Лето бабочек

– Конечно. Еще немного, и было бы слишком заметно. – Я протянула ей руку. – Ужасно здорово тебя видеть, Мэтти, я скучала по тебе.

Но она пожала плечами:

– Ты странная, Тедди. Одна неуклюжая сумка со всяким хламом, и ты думаешь, что это все, что нужно?

– Остальное я куплю. Я найду работу. Какую-нибудь. – Я переминалась с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть.

– Ты уверена, что хочешь ехать в Лондон? – Мэтти посмотрела вниз, и я увидела ее грудь, поднимающуюся и опускающуюся от каждого вздоха.

– Да, – сказала я, внимательно смотря на нее.

– Не думаю, что тебе стоит так далеко заходить, Тедди. – Она сглотнула. – Все. Я не уверена, что должна тебе помогать.

– Ты написала мне записку и позвала сюда. – Мой нос покраснел от холода, и из него уже почти потекло – очень неромантичный момент для героини, убегающей из дома, чтобы начать новую жизнь богемной женщины в Лондоне. Я взглянула на нее. – Ты заставила меня рискнуть всем, а теперь говоришь, что это плохая идея. Ты сказала, что я должна уехать. Я же не могу сбежать в Фалмос или в Экстер, правда? Я думала, что ты понимаешь.

– Конечно, я понимаю, как ты можешь такое говорить? – Она зашипела, и ее розовые губы сжались от злости. Я посмотрела на ее рубашку, с тремя расстегнутыми пуговицами, на маленькое розовое пятнышко на груди, которое уже расползалось до горла, как обычно бывало, когда она сердилась. – Как ты можешь говорить, что я не понимаю, если мы понимаем друг друга, как никто другой? Мне пришлось наврать маме сегодня и сказать, что я встретила парня. Все эти месяцы я копила деньги, и те, что ты мне дала, чтобы купить тебе вот это.

Она бросила что-то на землю, и я подняла его.

– Шарф – он прекрасен. – Я потрогала сине-голубой шелк. – Мэтти, я… не надо было тратить на него все свои деньги. Я не могу его принять.

– Еще как можешь, – выпалила она с пылающими глазами, отступая от меня, и я увидела, что я неправильно ее поняла, я все неправильно поняла. – Не смей говорить мне, что ты слишком хороша для моих подарков. Разве ты не знаешь, как сильно я по тебе скучала? Как иногда я страстно желала прикончить твоего отца, чтобы мы снова были вместе?

– Я тоже, – ответила я, смотря на нее. – Прости. Мне не следовало так говорить, только…

– Я больше никогда тебя не увижу, Тедди, ты знаешь это, разве нет?

Я не поняла, в чем дело.

– Ты не вернешься, ты не похожа на меня. Дэвид Чаллис хочет жениться на мне, и мне ничего лучше не светит, и отец не станет держать меня здесь, если я откажусь. К Рождеству я уже буду женой, и у меня будут его дети, и так я проведу весь жалкий остаток своей жизни. – Она схватила меня за запястья своими тонкими руками. – Будь кем-то. Будь кем-то другим.

Она обернула шарф вокруг моей шеи, и мы обнялись, как тогда, в тот день, в доме. Я услышала ее сладкий запах, ее дикость.

– Мэтти… – начала я и шагнула назад, и мы уставились друг на друга. И Мэтти обняла меня за шею рукой, притянула к себе и поцеловала.

На ее губах я ощутила вкус рыбы и меда – и чего-то еще, терпкого и острого, как трюфели. Она укусила меня за губу и закрутилась вокруг меня, прижимаясь своим упругим телом к моему. У меня не было времени думать, размышлять. Я прижалась к ней, ощущая ее бедра и живот рядом со своими, ее девичью грудь на моей полной груди, ее влажные губы, ее горячий язык у себя во рту.

В тот момент я сходила по ней с ума – понимаете, полностью. Я хотела ее всю, хотя и знала, что это было неправильно. Знала, что думать о ней так, как я иногда думала, тоже было неправильно. Однажды отец вошел в библиотеку и застал меня рассматривающей картину Маргарет Локвуд, когда я проводила пальцем по ее губам. Он стоял за моей спиной, а потом ударил меня по пальцу рожком для обуви, надвое расколов ноготь, так что он выгнулся в перевернутую букву W.

Но тогда это не было неправильным. Я просто смотрела. Но он заставил меня думать, что это отвратительно. Я больше не буду писать о том, что я после этого чувствовала. Я уже довольно погрязла во лжи и еще многое, кажется, могу солгать прежде, чем закончится эта история. Простите меня.

Это был мой первый поцелуй. Мэтти давно уже нет, она всего лишь вспышка в моей памяти. Она была права. Я больше никогда ее не видела, потому что, когда я вернулась, все изменилось. Иногда я думаю, не выдумала ли я ее. Сейчас я думаю о ней как о волшебном духе, о сущности, которая возникла из воздуха, чтобы помочь мне. Я знаю, что не должна думать о ней никак по-другому. О том, что я хотела с ней сделать, как хотела прикасаться к ней, как мы обнимали друг друга, тяжело дышали, страстно ощупывая друг друга в той холодной, освещенной луной комнате.

Это она первая оторвалась от меня, сжав мне голову руками, и ее ноздри широко раздувались, а глаза почернели.

– Я знала, – сказала она и улыбнулась своей загадочной короткой улыбкой.

– Знала о чем?

– Что ты готова.

– Готова?

– К этому. Я хотела этого много лет. Я мечтала о тебе, когда только начинала мечтать о таком.

Я прижала руки к пылающим щекам.

– Нет, Мэтти, – сказала я. – Это неправильно.

– Ничего неправильного, Тедди! – Она засмеялась. – Я уже делала это с Пейшенс Обни на их ферме еще до того, как она вышла замуж и уехала в Ньюквей – она была как моллюск, влажная, упругая, она была забавная, эта девочка, – это здорово, Тедди! – Она повела плечами, когда я покачала головой, в ужасе, показывая свое отвращение. – Мы должны выйти замуж за мужчин и примириться с ними и с их мерзким ворчанием, и пыхтением, и выпивкой, и побоями, так почему бы нам тоже немного не развлечься?

– Нет. – Я снова яростно затрясла головой. – Пожалуйста, не надо. Не надо было. Пожалуйста – не говори больше об этом.

– Хорошо. – Она покачала головой, ущипнув меня за подбородок. – Ты дурочка, – сказала она прямо. – Но я помогу тебе. Поезд отправляется через час с небольшим. Купе забронировано на твое имя.

– Но ты сказала…

– Я дразнила тебя. Вот так. Ты всегда говорила, что хочешь в Лондон. Вот на что я копила, – сказала она, улыбаясь. – Дэвид Чаллис подарил мне шарф, я не заплатила за него ни пенни. Разве я не говорила, что он в меня влюблен? – Дэвид Чаллис был сыном приходского священника. – Он одолжил мне свою машину. Я отвезу тебя в Труро.

Я притянула ее к себе, и наши лбы соприкоснулись.

– Спасибо тебе, – прошептала я и позволила ей еще раз поцеловать себя – только еще раз, чтобы почувствовать этот волшебный вкус ее губ. – Спасибо тебе за все.

– О чем ты?


У меня встал ком в горле.

– Спасибо за то, что любишь меня.

– Я любила тебя, – сказала одна дрожащим голосом, – и ты меня.



В Труро мы ехали молча. Я не смогла бы попрощаться с ней, и все же я была должна, не только потому, что это сломает мне жизнь, но потому, что мы могли больше никогда не повторить того, что было между нами. Я дала ей письмо, которое она согласилась передать моему отцу, которое, я надеялась, заверит его, что я не погибла и не сбежала с мужчиной, а уехала в Лондон, что было полностью моим правом, и что я буду писать.

Даже в такой поздний час темная махина поезда качалась от движения; портье загружали багаж и пассажиров. Мэтти поспешно принесла из кассы билет первого класса; если бы я только знала, что всего через несколько недель я буду страдать от голода и лишений, я бы тут же пожалела об этом. Но тогда это было начало моего приключения; я думала, что знаю Лондон, что я за несколько дней там освоюсь.

Мы прошли по платформе, рука об руку, к моему купе. Мэтти была веселая, как будто мы расставались всего на несколько дней. «Не желаете ли пройти в вагон-ресторан, мадам? Или сразу в купе?»

– Сначала в купе, думаю, – сказала я, глядя на резную табличку на вагоне, потертую и побитую: «Корнуоллец». Я вдруг ощутила дикое желание повернуть назад и снова забраться в машину Дэвида Чаллиса, поехать домой. Я была корнуолльцем – только женщиной – до мозга костей. Мне хотелось завтра проснуться и увидеть, как на деревьях распускаются почки, увидеть первые колокольчики, услышать, как стучат дятлы, и знать, что я дома. – Мэтти…

Но Мэтти с силой втолкнула меня в поезд.

– Прощай, дорогая, – сказала она и забралась ко мне. – Я помогу этой юной леди, она моя кузина, – сказала она подозрительно смотрящему портье. – Она очень нервничает перед дорогой. Страшно страдает от водянки.

Она протолкалась между пассажирами, которые глазели на нее, пока мы не дошли до моего купе.

– О, оно милое, – сказала я. – Посмотри на эти маленькие шкафчики и ящички. И на маленькую раковину!

– Как в кукольном домике, – согласилась она, бросая мою сумку на мягкое серое одеяло и разглаживая его, а потом посмотрела на бумажную карточку. – Здесь сказано, что они принесут тебе завтрак в шесть утра, кофе и тосты с джемом.

– Правда?

– О да. С тобой все будет хорошо. – Каким-то образом ее детский энтузиазм заразил и меня. Она постучала по деревянной двери. – Хорошая и крепкая, – сказала она. – Тебе тут будет уютно, Тедди.

– Да, я тоже так думаю, – ответила я. Я вынула сложенные купюры, которые мне выдал мистер Мурблс несколько недель назад, и протянула ей несколько. – Послушай, спасибо тебе огромное. Не знаю, как бы я вообще смогла… как я… – я запнулась, потому что простая взрослая благодарность прозвучала пресно, по сравнению с тем, что она для меня значила, и с тем, какие отношения были между нами.

Она резко кивнула:

– Я знаю.

– Я буду тебе писать, – сказала я, но она покачала головой:

– Нет, не будешь. Лучше не надо. Так тебя могут разыскать.

– Если у тебя будут проблемы или я буду тебе нужна, оставь записку в «Таймс», в колонке частных объявлений, – сказала я, вдруг вспомнив, как однажды бабушка рассказала мне о таком способе.

– И ты тоже, Тедди. Дай мне знать, если попадешь в беду, ладно? – Я кивнула. – Дэвид присмотрит за мной. Он такой, ему нравится заботиться обо мне. – Она устало улыбнулась.

– Ох, Мэтти.

И тут она громко отчеканила:

– А теперь мне пора. До свидания, Тедди. Чего бы ты ни искала, надеюсь, что ты найдешь это. – И она ушла, закрыв за собой дверь с пронзительным стуком.

Минуту я оставалась на месте, сопротивляясь желанию открыть дверь купе и прокричать ей что-нибудь вслед. Потом меня накрыла волна возбуждения. Я была здесь. Это происходило со мной. Когда я сняла шляпу, я поймала свое отражение в зеркале, мое лицо полыхало, губы искусаны, глаза огромные. Я выглядела по-другому. Ощущение Мэтти, легкий аромат ночного сада, из которого я убегала, звуки поезда, пыхтящего перед отправлением, – все это, казалось, навсегда врезалось мне в память. Я вскарабкалась на верхнюю полку, легла на одеяло, которое расстелила Мэтти, и уставилась в противоположную стену. И потом я как бы нарочно закрыла глаза и сладко проспала всю дорогу, в одежде, пока на следующее утро не проснулась в полной растерянности, от стука в дверь и вежливого, взволнованного голоса:

– Мисс… Вы будете завтракать? Мы прибыли на станцию, но мы просим немного подождать разгрузку.

– Да, пожалуйста, – ответила я, поспешно спрятавшись под одеяло, чтобы не показывать, что я спала одетой, и стараясь выглядеть как уставшая путешественница.

Вошел мужчина с серебряным подносом, на котором лежали идеальные треугольнички тоста с маслом и солидная порция джема, чайник с чаем и – ох, как волшебно – моя личная копия «Таймс», аккуратно сложенная, с несмазанным шрифтом. Я посмотрела на нее.

ПЯТНИЦА, 15 АПРЕЛЯ, 1938



Я выглянула в грязное окно, заляпанное сажей и дождем. Сквозь грязевые разводы я рассмотрела широкий сводчатый потолок, колонны, дым и гравий. Одинокий портье пробежал мимо, насвистывая, и букву за буквой прикрепил табличку:

Л-О-Н-Д-О-Н



Я здесь, я здесь.

Только сейчас я начала думать, что же я сделала. Я вспомнила Кипсейк, каким увидела его прошлой ночью в весенних сумерках, древние, серебряно-серые стены, свет от огня, который полыхал в Большом зале, отбрасывая тени на передний двор. Но потом, дрожа от предвкушения, потягивая слабый кофе, я отогнала от себя эти мысли.

Потом я свернула свой драгоценный, все еще нетронутый экземпляр «Таймс» и убрала в сумку, и сошла с поезда с высоко поднятой головой, уверенная, что поступила правильно. В Кипсейке сейчас Джесси, наверное, насвистывает песенку на кухне, стоя над кашей. Длинные тени, укрывающие дом по утрам, ползут по зубчатой крыше.