Маленький друг

Гарриет уставилась себе под ноги, стараясь припомнить, как же выглядело ее лицо, как звучал ее голос, когда все было в порядке.

– Давай потом за великами сходим, – сказала она и даже приободрилась, услышав, до чего обыденно она это сказала.

– Нет! Отец меня убьет!

– Скажи ему, что у нас велосипед оставил.

– Нельзя его там оставлять. Его кто-нибудь украдет… Слушай, ты же обещала, – взмолился Хили. – Ну сходи со мной.

– Ладно. А ты тогда обещай, что.

– Гарриет, пожалуйста! Я ради тебя весь этот хлам там собрал и вообще.

– Обещай, что сходишь туда со мной вечером. Мы заберем ящик.

– И куда мы его денем? – спросил Хили. – Ко мне домой нельзя! Гарриет вскинула руки: пальцы не скрещены.

– Ладно, – сказал Хили и тоже поднял руки – на их языке жестов это все равно что накрепко что-нибудь пообещать. Они выбежали за ворота и быстро зашагали по улице.



Они держались поближе к кустам, прятались за деревьями, и, когда до мормонского дома оставалось футов сорок, Хили ухватил Гарриет за запястье и ткнул пальцем в сторону разделительного газона. Там, под разросшимся кустом клетры, поблескивали хромированные штырьки.

Они осторожно крались к дому. На подъездной дорожке – пусто. Возле соседнего дома, где жил со своей хозяйкой пес Панчо, стоял белый седан, который Гарриет сразу узнала – на нем ездила миссис Дорьер. Каждый вторник, в пятнадцать сорок пять, этот же седан медленно подкатывал к дому Либби, и миссис Дорьер, одетая в голубой медицинский халатик, меряла Либби давление: она плотно затягивала манжету на ее костлявой, птичьей ручке, отсчитывала секунды на огромных мужских часах, а Либби, которая приходила в неописуемое смятение, едва дело касалось врачей, болезней и лекарств, сидела, уставившись в потолок и держась за сердце – губы трясутся, из-под очков вот-вот потекут слезы.

– Давай, пошли! – сказал Хили, оглянувшись через плечо. Гарриет указала на седан.

– Там медсестра, – прошептала она. – Подождем, пока уедет. Они ждали, спрятавшись за деревом. Через несколько минут Хили не выдержал:

– Чего они так долго?

– Не знаю, – Гарриет и саму это занимало, у миссис Дорьер пациенты жили по всему округу, ее визиты к Либби были молниеносными, она никогда не оставалась поболтать или выпить чашечку кофе.

– Я тут весь день торчать не собираюсь, – прошептал Хили, но тут хлопнула дверь, из соседнего дома вышла миссис Дорьер, одетая, как всегда, в голубой халат и белую шапочку. За ней тащилась прокопченная от загара тетка-янки в замызганных шлепанцах и ядовито-зеленом платье, пес Панчо висел у нее на локте.

– По два бакса за таблетку! – визжала она. – Я в день принимаю по четырнадцать баксов! Я этому мальцу в аптеке так и сказала…

– Лекарства стоят дорого, – вежливо ответила миссис Дорьер. Ей было лет пятьдесят – высокая худая женщина, с седыми прядками в черных волосах и очень прямой осанкой.

– Я ему говорю: сынок, говорю, у меня эмфизема! У меня желчные камни! Артрит у меня! У меня. Так, чего такое, Панч? – спросила она Панчо, который весь напрягся, выставил, как локаторы, свои огромные уши.

Гарриет пряталась за деревом, но он как будто все равно ее видел, уставился прямо на нее своими круглыми, лемурьими глазками. Оскалился и с бешеной яростью принялся тявкать и рваться из хозяйкиных рук.

Тетка шлепнула его по голове.

– Пасть закрой!

Миссис Дорьер смущенно рассмеялась, взяла сумку, спустилась по ступенькам.

– Ну, до вторника.

– Он прямо сам не свой, – крикнула женщина, пытаясь удержать Панчо. – К нам тут вчера вуёрист в окна заглядывал. А к соседям полиция приезжала.

– Ну и денек! – миссис Дорьер открыла дверцу машины, остановилась. – Бывает же такое.

Панчо заходился в лае. Миссис Дорьер села в машину, медленно отъехала от дома, а тетка, которая вышла аж на самый тротуар, еще раз шлепнула Панчо и унесла его домой, громко хлопнув дверью.

Хили с Гарриет, затаив дыхание, выждали еще несколько минут, потом, убедившись, что поблизости нет никаких машин, рванули к газону и, добежав до велосипедов, шлепнулись на коленки под кустом.

Гарриет кивнула в сторону мормонского дома, на подъездной дорожке было пусто.

– Дома никого.

Тяжесть у нее в груди будто бы слегка рассосалась, Гарриет даже почувствовала себя легче, проворнее, увереннее.

Хили, пыхтя, вытащил велосипед из-под куста.

– Мне нужно змею забрать.

Говорила она грубовато, и Хили вдруг стало ее очень жаль, а отчего – он и сам не понял. Он поднял велосипед. Гарриет оседлала свой и грозно глядела на него.

– Мы еще вернемся, – сказал он, отводя глаза.

Он вскочил на велосипед, они с Гарриет нажали на педали и полетели по тротуару.


Гарриет обогнала его, агрессивно подрезала на углу. Хили глядел, как она, ссутулившись, изо всех сил жмет на педали, и вдруг подумал, что вид у нее такой, будто ее здорово отделали, и что ведет она себя как местные хулиганы, Деннис Пит и Томми Скоггс, которые лупили малышей, а их потом самих лупили ребята побольше. Может, это все потому, что она девчонка, но Хили восхищался Гарриет, когда она была вот такой вот злой, бедовой. Мысль о кобре тоже приводила его в восторг, и хотя он никак не мог набраться духу и рассказать Гарриет, что он еще и с полдесятка змей на волю выпустил, до него вдруг дошло, что дома у мормонов никого нет и, похоже, еще долго никого не будет.



– Как думаешь, ее часто надо кормить? – спросила Гарриет, они с Хили волокли тачку, он тянул, она, сгорбившись, толкала – в темноте продвигались они медленно. – Может, ей лягушку дать?

Хили перекатил тачку через бордюр, и они потащили ее по улице. Ящик был прикрыт пляжным полотенцем, которое Хили стянул из дома.

– Я эту тварь кормить не собираюсь, – сказал он.

Он верно угадал, что в мормонском доме никого не было. Хотя догадка Хили и основывалась только на его личном убеждении, что лучше уж спать в багажнике, чем в доме, где ползают гремучие гадюки. Он так и не рассказал Гарриет, что выпустил змей, но постоянно об этом думал, стараясь найти оправдание своему поступку. Хили и не подозревал, что мормоны в этот самый момент сидят в гостинице “Холидей Инн” и вместе с юристом по недвижимости из Солт-Лейк-Сити пытаются решить, можно ли считать присутствие ядовитых рептилий в арендуемом помещении нарушением условий арендного договора.

Хили очень надеялся, что никто не проедет мимо и их не засечет. По легенде они с Гарриет были в кино. Отец дал им денег на билеты. Гарриет полдня просидела дома у Хили, что на нее было совсем не похоже (обычно он ей быстро надоедал, и она уходила домой, даже когда он упрашивал ее остаться), а сегодня они несколько часов играли в блошки, сидя на полу по-турецки и обсуждая в перерывах, что им делать с коброй. Ящик был огромный, его просто так нигде не спрячешь – ни у него дома, ни у нее. После долгих споров они решили спрятать кобру на западной окраине города возле заброшенной эстакады, которая нависала над пустынным участком окружного шоссе.

Вытащить ящик из-под дома и погрузить его на красную детскую тележку Хили оказалось куда проще, чем они думали, – вокруг не было ни души. Вечер выдался душный, парило, вдали слышались раскаты грома. Все выключили поливалки, зазвали домой котов, убрали подушки с садовой мебели.

Грохотали колеса по дороге. До железнодорожного депо надо было всего-то пройти два квартала вверх по Хай-стрит, и чем дальше на восток они забирались, чем ближе подходили к реке и товарным складам, тем меньше было вокруг фонарей. Шелестели в запустелых дворах разросшиеся сорняки, на калитках висели таблички: “ПРОДАЕТСЯ” и “ВХОД ВОСПРЕЩЕН”.

Пассажирские поезда останавливались в Александрии всего два раза в день. Поезд в Новый Орлеан, отправлявшийся из Чикаго, приходил в 7.14 утра, и в 20.47 он же останавливался здесь на обратном пути, а все остальное время на станции было пусто. В кассе – развалюхе с островерхой крышей и облупившимися стенами – было темно, кассир ее откроет только через час. За кассой расходились в стороны старые засыпанные щебнем дорожки, которые шли от трансформаторных будок к складам, от складов – к погрузчикам, лесопилкам и реке.

Хили и Гарриет остановились, перекатили тачку с тротуара на щебенку. Лаяли собаки – большие, но далеко. На юге светились огни лесопилки, за ней, чуть дальше, на их улице – приветливо мерцали фонари. Они решительно отвернулись от последних проблесков цивилизации и зашагали в другую сторону – на север, к великой тьме, к безграничным, безлюдным просторам пустошей, что начинались за опустевшими складскими дворами, за раскрытыми товарными вагонами, за пустыми тележками для перевозки хлопка, – туда, где в темном сосновом лесу исчезала узенькая тропка.

Хили и Гарриет тут играли, впрочем, нечасто – тропинка вела к заброшенному складу хлопка. В лесу было тихо, страшно, над головой густо сплетались ветви айлантов, сосен и стираксовых деревьев, и поэтому на мрачной тропке, которая тут и вовсе сжималась в ниточку, даже днем было всегда темно. В нездоровом, влажном воздухе зудели комары, а тишину только изредка нарушал резкий хруст веток под лапками кролика да грубое карканье невидимых птиц. Несколько лет назад в лесу укрывались беглые заключенные – их перевозили цепью, в кандалах, и нескольким удалось сбежать. Но Хили с Гарриет тут ни разу никого не видели – только однажды маленький негритенок в красных трусах, припав на одно колено, швырнул в них камнем, а потом попятился и с визгом нырнул в кусты. Места тут были безлюдные, и Хили с Гарриет не любили здесь играть, хотя никогда в этом бы не признались.

Щебень громко затрещал под колесами тележки. Несмотря на то, что они с ног до головы опрыскали себя средством от насекомых, в душном, волглом лесу к ним ринулись целые тучи москитов. Они с трудом различали дорогу в тенистых сумерках. Хили захватил с собой фонарик, но теперь им казалось, что светить им тут, наверное, не стоит.

Сгущались, синели сумерки, они шли, и тропа сужалась, пропадала под валежником, который забором вырастал с обеих сторон, поэтому они катили тачку очень медленно, то и дело останавливаясь, разводя в стороны ветки и сучья.

– Фух! – пыхтел впереди Хили, скрипела тачка, и вдруг мухи зажужжали громче, и Гарриет прямо в нос ударила мокротная, гнилая вонь.

– Вот гадость! – донесся до нее крик Хили.

– Что? – в темноте она различала только широкие белые полоски на футболке Хили. Хрустнул гравий – Хили поднял передний край тележки и резко оттащил ее влево.

– Что там?

Вонь была такая – не передать словами.

– Опоссум.

На тропинке лежала темная бесформенная кучка, над которой вились мухи. Сучки и ветки царапали Гарриет лицо, но она все равно отвернулась, когда они протискивались мимо.

Они остановились передохнуть только когда стих жестяной мушиный гул и перестало вонять. Гарриет зажгла фонарик, кончиками пальцев приподняла краешек полотенца. Кобра презрительно уставилась на нее поблескивающими глазками и зашипела, разинув щелястую пасть, которая до ужаса напоминала ухмылку.

– Ну, как у нее дела? – проворчал Хили, упершись руками в коленки.

– Нормально, – ответила Гарриет и тотчас же отскочила, так что в кружке света бешено замелькали макушки деревьев, – кобра стала бросаться на сетку.

– Чего ты?

– Ничего, – ответила Гарриет. Выключила фонарик. – Может быть, она даже привыкла к ящику. – В тишине ее голос казался оглушительно громким. – Она тут всю жизнь сидит, наверное. Вряд ли они ее выпускали поползать, правда ведь?

Они помолчали, потом снова, с неохотой, покатили тележку дальше.

– Жара ей, наверное, не мешает, – сказала Гарриет. – Это же индийская кобра. А в Индии еще жарче, чем здесь.

Хили внимательно глядел себе под ноги – в темноте за этим надо особенно следить. В черных рядах сосен хором надрывались древесные лягушки, их кваканье металось через дорогу – туда-сюда, мутно пульсировало у него за ушами, будто стереоэффект.

Они вышли на поляну, к складу, который лунный свет выбелил до желтовато-серого. Вмятины на погрузочной платформе, на которой они столько раз сиживали, болтая ногами и разговаривая, теперь казались темными, незнакомыми, зато на белесых от лунного света воротах отчетливо виднелись грязные круглые метины от их теннисных мячиков.

Вдвоем они перетащили тележку через канаву. Самое худшее – позади. От дома Хили до окружной дороги сорок пять минут на велосипедах, но если пойти по тропинке, которая начиналась за складом, можно было здорово срезать. Она выходила к железнодорожным путям, а там – всего минута, и о чудо! – вот она окружная дорога, съезд на Пятую магистраль.

За складом виднелись рельсы. На фоне свинцово-багряного неба чернели увитые жимолостью покосившиеся телеграфные столбы. Хили оглянулся и увидел, что Гарриет, стоя по колени в густой осоке, нервно озирается по сторонам.

– Ты чего? – спросил он. – Потеряла что-то?

– Меня кто-то ужалил.

Хили утер взмокший лоб.

– До поезда еще целый час, – сказал он.

Кое-как они втащили тачку на рельсы. Пассажирский в Чикаго действительно проедет не скоро, но они оба знали, что иногда тут ходят грузовые поезда. Местные ехали в депо и тащились так медленно, что их можно было бегом обогнать, зато грузовые экспрессы, шедшие в Новый Орлеан, проносились так быстро, что Хили, который как-то раз стоял с матерью в машине перед опущенным шлагбаумом на Пятой магистрали, даже не смог разобрать надписи на вагонах.