один, а еще раньше – зеленые человечки и богини плодородия, боги равноденствия, а до них – кто знает, кто еще?

Это было простое строение, с крестом во дворе – в честь погибших на войне, на нем были вырезаны имена, среди которых чаще всего повторялись Макбеты, и Фергюсоны, и Маклеоды… Внутри стояли ничем не украшенные скамьи и лежали сборники церковных гимнов, и почти не было ничего нарядного, потому что церкви на северных островах всегда были суровыми, они проповедовали тяжкий труд, а не показуху.

И, как всегда со сменой погоды, за много миль, за длинным плоским пляжем показалась вдали линия материка, черные тучи тут и там сменились голубыми просветами, и наконец все небо очистилось, и холодный белый свет пролился в стеклянные окна маленькой церкви.

Конечно, она была битком набита людьми. Все явились. Поля предоставили самим себе, магазинчики закрылись на час или около того, потому что все пошли проститься с Анни Маккензи, родившейся на острове и прожившей на нем всю свою жизнь. Прапрародители Анни говорили еще на норвежском языке, она родила троих сыновей, и ни один из них, как ни странно, не покинул остров, – и, конечно, еще и ветреную дочку, о которой постоянно шептались, только ее завидев: не замужем, знаете ли, не пристроена, живет где-то там, в Лондоне, бог знает чем занимается и, похоже, считает Мур недостойным себя…

Флора привыкла к этому, в самом деле привыкла и не прислушивалась к разговорам, она принимала соболезнования и кивала, благодаря людей за то, что пришли.

Но ей становилось все тяжелее. Особенно потом, во время поминок. Соседи приготовили печенье и чай, из булочной принесли сэндвичи, виски наливали в чайные чашки, потому что стаканов на всех не хватило. Кто-то взял с собой скрипку и заиграл печальную мелодию, и хотя разговоры звучали все громче, все равно в воздухе витало ощущение правильных проводов Анни.

А Флора могла думать лишь о том, как смотрели на нее люди, и вспоминала мать: ее бесконечное терпение, бесконечный труд, бесконечную доброту. И то разочарование в самой себе, которое Анни явно чувствовала, когда заставляла Флору заниматься танцами, ходить к репетиторам, стремиться в большой мир.

Но никто этого не замечал. Люди видели просто человека, который всегда поступал правильно, и ее, Флору, позволявшую матери трудиться…

В доме собралось множество людей, знавших Анни всю ее жизнь. Многие из них, с грустью заметила Флора, были намного старше, они прожили куда дольше, чем ее мать, и все они говорили много добрых слов об Анни.

Хэмиш просто сидел на месте, глядя в пустоту, он даже не плакал, что пугало куда сильнее, чем слезы. Эйлид, жена Иннеса, в это время кормила грудью Агот. Флора заметила, как Эйлид спорит с мужем, видимо считая, что им пора уходить. А Финтана нигде не было видно.

Люди заговаривали с отцом Флоры, но он никого не слушал – он, судя по всему, едва ли и видел кого-то. Но вдруг все заговорили и с Флорой, и миссис Лаэрд спросила, не собирается ли Флора вернуться домой, чтобы заботиться о братьях. Тот же самый вопрос ей задали четыре раза за последние полчаса, и Флора, разозлившись на всех, хорошенько глотнув виски, подошла к отцу.

Она и сама не понимала, как много выпила. Да и отец тоже… Он встал и побрел вон из дому, через двор к морю, а за ним потянулись его друзья. И Флора, слегка спотыкаясь, пошла за ними.

– Она вышла из моря, – слишком громко заговорил отец. – Она вышла из моря. Море прислало ее сюда, а теперь снова забрало. На самом деле она никогда не была нашей.

Другие мужчины кивали и, улыбаясь, соглашались, а Флору внезапно охватила бешеная ярость, какой она никогда не испытывала в жизни, и она повернулась к отцу с криком:

– Чушь все это! Прекрати! Она никогда никуда не ходила, она никогда ничем не занималась, кроме дома, и в этом виноват ты! Это ты приковал ее к кухне! Она не была селки! Она вовсе не была морским существом, вышедшим на берег для того, чтобы стать твоей рабыней! И нечего болтать все это, лишь бы себя утешить, потому что ей из-за тебя пришлось всю жизнь провести в этой… в этой жопе!

А потом Флора убежала подальше, села на стенку причала и долго сидела там, глядя на море и чувствуя себя онемевшей, – не из-за холодного ветра, а из-за того, что она должна была чувствовать, но не чувствовала. Ее гнев на всех местных подсказывал ей, что это естественно, это нормально: горе из-за всего того, чего ее мать так никогда и не увидела, из-за внуков, которых она не будет растить, из-за всего того, чего они не сумели сказать друг другу… Все исчезло. Пропало навсегда. Это было неправильно! И Флора поклялась себе, что никогда сюда не вернется… Потом она позволила Лорне увести ее к себе на ночь, а утром села на первый паром, чтобы вернуться в Лондон, вернуться к работе и не думать ни о чем, а только повторять себе: «Я должна убраться отсюда. Я должна уехать. Я должна уехать».



Джоэл внимательно посмотрел на нее.

– Ты действительно так и сказала – «жопа»? – мягко спросил он.

– Да… – улыбнулась Флора.

– И с тех пор сюда не приезжала?

– Я была слишком смущена, – пояснила Флора. – Это было ужасно с моей стороны.

– Нет, – возразил Джоэл. – Уверен, это было великолепно. Ты им выдала нечто такое, о чем они говорили неделя за неделей.

– Может быть, – кивнула Флора.

Каким-то образом рассказ о давнем событии снял с ее плеч тяжкий груз. Помогло и постепенное потепление, которое она ощущала на острове. А сейчас ей было так тепло, уютно и спокойно в объятиях Джоэла…

– А твоя мама какая? – спросила вдруг она.

Джоэл долго молчал, и Флора почувствовала, как он слегка напрягся. Она не думала, что вопрос может оказаться слишком личным. Но возможно, так оно и было…

– Прости, – сказала она. – Все в порядке.