Маленький друг

Он отчего-то запаниковал, видя, как глубоко она ушла в свои размышления, он заподозрил даже, что она обдумывает какой-то тайный план, который не предполагает его участия.

Гарриет вскинула голову, так быстро, что ему даже на какую-то долю секунды почудилось, будто она сейчас вскочит и ему врежет. Но она сказала только:

– Я вспоминала ту осень, когда я была во втором классе. Как я выкопала могилу во дворе за домом.

– Могилу? – скептично переспросил Хили. Он и сам кучу ям вырыл у себя во дворе (подземные бункеры, туннели до Китая), но ничего глубже двух футов ему прорыть не удавалось. – Ну и как же ты залезала и вылезала?

– Она была неглубокая. Такая, – она развела руки в стороны, где-то на фут, – вот такой глубины. А по длине – как раз чтобы мне поместиться.

– И зачем тебе это сдалось? Ого, Гарриет! – воскликнул он, заметив на земле огромного жука с лапками и усиками дюйма по два. – Ты только глянь! Вообще! В жизни такого огромного жука не видал!

Гарриет нагнулась, без особого интереса поглядела на жука.

– Да, большой, – сказала она. – Короче. Помнишь, как я попала в больницу с бронхитом? Когда пропустила школьный Хэллоуин?

– Ну да, – сказал Хили, отвернувшись от жука, борясь с желанием поднять его и с ним поиграться.

– Поэтому-то я и заболела. Земля была очень холодная. Я накрывалась палой листвой и лежала там до самой темноты, пока Ида не позовет домой.

– Знаешь что? – спросил Хили (не вытерпев, он вытянул ногу и потыкал жука большим пальцем) – В “Шоу Рипли”[20] была история про тетку, которая себе в могилу установила телефон. Набираешь номер, и телефон звонит под землей. Вот бред, правда? – Он уселся рядом с Гарриет. – Слушай, а прикинь вот что? Не, ну круто же. Представляешь, если б у миссис Бохэннон в гробу был телефон, и она такая звонит тебе посреди ночи и говорит: где мой желтый парик? Отда-а-а-а-а-ай мой желтый парик!

– Только попробуй! – оборвала его Гарриет, глядя, как он, изображая привидение, тянет к ней руки. Миссис Бохэннон играла на органе в церкви, она долго болела и умерла в январе. – И миссис Бохэннон в парике похоронили.

– А ты откуда знаешь?

– Мне Ида сказала. У нее все волосы выпали из-за рака.

Несколько минут они сидели молча. Хили поискал взглядом гигантского жука, но – увы – тот уже уполз; Хили покачался из стороны в сторону, принялся ритмично постукивать кедом по металлической приступке – бум, бум, бум, бум…

Что это за история с могилой, о чем она вообще говорит? А он ведь ей все рассказал. Хили уже было настроился на то, как они будут мрачно перешептываться в сарае, строя заговоры и планы, обдумывая месть – да пусть бы Гарриет даже подраться с ним решила, все лучше, чем ничего.

Наконец он нарочито шумно вздохнул, потянулся, встал.

– Ну ладно, – солидно сказал он. – План такой. До ужина тренируемся с рогаткой. На нашей тренировочной площадке. – Тренировочной площадкой Хили называл отгороженный участок у себя на заднем дворе, между огородом и сараем, куда отец ставил газонокосилку. – Через день-два перейдем на лук и стрелы…

– Мне не хочется играть.

– И мне тоже, – обиженно ответил Хили.

Ну да, лук и стрелы были детские, с голубыми присосками – играть с такими было уже ниже его достоинства, но все равно – лучше такой лук, чем никакого.

Но эти его планы Гарриет нисколечко не интересовали. Хили сделал вид, что глубоко задумался и через пару минут, вскричав: “О!”, как будто бы его только что осенило, предложил рвануть к нему и “проинспектировать”, как он выразился, имеющееся у них оружие (хотя и сам прекрасно знал, что всего оружия у них – духовое ружье, ржавый перочинный ножик и бумеранг, который они даже кидать не умели). Но когда и в ответ на это Гарриет лишь плечами пожала, Хили (отчаявшись, не в силах вынести ее безразличия) наобум предложил взять у матери какой-нибудь журнал вроде “Хорошей домохозяйки” и подписать Дэнни Рэтлиффа на рассылки книжного клуба.

Услышав это, Гарриет наконец на него взглянула, но обнадеживающим ее взгляд ну никак не был.

– Говорю тебе, – Хили слегка смутился, но решил продолжать, потому что верил в действенность книжного клуба, – если кому-то нужно сделать гадость, хуже этого ничего нет. Один ученик так папу подписал. Если мы подпишем этих уродов на рассылку, да еще по нескольку раз. Ну, или как хочешь, – под немигающим взглядом Гарриет Хили окончательно стушевался. – Мне все равно.

Свежи еще были воспоминания о том, как он целый день торчал дома, умирая со скуки, и поэтому теперь, попроси его Гарриет раздеться догола и лечь посреди дороги, он бы и то согласился.

– Знаешь что, я устала, – раздраженно бросила она. – Я лучше к Либби пойду.

– Ну ладно, – Хили снес и это, растерянно помолчал. – Доедем туда вместе?

Они молча вывезли велосипеды с грязной тропинки на улицу. С тем, что Либби для Гарриет – главный родственник, Хили соглашался безоговорочно, даже особо не раздумывая. Она была добрее Эди и всех тетушек, в ней было больше материнской нежности. Когда они были в детском саду, Гарриет сказала Хили и другим детям, что Либби – ее мать, и, что самое удивительное, никому – даже Хили – и в голову не пришло, что это не так. Либби была старая, и жили они с Гарриет в разных домах, но все-таки, когда Гарриет пошла в первый класс, в школу ее за руку привела именно Либби; это она приносила пирожные, когда у Гарриет был день рождения, это она шила им костюмы для “Золушки” (Хили тогда играл услужливого мышонка, а Гарриет была самой младшей – и самой подлой – сводной сестрой). Эди, конечно, тоже приходила в школу – когда Гарриет попадало за драку или за то, что она огрызалась учителям, но все равно ее за мать Гарриет никто не принимал, слишком уж она была строгая, как злобная училка алгебры в старших классах.

Как назло, Либби дома не оказалось.

– Мисс Клив на кладбище, – ответила заспанная Одеан (она очень долго не подходила к двери). – Сорняки с могил дергает.

– Туда поедешь? – спросил Хили Гарриет, когда они снова выехали на улицу. – Я с тобой могу съездить.

Добраться на велосипедах до конфедератского кладбища было непросто – ехать придется по самой жаре, по неровной дороге, которая сначала пересекала шоссе, а потом петляла по сомнительным кварталам – мимо киосков, где продавали острые тамале[21], мимо маленьких греков, итальянцев и негритят, которые вместе гоняли на улице мяч, мимо захудалой, живописной бакалейки, где старик с золотым зубом торговал черствым итальянским печеньем, разноцветным итальянским мороженым и сигаретами – по пять центов за штуку.

– Да, но Эди тоже на кладбище. Она ведь председатель “Садового клуба”.

Это объяснение Хили показалось вполне логичным. Он сам старался не попадаться Эди на глаза, и его ни капельки не удивляло, что и Гарриет не хочет с ней встречаться.

– Можем тогда ко мне поехать, – сказал он, отбросив челку с глаз. – Поехали!

– Тогда лучше к тете Тэтти.

– А может, просто на веранде поиграем, у тебя или у меня? – Хили с досадой пульнул арахисовой скорлупкой по лобовому стеклу припаркованной рядом машины. Либби была нормальная, но вот остальные две тетки – не лучше Эди.




Тэт поехала было на кладбище вместе с остальными членами “Садового клуба”, но скоро уехала домой из-за приступа сенной лихорадки; она расклеилась, глаза у нее зудели, от вьюнка на ладонях повыскакивали огромные красные волдыри, и поэтому она не больше Хили понимала, с чего бы это играть нужно непременно у нее дома. Она даже переодеться после кладбища не успела и вышла к ним как была – в перепачканных землей бермудах и длинной африканской дашики. У Эди была такая же рубаха, знакомый миссионер-баптист привез их из Нигерии. Они были сшиты из цветастой, прохладной на ощупь ткани, и обе старушки частенько надевали экзотические презенты, когда возились в саду или ходили за покупками – абсолютно не подозревая, что в этих кафтанах выглядят как пропаганда “Черной силы”. Чернокожие парни высовывались из машин и, вскидывая кулаки, салютовали Эди с Тэтти. “Седые пантеры! – орали они, – Элдридж и Бобби, вперед!”[22] Возиться в земле Тэттикорум не любила, это Эди силком затащила ее в “Садовый клуб”, и теперь Тэтти только и мечтала о том, чтоб скинуть шорты и кафтан и забросить их в стиральную машинку. Она хотела принять бенадрил, она хотела залезть в ванну, она хотела дочитать библиотечную книжку, потому что завтра ее уже надо было вернуть. И она совсем не обрадовалась, когда увидела у себя на пороге детей, но виду не подала и любезно – ну разве что капельку иронично – их поприветствовала.

– Как видишь, Хили, у меня тут все по-простому, – раза два подряд сказала она, пока они гуськом шли по узенькому коридору, заставленному древними массивными шкафами из адвокатской конторы. Коридор вел в аккуратную гостиную, совмещенную со столовой, где почти все пространство занимали громоздкий сервант красного дерева с буфетом, который раньше стоял в “Напасти”, и старинное пятнистое зеркало в золоченой раме – оно было такое высокое, что упиралось в потолок. Со стен на них таращились одюбоновские[23] хищные птицы. Персидский ковер гигантских размеров – он тоже раньше лежал в “Напасти”, а теперь не помещался ни в одной комнате – его край лежал толстым валиком у входа в соседнюю комнату, словно ворсистое бревно, упрямо гниющее посреди дороги.

– Осторожно, не споткнитесь, – она протянула руку, помогла Хили с Гарриет переступить через ковер, словно они шли по лесу и она, как командир отряда скаутов, помогла им перелезть через упавшее дерево. – Спроси у Гарриет, она расскажет, что Аделаида у нас хозяюшка, Либби умеет обращаться с детьми, а Эдит следит, чтоб все шло по плану, вот только я ни в чем этаком не сильна. Нет, меня папочка всегда звал архивариусом. Знаете, кто это?

Она резко, весело оглянулась – глаза у нее были красные. На скуле – грязное пятно. Хили тихонько отвел глаза – он немного боялся старушек Гарриет, они были длинноносые, двигались порывисто, по-птичьему и были похожи на ведьм.

– Не знаете? – Тэт отвернулась, оглушительно чихнула. – Архивариус, – зашмыгала она носом, – это просто красивое название для барахольщика… Гарриет, милочка, ты уж прости свою старую тетку за то, что она уже все уши прожужжала твоему несчастному товарищу. Тетя не хотела никого утомить, она надеется только, что Хили не расскажет своей славной мамочке о том, какой у меня тут бардак. В следующий раз, – прошептала она Гарриет, – в следующий раз, лапушка, перед тем как зайти, позвони тете Тэтти по телефону. А если бы меня не было дома и вам бы никто дверь не открыл?

Она смачно чмокнула безучастную Гарриет в круглую щечку (ребенок грязнее грязи, а мальчишка, хоть и чистый, а одет в дурацкую белую футболку до колен, которая болтается на нем, как стариковская ночная рубашка). Она вывела их на заднее крыльцо и помчалась на кухню, где, звонко бряцая ложкой, намешала им лимонаду – из воды из-под крана и магазинного порошка с лимонным вкусом. У Тэттикорум были и настоящие лимоны, и сахар был, но нынешние дети теперь от всего натурального нос воротят, докладывали подружки Тэтти, у которых имелись внуки.

Она крикнула детям, чтоб лимонад наливали себе сами (“Боюсь, Хили, у нас тут все по-простому, уж надеюсь, вы сумеете сами себя обслужить!”), и побежала к себе, чтобы наконец помыться.



У Тэт через всю веранду была протянута бельевая веревка, на которой висел плед в крупную черно-коричневую клетку. Возле пледа, как возле театрального занавеса, стоял ломберный столик, и квадратики стоявшей на нем шахматной доски казались зеркальным отражением клеток на пледе.

– Эй, знаешь, на что этот плед похож? – весело спросил Хили, постукивая ногой по перекладине между ножек стула. – “Из России с любовью”, там шахматный турнир был. Помнишь? И там в самой первой сцене такая огромная была шахматная доска.

– Если тронешь этого слона, – сказала Гарриет, – тебе придется им пойти.

– Я уже пошел. Вот этой пешкой, – Хили не интересовали ни шахматы, ни шашки, от этих игр у него только голова болела.

Он взял со стола стакан с лимонадом, сделал вид, будто обнаружил на донышке секретное послание от русских, и многозначительно вскинул бровь, но Гарриет на это даже внимания не обратила.

Гарриет без промедления выставила черного коня на самую середину доски.

– Мои поздравления, сэр, – пропел Хили, стукнув стаканом о стол, хотя шах ему не объявляли, да и игра была самая обычная. – Блестящий ход.

В фильме так кто-то говорил во время шахматного турнира, и Хили гордился, что запомнил эту фразу.

Они поиграли еще. Хили слоном взял одну из пешек Гарриет и с размаху шлепнул себя по лбу, когда Гарриет тотчас же передвинула коня и взяла его слона.

– Так нельзя ходить, – сказал он, хотя сам точно не знал, можно так пойти или нельзя, он вечно забывал, как правильно ходить конем, что было очень некстати, потому что это была любимая фигура Гарриет и конями она ходила чаще всего.

Угрюмо подперев рукой подбородок, Гарриет разглядывала доску.

– Мне кажется, он понял, кто я такая, – вдруг сказала она.

– Но ты ведь ему ничего не говорила, да? – с тревогой спросил Хили.

Он хоть и восхищался смелостью Гарриет, но все-таки считал, что не стоило ей в одиночку ездить в бильярдную.

– Он вышел на улицу и уставился на меня. Просто стоял там и не двигался.

Хили рассеянно передвинул пешку, просто чтобы чем-нибудь занять руки. Внезапно он понял, что устал, да и настроение у него испортилось. Лимонад он не любил – кока-кола лучше – и от шахмат был не в восторге. У него дома были шахматы, отец ему подарил очень красивый набор, но играл он в них только когда Гарриет к нему заходила, а так – чаще фигуры служили надгробиями для Солдата Джо.



Жалюзи были приспущены, шумел вентилятор, но все равно дышать было нечем, Тэт душила аллергия, голова была тяжелая. От аспирина во рту был горький привкус. Тэт отложила недочитанную “Марию, королеву Шотландии” на шенильное покрывало, на минутку прикрыла глаза.

С веранды – ни звука: дети играли очень тихо, но все равно, пока они в доме, и не отдохнешь толком. Как же она переживала за этих беспризорников с Джордж-стрит, и как же мало могла для них сделать, подумала Тэт, потянувшись за стоявшим на прикроватной тумбочке стаканом воды. И за Эллисон, которую в глубине души Тэт все-таки любила сильнее, чем Гарриет, она переживала больше всего. Эллисон была копией матери, копией Шарлотты, такая же нежная на свою же голову. Тэт знала по опыту: именно таких кротких, хрупких девочек вроде Эллисон и ее матери жизнь калечит, не щадит. Гарриет была очень похожа на бабку – вылитая Эдит, поэтому и Тэт с ней общего языка найти не могла: она как есть – глазастый тигренок, пока еще маленькая – прелесть что такое, но чем дальше растет, тем меньше там есть, чему умиляться. Гарриет, конечно, еще мала и сама не может о себе позаботиться, но скоро она вырастет и тогда – точно как и Эдит – справится со всем, что выпадет на ее долю, будь то голод, экономический кризис или вторжение русских.

Дверь в спальню скрипнула. Тэт вздрогнула, схватилась за сердце:

– Гарриет?

Царапка – ее старый черный кот – изящно вспрыгнул на кровать, уставился на нее, помахивая хвостом.

– Ты чего тут делаешь, Бомбо? – спросил он, точнее, Тэтти спросила за него звонким, капризным голоском, каким они с сестрами с детства привыкли вести разговоры со своими домашними животными.

– Царапка, ты меня до смерти напугал, – ответила она своим нормальным голосом, на октаву пониже.

– Я научился открывать дверь, Бомбо.

– Тсссс… – Тэт встала, закрыла дверь.

Потом улеглась обратно, кот уютно свернулся возле ее колен, и вскоре они с ним уже крепко спали.



Бабка Дэнни – Гам – морщилась, изо всех сил пытаясь обеими руками снять с плиты чугунную сковородку с кукурузными лепешками.