Маленький друг

Тяжелые шаги приближались к Гарриет. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не чихнуть – затаила дыхание, зажала рот и нос. Шаги прогрохотали по лестнице, прямо у нее над головой. Лодыжку защекотало – кто-то легонько ее ужалил. Не встретив сопротивления, насекомое куснуло ее сильнее – и Гарриет аж задрожала, до того ей хотелось его пришлепнуть.

Ее ужалили снова, на этот раз – в икру. Рыжие муравьи. Класс.

– Ну так и вот, возвращается он домой, – грубоватый голос звучал тише, удаляясь, – и они все давай думать, как бы его раскрутить, чтоб он правду сказал.

Голос смолк. Наверху все было тихо, но Гарриет не слышала, чтобы дверь открылась, и подозревала, что в дом они так и не зашли, а стояли возле двери, осматривались. Гарриет застыла и вслушивалась изо всех сил.

Время тянулось. Рыжие муравьи – все чаще, все энергичнее – жалили ее руки и ноги. Она прижалась к ящику и сквозь деревянную стенку то и дело чувствовала, как кобра разобиженно стучит ей в спину. Ей все чудились в душной тишине какие-то шаги, чьи-то голоса, но стоило ей прислушаться, как звуки затухали, растворялись без следа.

От ужаса она боялась шевельнуться и лежала на боку, уставившись в кромешную тьму. Долго ей придется тут лежать? Если ее тут застукают, придется отползать дальше под дом, и что уж там муравьи – под домами обычно гнездились осы, да и скунсы тоже, а еще пауки и всякие разные грызуны и рептилии; бешеные опоссумы и больные кошки заползали туда умирать, а недавно чернокожий мужчина по имени Сэм Бебус, который чинил паровые котлы, попал на первую полосу местной газеты, когда нашел череп под “Марселлесом” – особняком с греческими колоннами, всего-то в паре кварталов отсюда, на Главной улице.

Вдруг из-за облаков выплыла луна и посеребрила клочковатую траву, которая росла вокруг дома. Позабыв про муравьев, Гарриет приподняла голову, прислушалась. Перед глазами у нее подрагивали узкие, белобокие от лунного света стебельки мятлика – то прижмутся к земле, то снова вытянутся. Гарриет – встрепанная, перепуганная – выждала еще немного. Она долго лежала, затаив дыхание, пока наконец не осмелилась, подтянувшись на локтях, высунуть голову из-под дома.

– Хили! – прошептала она.

Во дворе стояла мертвая тишина. Сквозь блестящий на подъездной дорожке гравий пробивались сорняки, похожие на крохотные зеленые колоски. В конце дорожки стояла темная, безмолвная махина – большущий грузовик, который был повернут к ней задом.

Гарриет свистнула, подождала. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она наконец выползла наружу. Что-то прилипло к щеке – похоже, раздавленный панцирь жука, Гарриет отерла щеку, грязными руками стряхнула с себя муравьев. Рваные бурые облачка, похожие на выхлопные пары, клочьями наскакивали на луну. Вдруг их все разогнало ветром, и на двор пролился ясный, сероватый свет.

Гарриет быстро спряталась в тени возле стены. Возле дома не было ни деревца, и во дворе было светло как днем. Только тут Гарриет осенило, что она вообще-то не слышала, чтобы Хили спускался.

Она заглянула за угол. По соседской лужайке шуршали тени деревьев, но там никого не было – ни души. Занервничав еще сильнее, Гарриет прокралась дальше. Сквозь дырчатую сетку забора виднелся двор другого дома – и там прозрачная тишь, только валяется на залитой лунным светом траве детский надувной бассейн – заброшенный, одинокий.

Держась в тени, прижимаясь спиной к стене, Гарриет обогнула весь дом, но Хили нигде не было видно. Скорее всего, он ее бросил и припустил домой. Она нехотя отошла от дома, запрокинула голову, глянула на второй этаж. Возле двери никого не было, окошко ванной до сих пор приоткрыто, и там темно. В других окнах наверху свет горел – в квартире кто-то ходил, разговаривал, но толком было ничего не разобрать.

Гарриет собралась с духом и выскочила на ярко освещенную улицу, но когда добежала до кустов, под которыми они спрятали велосипеды, сердце у нее екнуло и ухнуло вниз, а сама она, не веря своим глазам, остановилась как вкопанная. Под гроздьями белых цветов лежали себе два велосипеда.

На мгновение она застыла на месте. Потом опомнилась, нырнула под куст, шлепнулась на коленки. У Хили был новенький, дорогой велосипед, он так над ним трясся – словами не передать. Схватившись за голову, с трудом сдерживая панику, Гарриет уставилась на велосипед, а потом развела руками ветки куста и, прищурившись, глянула на дом через дорогу, на ярко освещенные окна второго этажа.

Из дома не доносилось ни звука, только наверху посверкивали жутковато серебристые окна, и вдруг до Гарриет разом дошло, в какой переплет они попали, и она до смерти перепугалась. Хили застрял в доме, это точно. Ей нужна помощь, но рядом никого, а времени – в обрез. Растерявшись, она плюхнулась наземь, завертела головой, пытаясь придумать, что же делать дальше. В ванной окно было до сих пор приоткрыто – но толку-то? В “Скандале в Богемии” Шерлок Холмс швырнул в окно дымовую шашку, чтобы выманить из дома Ирэн Адлер – классная идея, конечно, только вот у Гарриет не было под рукой дымовой шашки, у нее вообще ничего под рукой не было, одни палки да щебень.

Она еще посидела, подумала – и, перебежав залитую ослепительным лунным светом улицу, влетела в соседний двор, где они с Хили прятались под смоковницей. Под густыми ветвями пекановых деревьев разросся во все стороны давно не полотый теневой цветник (каладиумы, ясенцы), окруженный белеными булыжниками.

Гарриет опустилась на колени и подергала булыжник, но он был накрепко слеплен цементом с другими камнями. Из чьего-то дома, перекрывая рев горячего воздуха из выставленной в окно трубы кондиционера, несся резкий, неугомонный собачий лай. Гарриет, будто енот, который на дне источника ощупью ищет рыбу, окунула руки в травяную пену, зашарила в сорняках, пока наконец не наткнулась на гладкий обломок кирпича. Подняла его обеими руками. Собака все гавкала.

– Панчо! – мерзко завизжала старуха-янки грубым, как наждак, голосом. Она, похоже, еще и простужена. – Заткни пасть!

Сгибаясь под весом камня, Гарриет побежала обратно к мормонскому дому. Теперь она увидела, что на подъездной дорожке стоят два грузовика. У одного номера были местные, Миссисипи, округ Александрия, а вот второй грузовик был из Кентукки, и Гарриет, хоть камень и оттягивал ей руки, остановилась и постаралась номера запомнить. Когда убили Робина, никто и не додумался, что надо было подозрительные номера запоминать.

Она быстро спряталась за грузовиком – за тем, который из Кентукки. Потом перехватила поудобнее камень (который оказался не просто каким-нибудь там старым кирпичом, а садовым украшением в виде свернувшегося котенка) и треснула им по передней фаре.

Чпок! – одна за другой трещали фары, взрываясь, будто перегоревшие лампочки – чпок, чпок! Она отбежала назад и расколотила все фары в грузовике Рэтлиффов: и передние, и задние. Ей хотелось колошматить их со всей силы, но она сдерживалась – боялась, что перебудит всю округу, да и потом, чтобы разбить фару, нужно было всего-то хорошенько, прицельно ударить разок, будто яйцо бьешь, и вот огромные треугольные куски стекла уже сыплются на щебенку.

Она выудила из осколков задних фар самые острые и самые большие куски стекла и повтыкала их в покрышки задних колес, стараясь засунуть их поглубже и не порезаться. Потом обежала грузовик и то же самое проделала с передними колесами. Сердце у нее выпрыгивало из груди, пришлось пару раз глубоко вздохнуть. Она обеими руками ухватила котенка, подняла его повыше – насколько хватило сил – и, размахнувшись, швырнула в лобовое стекло.

Стекло лопнуло с шумными брызгами. По приборной доске дождем застучало стеклянное крошево. В доме через дорогу зажегся свет, за ним – осветилось соседнее крыльцо, но на усыпанном осколками дворе никого не было, потому что Гарриет уже бежала вверх по лестнице.

– Это что щас было?



Тишина. На до смерти перепугавшегося Хили вдруг обрушилось сто пятьдесят ватт белого электрического света из лампочки под потолком. Мигом ослепнув, Хили в ужасе съежился возле куска хлипкой фанеры, но не успел он и глазом моргнуть (по полу ползало чертовски много змей), как кто-то выругался и снова выключил свет.

В темную комнату протиснулась чья-то грузная фигура. Несмотря на свои внушительные размеры, мужчина легко проскользнул мимо Хили и приблизился к окну.

Хили обмер, вся кровь отхлынула у него от головы и с резким свистом ушла в пятки, а комната так и завертелась перед глазами, но тут за стеной послышался какой-то шум. Кто-то заговорил – взволнованно, неразборчиво. Проскребли по полу ножки стула.

– Не надо, – отчетливо произнес кто-то.

Яростные перешептывания. В темноте, всего в паре футов от него, затаился, прислушиваясь, Фариш Рэтлифф – застыл на месте, вскинув голову, расставив кряжистые ноги, будто медведь перед нападением.

В соседней комнате скрипнула дверь.

– Фарш? – позвал кто-то.

И тут Хили с удивлением услышал детский голос: запыхавшийся, плаксивый, невнятный.

Фариш, который стоял ужасно близко к нему, рявкнул:

– Кто там?

Шум, суета. Фариш, который стоял буквально в паре шагов от Хили, шумно выдохнул, развернулся и ворвался в соседнюю, освещенную комнату так, будто хотел кого-нибудь там придушить. Кто-то из мужчин прокашлялся:


– Фариш, слушай…

– Во дворе. подите гляньте, – вклинился незнакомый детский голос, плаксивый, деревенский, даже, пожалуй, уж слишком плаксивый, вдруг радостно понял Хили, который перестал уже на что-либо надеяться.

– Фарш, она говорит, что грузовик.

– Он вам все окна побил. – пропищал кто-то тоненьким, визгливым голоском. – Скорее, а то.

Всеобщую суматоху вдруг прорезал вопль, от которого затряслись стены.

–. а то не догоните, – сказала Гарриет – деревенский говорок пропал, голос был строгий, звонкий, точно ее, но все вокруг разом забормотали, зачертыхались, и на нее и внимания никто не обратил.

Раздался топот – все кинулись вниз по лестнице.

– Черт, черт! – визжал кто-то.

Под окнами творилось что-то невообразимое – дикая ругань, вопли. Хили осторожно прокрался к двери. Постоял, послушал – вслушивался он так внимательно, а свет был такой слабый, что Хили совершенно не заметил, как возле его ноги, готовясь к удару, сворачивается кольцами маленькая гадюка.

– Гарриет? – наконец прошептал он, точнее, попытался: оказалось, что у него полностью пропал голос.

Только теперь он понял, что в горле у него ужасно пересохло. Со двора неслись растерянные крики, кто-то молотил кулаком по железу – гулкие, ритмичные звуки, будто барабанили по оцинкованной ванне, которая во время школьных спектаклей и концертов отвечала за раскаты грома.

Он осторожно высунулся за дверь. Стулья в беспорядке отодвинуты, стаканы с подтаявшим льдом стоят на столике посреди наползающих друг на друга водяных кругов, возле пепельницы лежат две пачки сигарет. Дверь на лестницу открыта нараспашку. Еще одна змейка незаметно заползла под батарею, но Хили про змей и думать позабыл. Без промедления, даже не глядя под ноги, Хили промчался через кухню и кинулся к двери.



Проповедник, обхватив себя руками, навис над проезжей частью, уставился себе под ноги – будто поезда ждет. Он стоял боком к Гарриет, и обожженной стороны его лица видно не было, но даже в профиль глядеть на него было неприятно, потому что он то и дело украдкой глуповато высовывал наружу кончик языка. Гарриет постаралась встать от него подальше и отвернулась, чтобы ни он, ни все остальные (которые по-прежнему, чертыхаясь, толпились возле грузовиков) не смогли ее как следует рассмотреть. Ей отчаянно хотелось припустить отсюда со всех ног, и Гарриет уже начала было тихонько отступать к тротуару, но тут проповедник очнулся и потащился за ней, и она побоялась, что не сумеет его обогнать. Когда Гарриет увидела в освещенном дверном проеме братьев Рэтлиффов, которые грозно нависли над ней всей своей массой, внутри у нее все обмякло и затряслось: все как один – здоровяки, все загорелые, потные, все в татуировках и все злобно уставились на нее своими стеклянными, прозрачными глазами. Самый грязный и самый здоровенный брат – бородач с черными космами и омерзительным белесым бельмом на глазу, точь-в-точь слепой Пью из “Острова сокровищ” – треснул кулаком по дверному косяку и выругался грязно, лихо и с такой дикой яростью, что Гарриет в ужасе попятилась; теперь же он тряс седеющей гривой и методично долбил ногой по осколкам задней фары, растаптывая их в кашу. Из-за мощного торса и коротеньких ножек он был похож на злющего Трусливого Льва.

– Скажи-ка, а они часом не на машине приехали? – спросил проповедник, развернувшись к Гарриет шрамом и внимательно глядя на нее.

Гарриет тупо уставилась себе под ноги, помотала головой. Мимо них медленно прошаркала к себе домой изможденная дамочка в ночнушке и пляжных вьетнамках, под мышкой у нее был чихуахуа, а на запястье болтался больничный браслет из розовой пластмассы. Собаку, сигареты и зажигалку она вынесла в кожаной сумке и подошла к забору, чтобы поглядеть, что происходит. Чихуахуа, безостановочно тявкая, через ее плечо наблюдал за Гарриет и вертелся так, будто только и мечтал вырваться из хозяйкиных рук и разорвать Гарриет на куски.

– Он был белый? – спросил проповедник. Поверх белой рубашки с короткими рукавами он носил кожаный жилет, а седые волосы зачесывал назад и бриолинил, так, чтобы получался высокий кудрявый кок. – Точно?

Гарриет кивнула и, будто бы засмущавшись, подергала себя за волосы, прикрыла ими лицо.

– Поздненько ты гуляешь. Не тебя ли я, случаем, на площади сегодня видал?

Гарриет снова помотала головой, деланно отвернулась и увидела, что Хили – белый как мел, на лице ни кровинки – быстро бежит по лестнице. Он слетел вниз и, никого не замечая, с размаху врезался в одноглазого, который, опустив голову и что-то бормоча себе в бороду, стремительно шагал к дому.

Хили отшатнулся, испуганно, тоненько всхлипнул. Но Фариш просто отпихнул его с дороги и протопал вверх по лестнице. Он тряс головой и говорил что-то злым, отрывистым голосом (“…вот уж не стоит, вот уж не советую.”), будто бы за ним по ступенькам карабкалось какое-то невидимое, но совершенно реальное существо фута в три ростом и вот к нему-то Фариш и обращался. Внезапно он даже рукой взмахнул, будто оплеуху отвешивал – со всего размаху, словно и впрямь ударил что-то живое, какого-то злобного, увязавшегося за ним горбуна.

Хили и след простыл. Вдруг на Гарриет упала чья-то тень.

– А ты кто?

Гарриет вздрогнула, вскинула голову и увидела, что перед ней стоит Дэнни Рэтлифф.

– Значит, просто увидела? – спросил он, уперев руки в боки, встряхнув головой, чтобы челка не лезла в глаза. – А где ж ты была, когда нам тут все окна побили? Откуда она взялась? – спросил он брата.

Гарриет с ужасом уставилась на него. У Рэтлиффа вдруг резко побелели ноздри, и Гарриет поняла, что отвращение написано у нее на лице крупными буквами.

– Чего пялишься?! – рявкнул он. Одет он был в джинсы и аляповатую футболку с длинными рукавами и вблизи оказался очень смуглым и по-волчьи поджарым, под кустистыми, тяжелыми бровями – чуть раскосые глаза, которые смотрели будто бы сквозь нее, от чего Гарриет сделалось не по себе. – Чего тебе не по вкусу?

Проповедник, который, похоже, здорово разволновался и то и дело оглядывал улицу, скрестил руки на груди, засунул ладони под мышки.

– Не бойся, – сказал он уж чересчур дружеским фальцетом. – Мы не кусаемся.

Гарриет, конечно, очень перепугалась, но все равно заметила у него на руке расплывшуюся синюшную татуировку и гадала, что за рисунок там наколот. И разве бывают у проповедников татуировки?

– Что такое? – спросил проповедник. – Лица моего напугалась? Говорил он вполне любезно, но потом безо всякого предупреждения вцепился ей в плечи, и его лицо вдруг очутилось у нее прямо перед глазами, будто бы он хотел ей доказать – да, такого лица и впрямь нужно бояться.

Гарриет застыла от ужаса, но страшнее ожога (глянцево-красного, с блестящими, кровавыми жилками незажившей кожи) было то, что он ухватил ее за плечи. Из-под влажного, без единой реснички века посверкивал глаз проповедника – яркий, будто осколок синего стекла. Внезапно он резко взмахнул сложенной ковшиком ладонью, будто хотел ее ударить, но когда Гарриет дернулась, просиял:

– Эй, эй, эй! – торжествующе воскликнул он.

Он коснулся ее щеки, легонько, омерзительно погладил костяшкой пальца, и вдруг ни с того ни с сего сунул ей прямо под нос измятую пластинку жвачки.

– Чего, никак язык проглотила? – спросил Дэнни. – А наверху тебя вон было не заткнуть.

Гарриет внимательно разглядывала его руки. Они были еще по-мальчишески костлявые, но уже покрыты густой сеткой шрамов, ногти – грязные, обкусанные, на пальцах – уродливые, тяжелые кольца (серебряный череп, какая-то мотоциклетная эмблема), такие носят рок-звезды.

– Уж не знаю, кто это, но смотался он шустро.

Гарриет искоса глянула не него. Сложно было понять, о чем он думает. Он шарил глазами по сторонам, и взгляд у него был беспокойный, нервный, подозрительный, как у школьного задиры, который перед тем, как кого-нибудь побить, озирается – нет ли поблизости учителя.