Любовь по обмену

— Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? — Беспокойно спрашивает мама, откуда-то из-за спины.

— Конечно же, нет, Люда! — Отвечает папа. Его голос, как растопленный мед. Я не вижу его лица, но знаю, что он продолжает «гостеприимно» улыбаться. — Пацан поживет в комнате Степана.

— Да. — Мне не удается удержаться, чтобы не съязвить. — Пусть разнесет там все к чертям. — Поворачиваю по коридору и толкаю дверь в комнату брата. — И не забудь поставить ему там пепельницу, а то все горшки с цветами загадит! А нам выдай противогазы!

— Не переживай, дочь. — Папа проходит мимо меня и радостно указывает гостю на комнату. — Сделаем мы из него человека, и не таких перевоспитывали. — Заметив, что парень замешкался, потрясает рукой. — Ну, входи, входи. Вэлкам! Правда, здесь всего одно окно, и нет отдельной ванной комнаты, зато имеется неплохой компьютер. И вид прямо на улицу. Тебе будет не скучно. — Цыкает на меня. — Переводи, переводи!

Медленно поворачиваюсь к Джастину и устало произношу:

— Папа говорит, что мы хотели поселить тебя в сарае, но, к сожалению, у нас его нет. — Взмахиваю рукой. — Поэтому, вот.

— Будь, как дома! — Подсказывает папа, улыбаясь.

— Курить в доме строго запрещено. — Перевожу я.

— Проходи, сынок. — Снова папа.

— Отбой в одиннадцать. — Я.

— Смелее. — Он.

— Шевели ногами. — Я.

Смерив нас по очереди недоверчивым взглядом, парень входит в комнату.

Боже, как же мне нравится следить за его реакцией. В ней всё — обреченность, мольба, трагедия, ужас.

Да, милый, тебе придется несладко. Это тебе не роскошный папенькин особнячок у моря с прислугой, кинотеатром, тренажеркой и бассейном. Это комната моего разгильдяя-брата.

И это — Россия, детка!



Джастин



Непостижимо.

Еще вчера единственной моей неприятностью было нежелание отца слушать и слышать меня, сегодня — вот, все это. Темная комнатка размером с гардеробную, низкие потолки, узкая кровать, стол со старым компьютером на нем, простой деревянный стул и осенняя хмарь за окном. Точнее, десятки разношерстных домов, выстроившихся вдоль кривой серой улочки.

Смотрю через стекло и не верю своим глазам. Как живут все эти люди? Им самим приятно смотреть в окна? Почему все такое… разное? Разве никто не контролирует внешний вид строений?

Соседский дом, виднеющийся из-за забора, — просто мини-амбар. Деревянный, маленький, всего два окна. Следующий — натуральный скворечник в три этажа. Дальше по улице — ассорти из каменных замков с коваными заборами и понатыканных друг на друге замысловатых клетушек. И у каждого во дворе какие-то холмики. Что это? Может, грядки? Они что, выращивают… овощи?

Самое интересное — все вокруг кажется ужасно неухоженным у одних и картинно роскошным у других. У нас же такого не встретишь: каждый район обычно выдержан в собственном стиле, и оговорены все мелочи, начиная от высоты, цветовой гаммы и материалов, используемых в строительстве специально нанятой фирмой, заканчивая высотой и формой газона перед домами. Проложили тебе пешеходную дорожку перед домом — получаешь счет на оплату, провели освещение, поставили почтовый ящик — то же самое. Никто тебя и не спрашивает. Порядок, демократия.

А тут что? Мрак. Не удивительно, что в этой стране никто почти никогда не улыбается. Кроме родителей Зоуи — те все еще старательно делают вид, что ужасно рады меня видеть. Достаю смартфон, щелкаю серый пейзаж за окном и отправляю в Инстаграм. Не забываю и о геолокации — пусть она будет вместо ответа на десятки пропущенных звонков, сообщений в ватсапп и твиттер. У меня нет сейчас ни сил, ни желания общаться ни с кем из парней.

Я зол. Ужасно зол.

Оборачиваюсь.

Родители Зоуи все еще здесь. Стоят на пороге комнатенки, улыбаются. Отец поглаживает тыльной стороной ладони гладко выбритую щеку, мать нервно теребит край сиреневой кофточки. Забавные. Он — высокий, подтянутый для своего возраста, светловолосый мужчина, она — худенькая брюнетка, ростом доходящая ему до плеча. Надо будет спросить у девчонки, как их все-таки зовут. Хотя незачем. Я же не собираюсь здесь задерживаться, ведь так?

Они что-то говорят, пытаются объяснить, указывают на мой багаж. Хмурюсь, пытаясь понять, что же именно. Кажется, это что-то вроде «располагайся» или «будь, как дома». Наверное.

Пожав плечами, склоняюсь над сумкой, лежащей на кровати. Открываю замок, достаю оттуда скейт. Предки Зоуи тихо перешептываются. Ее мама не верит своим глазам, подходит ближе и заглядывает внутрь.

На дне сумки остаются лежать четыре одинаковых черных футболки, три простых белых, кепка, две кофты и джинсы. Три одинаковых пары. Еще где-то в боковом кармане должно быть нижнее белье. А, вот и самое главное — наушники. Достаю их, всовываю в уши, подключаю к телефону и врубаю музыку громче.

Мама Зоуи о чем-то переговаривается с мужем, указывает на мои вещи, картинно хватается за сердце. А я ложусь на постель и тупо закрываю глаза. В этой стране, видимо, никто не знает о понятии «личного пространства». Может, хоть так догадаются. Вскоре фоновые звуки стихают — кажется, они ушли.

А я все лежу и пытаюсь понять, что такого могла найти здесь Челси. Почему изучала этот странный, немелодичный язык, вечерами изводя всех своим р-р-рычанием на русский манер. Зачем обложилась учебниками истории, разговорниками, все гуглила что-то, пытаясь узнать все больше и больше. Почему рвалась сюда и почему так радовалась, когда ей звонила эта угловатая невзрачная девчонка с почти прозрачными, как океан, голубыми глазами.

Черт. Океан. Как же мне не хватает тихого шелеста волн, соленого воздуха и горячего золотистого солнца, обжигающего кожу.

— Эй, — чья-то рука мягко ложится на мое плечо. — Эй.

Меня мягко укачивает, засасывая в сон. Но эти прикосновения к моей коже становятся все настойчивее и жестче. Наконец, вылетевший из уха наушник заставляет открыть глаза.

— Что? — Хватаю непрошеную гостью за запястье, прищуриваюсь, смотрю злобно.

И Зоуи, склонившаяся надо мной, снова забавно вспыхивает. Ее зрачки расширяются, по лицу разливается густой румянец.


— Тебя жду внизу. — Вырывает руку. — Ужин… в честь твоего приезда.

Девчонка не дает ответить. Роняет наушник мне на грудь, выпрямляется и, судорожно вздохнув, убегает из комнаты. Ее уже нет, но я продолжаю чувствовать исходивший от нее аромат — корица, ваниль, свежая выпечка. Почти физически ощущаю, как кончики ее волос все еще касаются моей шеи. Закрываю глаза, усмехаюсь, и вдруг чувствую, как в джинсах поднимается самое настоящее восстание.

Неплохая реакция. Даже немного необычная. Давненько со мной такого не бывало. Вроде, девчонка как девчонка, ничего особенного, а у меня от одного запаха ее волос по стойке смирно. Сажусь на кровати, сдергиваю наушник и прикусываю щеку изнутри. Возбуждение настолько сильное, что срочно хочется под ледяной душ.

Еще раз оглядываю комнату. Какое же все унылое. Они-то ясно, зачем к нам все ломятся. Но Челси… девушка из приличной семьи с хорошим достатком, получающая образование в престижном университете. Что? Что ее могло здесь заинтересовать?

Беру с тумбочки фотографию в рамке. На ней смеющиеся и обнимающиеся Зоуи с каким-то темноволосым парнем. Они очень похожи. Видимо, это ее брат.

Рассматриваю саму девушку. Легкое белое платье, подчеркивающее точеную талию, светлые волосы, рассыпанные по плечам, слегка вздернутый носик и все тот же яркий румянец. Улыбается во все тридцать два ровненьких белых зуба, кажется счастливой и довольной. Аккуратная такая, маленькая, как фарфоровая куколка.

Провожу по фотографии пальцем. Эмоции на ней такие живые, что, кажется, вот-вот оживет и сама картинка. Мы с Челси так не обнимались уже, наверное, лет сто. Наши отношения дали трещину сразу после окончания школы. А если быть точнее в тот момент, «когда ты стал таким мудаком, Джастин».

Улыбаюсь, вспоминая наши с ней перепалки. И мне в первый раз становится по-настоящему стыдно. Каким бы диким мне здесь все вокруг не казалось — это была ее мечта. Побывать в России, посмотреть на местный быт, людей. Никогда не видел, чтобы она желала чего-то так страстно. Называла свое будущее путешествие «настоящим приключением». А я ее этого лишил. Придурок.

Встаю и хожу из угла в угол, пытаясь унять свою мужскую природу. Стараюсь думать только о том, как выбраться из этой ловушки. Едва ураган в моих штанах успокаивается, первая же мысль о Зоуи и ее милом испуганном личике, мягких округлостях, обтянутых водолазкой, и ладной упругой попке вновь возвращает его в боеготовность.

Когда же я, наконец, спускаюсь вниз, дом встречает меня тишиной и ароматом горячей пищи. Все трое — Зоуи, ее мама и папа, сидят на кухне за столом, заставленным блюдами с разнообразной едой. И все трое, как по команде, при виде меня натягивают на лицо улыбки.

Вру. Не трое — Зоуи бросает взгляд на часы и устало закатывает глаза. Ее явно напрягает мое присутствие.

Ну, что ж. Придется немножко потерпеть, крошка.

— Что тут у нас? — Спрашиваю громко и сажусь на свободный стул.

Потираю ладони.

— Руки помыл? — Ехидно спрашивает девчонка и кивает в сторону раковины.

Ее губ касается легкая довольная ухмылочка.





Глава 2




Зоя



Джастин не переоделся. И его бицепсы все так же плавно перекатываются под рукавами футболки, пока он моет руки. А, может, и переоделся. Кто его знает? Мама сказала, что парень додумался приехать в холодную Россию без теплой одежды, зато зачем-то притащил с собой скейтборд. Где он собирается здесь на нем кататься? На первой же выбоине упадет и сломает свой надменный, высоко задранный от наглости нос.

Одинаковые футболки, одинаковые пары джинсов — ну, это, вообще-то, многое объясняет. Я недоумевала, отчего Челси в каждом видео-чате предстает передо мной в одной и той же одежде. Вроде, не из бедной семьи. Но, оказывается, все гораздо прозаичнее: американцы просто берут понравившиеся вещи оптом.

Вообще, им в этом смысле больше повезло, чем нам. Особенно южанам. Пока мы закупаемся одеждой весенней, летней, зимней, обувью на каждый сезон и на любые капризы погоды, они имеют возможность тратить эти же деньги на что-то более полезное. Еще и на отдых остается. Интересно, а как этот умник запоет, когда у нас похолодает? Или когда выпадет первый снег?

Хотя… он же собирается быстрее свалить. Вот и пусть валит. Скатертью дорожка!

— Джастин, — мама опять подскакивает. Ей не терпится увидеть его реакцию, когда он попробует угощения, над которыми она колдовала все утро. — Рашн фуд. Я старалась.

Мне ее, правда, жаль. Разве этот хлыщ способен оценить ее труды?

— Садись, сынок. — Улыбается папа. После разговора с руководством университета он так и сияет. А уже мне ли не знать, с каким бы удовольствием он свернул в бараний рог это любителя подымить. Степе частенько попадало солдатским ремнем в детстве и даже в юности. — Угощайся.

Кстати, странно… Челси вроде говорила мне, что в Америке редко можно встретить курильщиков. Это занятие считается пагубным, и «только идиоты могут добровольно портить свое здоровье». М-да. А еще она упоминала, что ее брат — спортсмен. Какой же он спортсмен, если дымит, как паровоз?

— Челси сама выбрала блюда для своего первого русского ужина. — Сообщаю я, когда Джастин, сев за стол, начинает сканировать недоверчивым взглядом содержимое тарелок и салатниц. Он испуганно сглатывает и даже слегка морщится, увидев «сельдь под шубой». — Жаль, что она так и не попробует. Для нас, русских, собираться за столом всей семьей — хорошая традиция. Мы празднуем, общаемся и делимся новостями. Это называется «за-сто-лье».

Папа довольно кивает и выжидающе оглядывает гостя. Всем своим видом он говорит «только попробуй, не попробуй».

Мама снова подскакивает:

— Начнем с горячих блюд? — Наливает из пузатой кастрюльки половником в глубокую тарелку борща с зеленью и кладет сверху щедрую ложку сметаны. Ставит перед Джастином. — БорЩ. — Улыбается она.

На лице мамы застывает почти детский восторг. На лице парня — настоящий ужас. Папа подвигает к нему ложку и тарелку с хлебом.

— Bortsch… — Лепечет американец.

Я даже вижу, как перед его глазами проносится вся его жизнь. Пара секунд сомнений, и три пары глаз, уставившихся на него, делают выбор неизбежным. Видимо, парень все-таки знаком с хорошими манерами, потому что, не смея отказаться, он берет ложку и зачерпывает немного супа.