Любовь по обмену

— Я… — Эта Зоуи краснеет, как перезрелый томат. Явно собирается выдать что-то на английском со своим забавным акцентом. — Я не очень хорошо поняла, что ты сказал… — Блеет она, заламывая пальцы. — Не мог бы… ты… говорить помедленнее?

Мне хочется ударить себя в лоб. Попал, так попал.

Ее родители смотрят на меня, как на инопланетянина, неизвестно зачем решившего почтить своим присутствием их бунгало, а она и двух слов связать не может.

— О, кей. — Говорю, наклоняясь к этой малявке. Разжевываю по слогам: — Я буду у вас жить. Обрадуй родителей. По-нят-но?

— Ан-дэс-тэнд, — сквозь зубы, явно обидевшись, рычит она, поворачивается к предкам и долго что-то объясняет на фирменно-русском: грубоватом, холодном и жестком языке.

Все сказанное звучит, будто повторенное многократно: «Сталин-Путин-Гор-ба-чев», но мне почему-то нравится наблюдать в этот момент за ее губами. Они мягкие, розовые, пухлые и так красиво складываются трубочкой, когда она раз за разом повторяет какое-то «ON». Что бы значило это слово? Даже интересно было бы посмотреть в словаре.

Поймав себя на этой мысли, трясу головой. Единственная моя задача — сделать все, чтобы в максимально короткие сроки свалить отсюда.

Наконец, родители девчонки кивают головой, еще раз жмут мне руки и, очевидно, представляются. Вряд ли я когда-нибудь смогу повторить их имена, даже если очень постараюсь. Для меня все сказанное сливается в непрерывное «Zhazhuzhctevstvsvtsda» — один большой хаос, от которого вскипают мозги.

Они натужно улыбаются и затем приглашают меня в свое жилище. Двухэтажный домишко квадратов на сто пятьдесят изнутри оказывается вполне пригодным для жизни местечком, светлым и даже уютным. Как если бы меня заселили в семейный придорожный мотель эконом класса.

Папаша сразу бежит к телефону, а мамаша останавливает меня в коридоре, пытаясь что-то объяснить. Видимо, женщине чем-то не угодили мои кроссовки, она тычет в них пальцем и жестами разыгрывает какую-то пантомимическую сценку.

— Пожалуйста, — тихо просит Зоуи за моей спиной, — сними обувь.

— Это еще зачем? — Спрашиваю.

— У нас так принято.

Оборачиваюсь и опаляю ее злым взглядом.

— Ни за что!

Девчонка поджимает губы, явно что-то обдумывает, затем смотрит на мать и что-то быстро говорит. Та кажется вполне удовлетворенной ее словами и отходит назад, пропуская меня в гостиную. Бросаю с размаху сумку на пол, падаю на диван и оглядываю обстановочку: стол, два кресла, телевизор на стене. Комната совмещена с кухней, где они, очевидно, и обедают. М-да…

— Что ты сказала ей? — Спрашиваю у Зоуи, которая продолжает вздрагивать, едва слышит мой голос.

Ее огромные голубые глазищи хитро сужаются.

— Сказала, что ты переживаешь… — Она снова старательно подбирает слова и аккуратно складывает их в предложения. — Что запах твоих носков… напугает ее. — Набирает в грудь больше воздуха и гордо вздергивает носик. — И что ты обещаешь ей потом вымыть за собой пол.

Мое лицо вытягивается от удивления. Что ж, девчонка не так проста, как кажется на первый взгляд. Эта кроха с характером, а, значит, вдвойне приятнее будет утереть ей нос.

— Черт, — бормочу, замечая, что кроссовки, и правда, оставили на полу грязные следы.

И где я успел так вляпаться?

Хозяйка дома скидывает плащ, продолжает что-то суетливо говорить дочери, хватает швабру и лихо протирает за мной пол. Ее муж меряет шагами кухню, громко общаясь с кем-то по телефону. Мы с Зоуи играем в гляделки. Я — развалившись на диване, бесцеремонно разглядываю ее щуплую фигурку, она — видя это, хватает ртом воздух и вспыхивает еще сильнее. Кожа на ее лице и шее становится почти того же цвета, что и шерстяная водолазка.

— Ты… — Наконец, решается снова заговорить она. — Ты же… должен хоть немного понимать по-русски, разве нет?

Я?! Вот такого уж точно не было в моих мечтах.

— Нет. — Морщусь.

— Но… — Теперь Зоуи опять похожа на перепуганного олененка Бэмби. Как же это забавно, и нравится мне все больше. Она задумчиво смотрит на мои кроссовки, покусывая губу.

— Что?

— Ведь таковы условия программы обмена… — Она запинается и косится на родителей. Хлопает длиннющими ресницами. — Изучать язык, быт, традиции, хорошо учиться в университете принимающей стороны.

— Нет. — Усмехаюсь. — Этого я делать точно не собираюсь.

Женщина со шваброй уже возле меня. Смущенно улыбается и жестом просит поднять ноги, чтобы она могла протереть под ними.

Господи, да проще было снять эти чертовы кроссовки! Сумасшедший дом…

— Но… ведь если ты не будешь всего этого делать, тебя исключат из программы и отправят домой. — Бормочет Зоуи, теребя тонкий золотой браслет на запястье.

Встаю, иду к двери, снимаю обувь и возвращаюсь в гостиную в одних носках.

— Детка, в этом-то вся и фишка. — Недобро улыбаюсь, подмигиваю и перевожу взгляд на наручные часы.

Дома сейчас раннее утро. Эта долбанная разница во времени ужасно меня напрягает.



Зоя




— Джастин! — Радостно вопит мама, распахивая объятия к этому неандертальцу. — Ты снял кроссовки!

Похоже, он сразу догадывается, чему она так рада. И не мудрено: мама проговаривает слова отчетливо, артикулирует и жестикулирует так отчаянно, будто пытается обучить шимпанзе членораздельной речи.

— Йес, мэм, — кивает Джастин, сторонясь ее.

— Мам, он тебя не понимает. — Бросаю с досады. — Совсем. Даже чуть-чуть.

И тут же запинаюсь о его огромную сумку, лежащую на полу посередине гостиной. Лечу вперед с вытянутыми руками и еле удерживаю равновесие, остановившись всего в метре перед гостем-иностранцем. Парень протягивает свою огромную ручищу, чтобы помочь мне устоять на ногах, но я лучше схвачусь за гремучую змею, чем за его руку. Стискиваю зубы и поджимаю ушибленные пальцы ноги.

У него что там, внутри этой котомки, кирпичи?

— Правда? Ничего не понимает? — Мама совсем не кажется расстроенной. Она продолжает с улыбкой: — По правде говоря, это молодой человек ужасно не воспитан. И я не знаю, что мы будем с этим делать.

Ей явно доставляет удовольствие возможность говорить про человека, когда он находится рядом и ничегошеньки не понимает.

— Осторожнее, — Джастин многозначительно вздергивает брови. Между нами все еще меньше метра. Он наклоняется ко мне: — Ты слишком спешишь в мои объятия, детка.

— Что? — Бормочу на русском, опешив от такой наглости.

Как сказать по-английски «вот еще» или «больно мне надо»?!

Так и не придумав, возмущенно надуваю губы и отворачиваюсь.

— Надеюсь, вышла досадная ошибка, и его отправят обратно. — Срываюсь с места и иду на кухню к единственному человеку, который может помочь нам во всем разобраться. — Этот парень не просто не воспитан, он — настоящая самовлюбленная задница!

В эту секунду отец как раз заканчивает говорить по телефону. Поворачивается ко мне, и я вижу мечтательное выражение, застывшее на его лице. Он кажется довольным, его глаза хитро блестят, уголки губ приподнимаются в улыбке.

— Зайка, почему ты не говорила мне, что отец Челси — известный бейсболист?

Борясь с желанием разбить что-то из посуды, застываю у обеденного стола.

— А это имеет какое-то значение?

— Да… — Папа бросает заинтересованный взгляд в сторону гостиной. — Очень большое значение…

— И что изменит факт того, что этот хам из богатой семьи?

Он кладет руку на мое плечо и несколько раз похлопывает:

— А то, что мы покажем этому иностранцу всю мощь русского гостеприимства. И сделаем все, чтобы он освоился. — Папа ласково касается подушечкой указательного пальца кончика моего носа. Будто бы мне пять лет, а не восемнадцать. «Что за детский сад?» — А ты поможешь ему с учебой, зайка. Поняла?

Что?! Чего это ради?! У меня чуть дар речи не пропал.

— Но почему? — Только и смогла выдавить, косясь на чужестранца, презрительно морщившего нос при взгляде на обстановку нашего дома.

— Потому что отец Джастина щедро оплатит наше терпение. Вот почему.

— Но он ведь не собирается учиться! — Я сама не заметила, как повысила голос. — Этот Джастин собирается сделать все, чтобы быстрее уехать назад! Его вышвырнут, и я не смогу поехать в следующем году в Штаты. Мне просто не позволят, потому что я «не оказала теплый прием и не создала должных условий» для студента по обмену!

— Значит, мы сделаем все, чтобы он остался здесь на ближайшие полгода. — Папа потирает ладони, натягивает на лицо широкую улыбку и следует в гостиную.

— Ради чего? Ради денег? И сколько он тебе пообещал?

Но мой протест ничего не значит для моего отца, когда перед ним маячит возможность покрыть все наши долги.

— Сынок, — он подходит к Джастину и указывает на лестницу. — Пойдем, посмотрим твою комнату!

— Не трудись, — ворчу, тяжело вздохнув, — он не понимает абсолютно ни шиша.

Приближаюсь к гостю:

— Бери свои вещи. — И киваю наверх. — Твоя комната. Там.

Мне так обидно. Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации. Поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах — чувство собственного превосходства, не знающее никаких границ.

Поднимаюсь вверх по лестнице самой первой, а когда, наконец, оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.

Вот же наглец!

Отворачиваюсь и ускоряю шаг.