Маленький друг
Часть 49 из 92 Информация о книге
Теперь ветки им не мешали, и шли они гораздо быстрее, колеса тележки оглушительно стучали по шпалам. У Хили заныли зубы. Шумели они ужасно – их, конечно, все равно никто не слышал, но Хили боялся, что за таким грохотом и лягушачьими воплями они прохлопают приближение грузового поезда и опомнятся только когда он их переедет. Он бежал, глядя вниз – под ногами мелькали темные шпалы, зрелище было гипнотическое, да и к тому же он быстро, ритмично дышал, но едва он подумал о том, что недурно было бы уже остановиться и зажечь фонарик, как Гарриет шумно выдохнула. Хили поднял голову и тоже с облегчением вздохнул – вдалеке замерцал красный неоновый знак. Они стояли на обочине магистрали, жались друг к другу в колючих зарослях травы, вглядываясь в сторону железнодорожного переезда, где торчал знак “СТОП! ОГЛЯДИСЬ! ПРИСЛУШАЙСЯ!”. Лица им обдуло ветерком – свежим, прохладным, будто дождик. Если б они посмотрели налево, в сторону дома, то увидели бы вдалеке вывеску “Тексако”, зелено-розовые огни “У Джамбо”. Здесь же огоньки редко вспыхивали – не было тут ни магазинов, ни светофоров, одни поля, поросшие сорной травой, да сараюшки из гофрированного металла. Они вздрогнули – мимо, шурша колесами, пронеслась машина. Хили с Гарриет посмотрели в обе стороны, убедились, что больше машин нет, перемахнули через пути и перебежали пустынную магистраль. Чтобы срезать, они пошли через коровье пастбище – тележку затрясло в темноте по колдобинам. По этому участку окружной дороги, сразу за “Загородным клубом”, почти никто не ездил – тут были одни огороженные пастбища, перечеркнутые пыльными дорожками от бульдозеров. В носу у Хили засвербело от ядреного запаха навоза. И тут же его кед скользнул по чему-то омерзительно-мягкому. Он остановился. – Ты чего? – Погоди, – уныло отозвался он, вытирая подошву о траву. Фонарей тут не было, но луна светила так ярко, что Хили с Гарриет прекрасно видели, где находятся. Рядом с окружной дорогой виднелась полоска асфальта – всего ярдов двадцать, и потом асфальт резко обрывался. Тут начали было строить параллельное шоссе, но стройку прекратили, когда дорожная комиссия решила, что федеральная трасса пойдет по другому берегу Хумы, в обход Александрии. Через растрескавшийся асфальт пробивалась трава. Нависая над окружной дорогой, белела вдали заброшенная эстакада. Хили и Гарриет зашагали дальше. Поначалу они думали спрятать кобру в лесу, но слишком хорошо помнили о том, как ловили змею, а потому не горели желанием пробираться в темноте сквозь густой кустарник – хрустеть ветками, наступать сослепу на гнилые бревна, да еще и тащить на себе ящик весом в пятьдесят фунтов. Думали они и насчет какого-нибудь склада, но даже у заброшенных складов с наглухо заколоченными окнами везде висели таблички, что это, мол, частная собственность. Другое дело – бетонная эстакада. Если знать, где срезать, то с Натчез-стрит отсюда было легко добраться, эстакада вроде как у всех на виду, да только проходила она над закрытым участком окружной дороги, и до города отсюда было не сказать, чтоб близко, а значит, здесь не будут шастать рабочие, любопытные стариканы и дети. На машине тут не проедешь, недостроенная эстакада могла и рухнуть, впрочем, даже если бы ее достроили, на нее сумел бы вскарабкаться разве что джип, но втащить красную тележку им удалось быстро – Хили тянул, Гарриет толкала. Если бы вдруг внизу проехала машина, они легко смогли бы укрыться за высокими бетонными заграждениями, но на дороге было темно. За эстакадой исчезали во тьме безграничные поля, вспыхивали белые огни города. На эстакаде ветер был сильнее: свежий, опасный, бодрящий. И бортики, и проезд были припорошены сероватой пылью. Хили отер руки о шорты – они были как будто мелом перепачканы, зажег фонарик и обвел им эстакаду: засохший сливной желоб, забитый смятыми бумажками, покосившийся бетонный блок, куча мешков с цементом и липкая бутылка, в которой до сих пор плескались остатки оранжада. Гарриет перегнулась через заграждение, как через перила на палубе океанского лайнера, и глядела вниз, на темную дорогу. Ветер дул ей прямо в лицо, волосы у нее развевались и Хили подумал, что сейчас она хотя бы не выглядит такой несчастной, как днем. Вдалеке раздался долгий, мрачный свист паровоза. – Ого, – сказала Гарриет, – уже восемь, что ли? У Хили коленки стали как ватные. – Не-е, – сказал он. В звенящей тишине зазвучал торопливый перестук вагонных колес, задребезжали рельсы железнодорожного переезда, все громче, громче и громче… Снова провизжал свисток, на этот раз – почти рядом, и они увидели, как по рельсам, где они всего каких-нибудь пятнадцать минут назад толкали тачку, шумно пролетел товарный поезд. Вдалеке строго дрожало сигнальное эхо. На востоке, в клубившихся над рекой тучах ртутно-синей венкой дернулась беззвучная молния. – Нужно почаще сюда приходить, – сказала Гарриет. Глядела она не в небо, а на липкий черный асфальт, который вырывался из туннеля прямо у них под ногами, Хили стоял за спиной, но она будто и не с ним говорила, будто висела над водосливом плотины – брызги летят ей в лицо, и слышит она только рев воды. Змея забилась в ящике, они оба вздрогнули. – Тихо-тихо, – нежно засюсюкала над ней Гарриет, – не вертись ты. Они подняли ящик и засунули его в дырку между заграждением и мешками с цементом. Гарриет, опустившись на колени прямо среди осколков чашек и окурков, оставленных рабочими, попыталась вытащить снизу пустой мешок из-под цемента. – Поскорее, – сказал Хили. Жара окутывала его мокрым колючим одеялом, от цементной пыли, сена в полях, от дрожащего, наэлектризованного воздуха защекотало в носу. Гарриет выдернула пустой мешок, который тотчас же заполоскало на ветру, будто белесый флаг высадившейся на Луну экспедиции. Она быстро свернула его, спрятала возле бортика. Хили плюхнулся на колени рядом с ней. Сталкиваясь головами, они прикрыли мешком ящик с коброй и для верности придавили его цементом, чтоб не улетел. Вот все взрослые сидят сейчас по домам, а что же они делают, думал Хили – подсчитывают расходы, смотрят телевизор, вычесывают кокер-спаниелей? Ночной ветер был свежим, живительным и одиноким – Хили казалось, что весь привычный ему мир остался далеко позади. Они потерпели крушение и высадились на пустынной планете… хлопают на ветру флаги, погибших хоронят по военному обычаю. торчат в пыли самодельные кресты. За горизонтом посверкивают тусклые огоньки инопланетного поселения – там им не рады, там – враги Федерации. “В контакт с местным населением не вступать, – раздался строгий голос у него в голове. – В противном случае вас с девушкой ожидает смерть”. – Ей там хорошо, – сказала Гарриет, встав на ноги. – Она справится, – сказал Хили уверенным басом капитана звездолета. – Змеям не нужно есть каждый день. Надеюсь только, что ее напоили как следует, перед тем как мы ее забрали. Сверкнула молния – на этот раз ярко, с резким треском. И сразу же загрохотал гром. – Давай обратно длинным путем вернемся, – попросил Хили, откидывая челку с глаз, – по дороге. – Зачем? Поезд из Чикаго еще не скоро проедет, – сказала Гарриет, Хили молчал, но, увидев, до чего пронзительно она на него уставилась, разволновался: – Он через полчаса будет. – Успеем. – Ну, как хочешь, – сказал Хили и обрадовался, что по голосу и не скажешь, что он напуган. – Я по дороге пойду. Молчание. – А с тележкой что тогда? – спросила она. Хили задумался: – Наверное, тут брошу. – Прямо здесь? – Ну и что? – сказал Хили. – Все равно я с ней больше не играю. – А вдруг ее кто-нибудь найдет? – Да сюда никто не ходит. Они помчались вниз по бетонному спуску – ветер в лицо, вот здорово, – разогнавшись, махом одолели половину пастбища и, задыхаясь, сбавили скорость. – Дождь начинается, – сказала Гарриет. – Ну и что, – ответил Хили. Он чувствовал себя непобедимым – он старший офицер, покоритель планет. – Эй, Гарриет, – он ткнул пальцем в сторону соседнего поля, там, посреди разворочанных бульдозерами глиняных кратеров поблескивала вычурная неоновая вывеска: Тенистые рощи дома будущего – Хреновое у них будущее, – сказал Хили. Они побежали по обочине Пятой магистрали, держась подальше от фонарей, обегая мусорные баки (Хили был настороже – как знать, вдруг матери захотелось мороженого и она попросила отца сбегать к “Джамбо”, чтоб успеть до закрытия). Затем они свернули в город и темными переулками добежали до кинотеатра на площади. – Уже полфильма прошло, – сообщила им кассирша с очень лоснящимся лицом, выглядывая из-за раскрытой пудреницы. – Да, мы знаем, – Хили протолкнул два доллара под стеклянное окошечко, сделал шаг назад, нетерпеливо приплясывая на месте, размахивая руками. Сейчас ему меньше всего на свете хотелось смотреть полфильма о говорящем “фольксвагене”. Кассирша защелкнула пудреницу, вытащила ключи, чтоб открыть зал и впустить их, и тут вдалеке раздался свисток паровоза: на станцию Александрия прибывает поезд до Нового Орлеана, отправление в 20.47. Хили ткнул Гарриет в плечо. – Давай скатаемся на нем в Новый Орлеан. Как-нибудь вечерком. Гарриет отвернулась, скрестила руки на груди, выглянула на улицу. Вдали грохотал гром. На другой стороне улицы захлопал на ветру навес над хозяйственным магазином, обрывки бумаги запрыгали, закувыркались по тротуару. Хили взглянул на небо, выставил ладонь. Когда кассирша повернула ключ в стеклянной двери, на лоб ему шлепнулась капля дождя. – Гам, а ты “Транс АМ” водить сможешь? – спросил Дэнни. Как же он торчал, торчал, что твой лютик, а бабка у него ну до того худющая, костями ощетинилась, ни дать ни взять кактус в красном цветочном халате – цветастом, поправил себя он, уставившись на бабку, – в красный бумазейный цветочек. До бабки и впрямь доходило, как до кактуса, прошло несколько минут, прежде чем она, запыхтев, ответила своим колючим голоском: – Водить-то еще ладно, могу. Мне просто сидеть в ней уж больно низко. С моим-то артуритом. – А я не могу… – Дэнни смолк, все обдумал, начал заново: – Я могу отвезти тебя в суд, если хочешь, но машина-то выше не станет. Бабке не угодить, все-то ей было не по росту. Когда грузовик был исправен, так она жаловалась, что в кабину лезть высоко. – Эх, – мирно ответила Гам, – я и не против, чтоб ты меня, сынок, отвез. Не зря ж мы столько денег отдали, чтоб тебя на дальнобойщика выучить. Вцепившись сухонькой коричневой клешней в руку Дэнни, она медленно – очень медленно – прошаркала к машине по утоптанному пыльному двору, мимо Фариша, который, сидя в шезлонге, разбирал телефонный аппарат, и тут Дэнни пришло в голову (как озарило, оно так всегда и бывает), что все его братья – да и он тоже – умели разглядеть самую суть вещей. Кертис видел в людях добро, Юджин видел в мире Божью руку, понимал, что у каждой вещи есть заповеданные ей роль и место, Дэнни видел, что творится у людей в головах, что движет их поступками, а иногда – под действием наркотиков, конечно же – видел и будущее. Но вот Фариш – по крайней мере до болезни – зрел в корень лучше их всех вместе взятых. Фариш понимал энергию, которая движет миром, видел все ее скрытые возможности, знал, как все устроено – хоть двигатели, хоть животные в этой его таксидермической лаборатории. Теперь, правда, если уж Фариш чем и заинтересуется, так ему обязательно надо это выпотрошить да вытрясти, чтоб удостовериться – ничего там особенного внутри и не было. Радио Гам не любила, поэтому до города они ехали в полной тишине. Дэнни чувствовал все-все металлические детальки, которые слаженно вертелись в бронзовом нутре машины. – Ну и славно, – безмятежно заметила Гам, – а то я уж как волновалась, что зря мы тебя на водителя учили. Дэнни молчал. Самое счастливое это было время – когда он грузовик водил, до того, как второй раз в тюрьму попал. Он повсюду шатался, играл на гитаре, даже подумывал, не собрать ли группу, поэтому крутить баранку ему было скучно – полная банальщина, не то что блестящее будущее, которое он себе рисовал. Но теперь он вспоминал это времечко – это было всего-то пару лет назад, а кажется, что целая вечность прошла, – и с тоской вспоминал не ночи, проведенные в барах, а дни за рулем. Гам вздохнула. – Оно, может, и к лучшему, – прошелестела она тонким старческим голоском, – а то так бы и водил этот грузовик, пока б не помер. “Уж все получше, чем дома штаны просиживать”, – подумал Дэнни. Бабка его вечно выставляла тупым, из-за того что ему нравилась та работа. “Дэнни-то от жизни многого не надо”. Вот что она всем твердила, когда он нанялся дальнобойщиком. “Это хорошо, Дэнни, что ты ни на что особо не надеешься, тогда и разочарований не будет”. Этот жизненный урок должны были накрепко затвердить все ее внуки: от мира многого не жди. Мир – место поганое, тут человек человеку волк (другая ее любимая присказка). Если ее мальчики будут многого хотеть или будут много чего из себя воображать, дождутся только того, что все их надежды разобьют да растопчут. Как по Дэнни, а урок это был так себе. – Я Рики Ли так и сказала, – она кротко сложила на коленях изъязвленные ручки, покрытые царапинами и вздувшимися черными венами. – Когда он получил баскетбольную стипендию в университет Дельты и ему надо было не только учиться да мячом стучать, а еще и ночами вкалывать, чтоб за книжки было чем заплатить. И я ему так и сказала: “До чего ж тошно думать, Рики, что тебе работать больше всех придется. Только чтоб богатенькие детки, у которых всего в жизни есть поболе, чем у тебя, стояли сложа руки да над тобой надсмехались…”