Маленький друг

– Домой? – слова Гарриет, похоже, даже не удивили Эди, просто позабавили. – Чепуха! Ты чудесно проведешь время!

– Нет, Эди, пожалуйста. Я ненавижу это место.

– Зачем тогда ты хотела сюда поехать?

Гарриет не нашлась, что ответить. Они завернули за угол, спустились к подножию холма, и перед Гарриет замелькала череда позабытых ужасов. Клочковатая трава, потускневшие от пыли сосны и красновато-желтый гравий, похожий на сырую куриную печенку – ну почему же она забыла, что место тут просто омерзительное, что каждая проведенная здесь минута была для нее сущей пыткой? Впереди слева – ворота, за ними спрятался в зловещей тени домик директора. Над дверью висело полотнище с намалеванным вручную голубем и жирными косыми буквами: ВОЗРАДУЙТЕСЬ!

– Эди, пожалуйста, – быстро сказала Гарриет, – я передумала. Давай вернемся.

Эди сжала руль, резко развернулась и недобро посмотрела на Гарриет – светлым, хищным взглядом, взглядом, который Честер звал “снайперским”, потому что такими глазами только в прицел глядеть. Глаза Гарриет (которую Честер иногда звал “младшим снайпером”) были такими же светлыми и ледяными, но видеть уменьшенное отражение своего собственного упрямого взгляда Эди было не по душе. На застывшем личике внучки Эди не заметила ни тоски, ни тревоги – ей казалось только, что она дерзит, и дерзит самым нахальным образом.

– Не глупи, – безжалостно сказала она и перевела взгляд на дорогу – очень вовремя, не то они бы съехали в канаву. – Тебе тут понравится. Через неделю будешь ныть и канючить, чтоб тебя отсюда не забирали.

Гарриет изумленно уставилась на Эди.

– Эди, – сказала она, – да тебе бы самой тут ни за что не понравилось. Ты бы и за миллион долларов тут не осталась бы.

– “Ой, Эди, – издевательски запищала Эди, передразнивая Гарриет, – отвези меня в лагерь! Я хочу обратно!” Вот что ты будешь говорить, как придет время уезжать.

От обиды Гарриет даже дар речи потеряла.

– Не буду, – наконец выдавила она. – Не буду.

– Будешь-будешь, – пропела Эди, вздернув подбородок – Гарриет терпеть не могла этот ее самодовольный, бодренький голосок. – Еще как будешь! – еще громче повторила она, даже не взглянув на Гарриет.

Вдруг загнусавил кларнет – звук вышел зуболомный, не то надрывается скот в загоне, не то деревенщина с кем-то здоровается: это доктор Вэнс, словно герольд, вострубил их прибытие. Доктор Вэнс был никакой не доктор – не настоящий доктор-врач – а так, разрекламированный христианский управленец, янки с кустистыми бровями и зубищами, как у осла. Он считался большой шишкой в баптистском молодежном движении и, как верно подметила Аделаида, лицом был вылитый Безумный Шляпник со знаменитых иллюстраций Тенниэла к “Алисе в Стране чудес”.

– Дамы, добро пожаловать, – заворковал он, просунув голову в опущенное окно машины. – Слава Господу!

– Слава, слава, – отозвалась Эди, которой дела не было до евангельского душка, которым, бывало, отдавали реплики доктора Вэнса. – Вот, привезла вам пассажира. Сейчас запишу ее и домой поеду.

Доктор Вэнс нагнул голову, просунулся подальше в окошко и улыбнулся Гарриет. Лицо у него было обветренное, кирпично-красное. Гарриет холодно отметила, что из носа у него торчат волоски, а между крупных квадратных зубов скопился налет.

Доктор Вэнс театрально отдернул голову, как будто Гарриет ошпарила его взглядом.

– Ого! – он вскинул руку, понюхал подмышку, взглянул на Эди. – Я уж было подумал, что утром забыл дезодорантом побрызгаться.

Гарриет уткнулась взглядом в коленки. “Ну и что, что мне придется тут остаться, – мысленно твердила она, – но притворяться, что мне тут нравится, я не обязана”. Дети в лагере, считал доктор Вэнс, должны быть шумными, резвыми, подвижными, а если кто духу лагеря не соответствует, так он его расшевелит силой – затормошит, задразнит. “Что такое, шуток не понимаешь? Не можешь, что ли, над собой посмеяться?” Только кто затихнет – неважно, почему, – как доктор Вэнс тут как тут, швырнет в него наполненный водой воздушный шар, заставит танцевать перед всем лагерем – по-цыплячьи дрыгать ногами, или отправит бегать по грязи, ловить перемазанную жиром свинью, или нацепит жертве на голову дурацкую шапку.

– Гарриет! – нарушила Эди неловкое молчание.

Но что бы там Эди ни говорила, а от доктора Вэнса ей тоже не по себе делалось, и Гарриет это знала.

Доктор Вэнс уныло подудел в кларнет, но Гарриет все равно не подняла головы, тогда он снова просунулся в окно и показал ей язык.

“Я окружена врагами”, – напомнила себе Гарриет. Придется проявить силу духа и вспомнить, зачем она сюда приехала. Да, она ненавидит лагерь на озере Селби, но сейчас для нее безопаснее места и не придумаешь.

Доктор Вэнс присвистнул – звук вышел обидным, презрительным. Гарриет с неохотой подняла глаза (сопротивляться бессмысленно, он так и будет к ней цепляться), и доктор Вэнс сделал брови домиком, как у грустного клоуна, выпятил нижнюю губу.

– Праздник жалости к себе, он и не праздник вовсе, – сказал он. – А знаешь почему? А? Потому что празднуешь один-одинешенек.

У Гарриет запылали щеки, она тайком глянула в окно, за спину доктору Вэнсу. Тонкие высокие сосны. Мимо тихонько прокралась стайка девочек в купальниках, ноги у них были забрызганы красной грязью. “Пала власть горских вождей, – подумала Гарриет. – Я оставил родину и укрылся в вересковых пустошах”[30].

– … неприятности дома? – услышала она ханжеский голосок доктора Вэнса.

– Никаких неприятностей. Просто она. Гарриет просто много о себе воображает, – звонко и четко сказала Эди.

Гарриет вдруг живо с гадливостью припомнила, как доктор Вэнс выталкивал ее на сцену, чтобы она поучаствовала в конкурсе “Покрути-ка обруч”, и как над ней смеялся весь лагерь.

– Ясно, – хохотнул доктор Вэнс, – что ж, с воображалами мы тут умеем управляться.

– Слышала, Гарриет? Гарриет! Ох, не знаю, – вздохнула Эди, – не знаю, что на нее нашло.

– Ничего, пара-другая “королевских ночей”, пробежит разок-другой эстафету с горячей картошкой – и мигом оттает.

“Королевские ночи”! Так и замельтешили сумбурные воспоминания: кто-то своровал ее трусы, кто-то налил воду ей в кровать (“А Гарриет в кровать писается!”), какая-то девчонка ноет: “Не садись сюда!”

Мисс Зубрилка, В-Книге-Нос!

– Эге-гей!

У жены доктора Вэнса голос визгливый, деревенский, а вот и она сама, приветливо трусит к ним в полиэстеровом пляжном костюмчике. Миссис Вэнс (сама она, правда, предпочитала, чтобы ее звали мисс Пэтси) руководила лагерем для девочек и была такой же противной, как доктор Вэнс, правда, действовала по-другому: вечно лезла с телячьими нежностями, совала во все свой нос и задавала кучу личных вопросов (про мальчиков, про интимности, всякое такое). “Мисс Пэтси” было ее официальным прозвищем, но все девочки звали ее “Врачихой”.


– Привет, лапуля! – она просунула руку в окно и ущипнула Гарриет. – Как наши делишки? – Дерг, дерг. – Поглядите-ка на нее!

– Здрасте, миссис Вэнс, – сказала Эди, – как поживаете?

Эди втайне обожала людей вроде миссис Вэнс, потому что на их фоне можно было без особых усилий казаться королевой.

– Ну так идемте же! Все идем в контору! – Миссис Вэнс всегда говорила неестественно бодрым голосом, как женщины, которые участвовали в конкурсе красоты “Мисс Миссисипи” или в “Шоу Лоренса Велка”[31]. – Дорогуша, да ты вон как вымахала! – сказала она Гарриет. – Ну что, обещаешь в этот раз ни с кем не драться?

Доктор Вэнс очень недобро поглядел на Гарриет, и ей этот взгляд совсем не понравился.



В больнице Фариш все прокручивал варианты того, что могло случиться с их бабкой, выдвигал самые разные версии и искал объяснения – весь вечер, да и весь следующий день, поэтому братьям уже очень, очень надоело его слушать. Отупев от недосыпа, они слонялись по приемному покою возле отделения реанимации, то слушая Фариша, то поглядывая воспаленными глазами в телевизор, где показывали мультик про пса-сыщика.

– Только дернешься, как она сразу и укусит, – сообщил Фариш кому-то невидимому, как будто Гам могла его услышать. – Зря ты задергалась. Да хоть бы она на коленях у тебя свернулась.

Он встал, провел руками по волосам и принялся расхаживать туда-сюда, мешая им смотреть телевизор.

– Фарш, – громко сказал Юджин, вытянул ноги, потом снова их скрестил. – Гам ведь так и так надо было за руль садиться, ведь верно?

– Только в канаву выруливать было необязательно, – сказал Дэнни. Фариш свел брови.

– Меня ты из машины так легко бы не выманил, – свирепо сказал он. – Я б сидел тихо как мышка. Стоит дернуться, – он плавно рассек воздух рукой, – это для нее как угроза. Тогда она защищается.

– Ну а что еще ей было делать, Фариш? Ей, черт подери, змея в машину свалилась.

Вдруг Кертис захлопал в ладоши и ткнул пальцем в телевизор.

– Гам! – воскликнул он.

Фариш вскинулся, обернулся. Дэнни с Юджином смущенно прыснули со смеху. В телевизоре пес и группа подростков пробирались по жуткому старинному замку. На стене, промеж охотничьих рожков и алебард висел, оскалившись, скелет, который – ну это ж надо – был здорово похож на Гам. Внезапно скелет слетел со стены и поплыл за псом, который с визгом принялся от него удирать.

– Вот так, – с трудом выдавил Юджин, – вот так она и выглядела, когда кобра за ней гналась.

Фариш только молча поглядел на них – устало, безнадежно. Кертис понял, что что-то натворил, сразу же перестал смеяться и растерянно воззрился на Фариша. Но тут к ним вышел доктор Бридлав, так что они все разом замолчали.

– Ваша бабушка пришла в сознание, – сказал он. – Похоже, выкарабкается. Мы отключили ее от аппарата.

Фариш закрыл лицо руками.

– В смысле, от аппарата искусственного дыхания. Но она по-прежнему под капельницей из-за нестабильной стенокардии. Зайдете к ней?

Они выстроились гуськом и чинно прошествовали за доктором сквозь дебри аппаратов и загадочных устройств к отгороженному занавеской закутку, где лежала Гам (один Кертис остался радостно смотреть “Скуби Ду”). Лежала она неподвижно, и эта ее неподвижность и была страшнее всего, потому что в остальном выглядела она не хуже обычного, разве что глаза полуприкрыты – из-за паралича Гам не могла шевелить веками.

– Ну, я вас оставлю с ней на минуточку, – доктор энергично потер руки. – Но всего на минуточку. Ей нельзя переутомляться.

Фариш первым подскочил к кровати.

– Это я, – сказал он, склонившись над бабкой.

Глаза под веками задвигались, Гам медленно отняла руку от покрывала, и Фариш тотчас же ухватил ее обеими ладонями.

– Кто это сделал? – грозно спросил он и почти прижал ухо к ее губам, чтобы лучше слышать.

Через несколько секунд она ответила:

– Не знаю, – голос у нее был сухой, слабый, еле слышный. – Я только вдалеке детей каких-то видала.

Фариш покачал головой, встал, с размаху шлепнул кулаком по ладони. Подошел к окну, уставился на парковку.

– Да какие дети, брось ты, – сказал Юджин. – Я как про все это узнал, знаете, на кого подумал? На Портона Стайлса. – У Юджина рука до сих пор была в перевязи после укуса змеи. – Или это Бадди Рибалс. Говорят же, что у Бадди есть список людей, с которыми он хочет поквитаться. Что когда-нибудь он всем отомстит.

– Нет, это точно не они. – Взгляд у Фариша вдруг сделался умный, проницательный. – Это все тогда вечером началось, в миссии.

Юджин сказал:

– Не надо на меня так смотреть. Я тут ни при чем.

– Думаешь, это Лойал? – спросил Дэнни Фариша.

– С чего бы? – сказал Юджин. – Он уж неделю как уехал.

– Одно мы знаем точно. Это, черт подери, его змея. Без вопросов, – сказал Фариш.

– Знаешь, это ты попросил его приехать и притащить своих змей, – сердито сказал Юджин, – я его не звал. Я теперь вообще к себе домой-то зайти боюсь…