Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба
Часть 111 из 118 Информация о книге
– Не помню, – пожал плечами Людвиг. – В законе слишком много слов… – Зато помню я, – Карл отбросил гнев и был теперь холодно спокоен. – Закон Гароссы, Людвиг, об Отягощенных злом ничего не говорит, зато оговаривает, что в трудных случаях судить следует по обычаю, что и делалось раза три-четыре за историю Нового Города. Например, когда встал вопрос о короновании твоего прадеда Захара Сухая Рука. Помнишь эту историю? – Да, – кивнул Людвиг с улыбкой. – А ты, Карл, я вижу, неплохо знаешь нашу историю. Вот только не вижу, как случай с Захаром Вольхом может помочь той самозванке, ради которой ты так стараешься. Впрочем, стараешься ты, как я понимаю, все-таки для себя. Новый Город богат… – Людвиг, – Карлу разговор наконец надоел, к тому же ему пора было отправляться обратно. – Давай закончим диспут о законах и обычаях и приступим к делу, ради которого я тебя разбудил. Впрочем, кое-что я тебе все-таки объясню. Я Карл Ругер – граф и маршал империи Яра. Тот самый Карл Ругер, который разбил в битве при Лоретте Венедикта Хиша, коннетабля твоего деда. Уж эту-то историю ты знать должен. Так скажи, так ли для тебя зазорно сразиться с тем, кто убил сорок тысяч твоих соотечественников? Хотя, возможно, граф империи недостойный противник для господаря Нового Города… Что ж, тогда ты, верно, не откажешь в поединке герцогу Герру? – Так ты теперь герцог? – Вот тут Людвиг посмотрел на Карла с неприкрытым любопытством. – Я теперь император Яр, – ответил Карл, поднимая правую руку и показывая Людвигу перстень с императорской печатью. – Ты позволишь мне одеться? – Вместо ответа сказал Людвиг и встал с постели. Он был злодей, разумеется, но отказать в поединке императору все-таки не мог. – Одевайся, Людвиг, – согласился Карл. – Не будешь же ты драться голым? А что касается закона Гароссы и истории Захара Вольха, то я вспомнил о ней неспроста. Ты должен знать, что принц Иероним оспорил право своего старшего брата на трон на том основании, что Захар родился увечным. Однако суд Мудрых его возражений не принял, постановив, что поскольку в других странах увечье подобного рода никогда не рассматривалось как серьезное препятствие к отправлению верховной власти, а закон Гароссы такие случаи специально не оговаривает, то и право Захара сомнению не подлежит. – Хочешь сказать, что Отягощенные злом… – Жена герцога Гавриила Рудого выпускала адата, – пожал плечами Карл, наблюдая за тем, как встревоженный его словами Людвиг натягивает штаны. – И это не слухи, Людвиг. У меня есть неоспоримые свидетельства, и документы эти примет к рассмотрению любой суд. А о том, кто на самом деле, лежит в могиле Деборы Вольх, и лежит ли там кто-нибудь вообще, мы узнаем, когда вскроем могилу. Но думаю, дело до этого просто не дойдет. Слишком мало прошло времени, Людвиг, и слишком много людей помнят принцессу Вольх. Или ты успел убить всех? 4 – Ночью убит господарь Людвиг Удача! – Губы корчмаря тряслись от овладевших им чувств. – Такой ужас, судари мои, такой ужас! – Ужас, – согласился Конрад. Впрочем, судя по голосу, сам он находил известие не более ужасным, чем если бы корчмарь сообщил, что после обеда пойдет дождь. – Я полагаю, объявлен траур? – Да, ваша светлость, – закивал все еще не пришедший в себя от обрушавшейся новости человек. – Непременно траур! Двадцать дней, как и при родителе его покойном, Альберте. – А кто будет новым господарем? – Карл допил вино и посмотрел через окно на оседланных лошадей, привязанных до времени у коновязи во дворе. – Ах, ваша светлость! – вскричал совершенно расстроенный корчмарь. – Так в том-то и дело! В том-то и дело, судари мои, что на трон могут претендовать двое: принц Андрей, это, значит, младший брат покойного государя, и принц Виктор – сынок господарский. По закону-то, он вроде бы и должен, но ему и шести лет еще не исполнилось, а значит, и у Андрея права есть. Старшинство, оно ведь… – Но ведь у Людвига есть старшая сестра, – вмешалась в разговор Валерия. – Почему трон вообще достался Людвигу, а не Деборе? – Ах, ваша милость! – Корчмарь в растерянности развел руками и посмотрел на остальных гостей, как будто призывал их в свидетели. – Это же самая что ни на есть тайна и есть… Он не закончил своей фразы, потому что взгляд его ненароком встретился со взглядом Деборы, и корчмарь начал стремительно бледнеть. – Ох, – сказал он наконец в наступившей тишине. – Девы-заступницы! Зрачки его расширились, а кожа лица стала белой, как снег. – Ваше… я… ох… – Держите, уважаемый! – Поднявшийся из-за стола Август бросил на столешницу несколько мелких монет и обернулся к остальным. – Я полагаю, нам следует поспешить в столицу! – Как скажешь, Август, – усмехнулся в ответ Карл. – Но на самом деле спешить нам некуда. Ни один из двух претендентов короноваться сегодня не решится. Впрочем, почему бы и нет? – Ну, что ж, – кивнул Конрад. – Чем сидеть здесь, не лучше ли, и в самом деле, немного проветриться. Прогулка верхом! Что может быть лучше в такой день, как сегодня? – Ты не находишь, что Людвиг умер очень вовремя? – спросила, поднимаясь, Дебора и вопросительно посмотрела на Карла. – Он не умер, – возразила Анна. – Он убит. – Какая разница? – Пожала плечами Валерия. – Его нет, и трон теперь пуст. – О чем ты жалеешь? – спросил Карл, беря Дебору под руку. – О том, что он умер, или о том, что его зарезала не ты? – Я не жалею ни о чем, – покачала она головой и требовательно заглянула ему в глаза. – Я просто хочу знать, что здесь произошло на самом деле. – Поединок, – коротко объяснил Карл, выходя вместе с ней из обеденной залы. Однако, обдумав ситуацию, решил все-таки разъяснить свои мотивы. – Людвиг ожидал нашего прихода, и чем бы все это завершилось, я не знаю. И не хочу знать, если честно. Мое воображение может нарисовать и такое, что отказывается принимать душа. – Прости, – тихо сказала Дебора. – Ты прав. Я все понимаю. Но я столько раз представляла себе… – Подумай о другом, – так же тихо предложил Карл. – Ведь с этим тебе бы пришлось жить. – А теперь? – спросила она и наконец обернулась. – Я убил его в поединке, – Карл смотрел ей прямо в глаза, в серой безбрежности которых ему, вероятно, предстояло прожить вместе с ней – ее, но уже не свою, жизнь. – Зло отмщено, Дебора, – звуки, складывающиеся в ее имя, доставили краткую радость. – Но ни на мне, ни тем более на тебе греха нет. Перед смертью Людвиг все понял. Не раскаялся, нет. Но осознал. Этого достаточно. А книга, о которой ты мне рассказывала в Линде… Она цела и хранится в тайнике в спальне. Я тебе потом покажу, как он открывается, а ты дашь мне ее почитать. 5 На самом деле, «Книгу диковин» он читать не собирался. Не то, чтобы у него не было интереса. Не было нужды. Возможно, будь у него на то время, Карл нашел бы такое чтение более чем интересным. Ведь, скорее всего, эта древняя трейская книга была и в самом деле полна рассказов о тайнах и чудесах этого мира, знание о которых было утрачено вместе с крушением Трейской империи. Однако изучение такой книги это работа, которая требует времени. Но именно времени у Карла и не было. Его не осталось. Сейчас, в Новом Городе, Карл остро почувствовал, что сроки истекли, и он ошибался, полагая, что Мотте достаточно, заключенного Договора. Все оказалось совсем не так. Мотта ждала ровно столько, сколько требовалось Карлу для решения личных дел. Ей нужна была свободная от обязательств душа, и Мотта готова была позволить Карлу краткую отсрочку, но не более того. «А любовь? – спросил он себя, ведь не к лишенной же души Мотте обращать такой вопрос. – Разве любовь не обязательство? Перед ней, той, кого я люблю, или перед самим собой?» Для Карла ответ на этот вопрос был прост и очевиден, но неспособная мыслить и чувствовать Мотта, по-видимому, считала иначе. Для нее не существовало и не могло существовать ни дружбы, ни любви, ни долга чести, ни обязательств души. И длинной перспективы – «Кто поведет объединенную армию против нойонов? Кто вообще ее, эту армию, соберет?» – Мотта видеть не умела. У нее просто имелась цель, и цель эта должна осуществиться любой ценой. «Любой…» Так что трейской книге предстояло дожидаться другого читателя. Возможно, когда-нибудь ее прочтут его сын и внук… А у Карла оставалось слишком мало времени, чтобы тратить его на необязательные вещи. Все, что он должен был знать, он уже знал. И, если и оставались пока не найденными какие-то мелкие детали древней мозаики, то были они именно мелкими и незначительными. Созданное в воображении полотно обладало уже той степенью завершенности, когда даже на его взыскательный вкус дальнейшие поиски были излишни, потому что избыточны. А время уходило. И понимание этого пробуждало в Карле почти юношескую, давно, как ему казалось, растраченную на долгой дороге жажду жизни, которая именно теперь обрела полноту и невероятную яркость красок. – Ваше величество, – голос второго камергера двора отвлек его от мыслей о «дне грядущем» и вернул к действительности дня сегодняшнего. – Время! «Время… Сейчас!» За толстой стеной, за плотно закрытыми тяжелыми дверями, собранными из широких кедровых досок с обеих сторон покрытых геометрическим орнаментом, низкий гул бронзового гонга возвестил о начале церемонии. Звук, заставляющий трепетать людские сердца даже здесь на расстоянии и под защитой каменных стен, еще не угас, а воздух уже задрожал от вступивших в свой черед длинных труб. Гаросские трубы поражали своими размерами и причудливым разнообразием форм. Несведущему человеку могло показаться, что среди тех шестидесяти семи инструментов, которые, зазвучав, заставили вздрогнуть и зайтись в ознобе не только воздух, но и камень под ногами, нет и двух похожих. Однако это было не совсем так. Несмотря на кажущееся разнообразие изготовленных из дерева, меди и серебра труб, все они относились лишь к трем традиционным для Нового Города голосовым диапазонам, низкому, символизирующему старость, среднему, означавшему зрелость, и высокому, напоминавшему о молодости. Поэтому по тону звуков, которые можно было из них извлечь, близкими, если не тождественными – или, как говорили в Гароссе, «сестрами» – оказывались порой настолько не похожие друг на друга трубы, что оставалось только диву даваться. Однако звучащие вместе, как это случилось сейчас – а в шестьдесят семь труб трубили только во время великих праздников – они были способны не просто ошеломить. Они должны были напомнить каждому, кем бы он ни был, – господином или последним из слуг, что по сути своей он – ничтожное существо, каким предстает человек в глазах богов. Звучание труб оборвалось, и жрецы снова ударили тяжелыми билами в огромный гонг, растянутый на кожаных ремнях между резными гранитными столбами, в ста метрах напротив главных дверей храма. Откликнулась певучая бронза, и волна оживления сразу же прокатилась по рядам собравшихся в южном притворе, просторном, вытянутом в длину помещении, находившемся – если смотреть изнутри наружу – справа от главного храмового зала. В обычные дни зал этот, украшенный древними фресками и изумительной красоты резьбой по мрамору, пустовал. В праздники в нем раздавали милостыню. Но именно из южного притвора выносили пред глаза собравшихся на площади перед храмом горожан новорожденных принцев и принцесс. И отсюда же во время свадебной церемонии выходили невесты господарей и принцев Нового Города. Поэтому и Карл, окруженный, как и положено, одними лишь кавалерами, ожидал выхода именно здесь, в южном притворе. Впрочем, нынешняя церемония сильно отличалась от всех, случившихся здесь за последние двести пятьдесят лет, с тех пор, когда в первый и единственный до этого дня раз на престол Гароссы взошла женщина. И вот это случилось вновь. Господарка Нового Города Дебора Вольх короновалась здесь, в этом храме, всего десять часов назад, на рассвете, как и все государи Гароссы до нее. Случилось это всего лишь через восемь часов после того, как на закате дня минувшего был упокоен с миром в родовой усыпальнице господарь Людвиг. Такая поспешность законом Гароссы разрешалась, хотя и являлась редкостью в длинной истории страны. Но вот свадьба великой господарки в тот же день, когда она воссела на трон, специально для этого случая, вынесенный из дворца и установленный прямо перед алтарем в храме Великих Предков, была событием исключительным. Тем более что замуж она выходила не просто за знатного кавалера, как случилось когда-то с ее предшественницей, и даже не за принца крови, а за другого венценосца, что в истории Нового Города тоже случилось впервые. И тут, – словно мало было всех этих внушающих трепет и круживших головы гароссцев обстоятельств, – следовало иметь в виду, что вассальный договор между господарем Нового Города и императором Яром формально никогда не расторгался. Кроме того, гаросская традиция никогда не забывала о «праве победителя», а Карл, как ни крути, и был тем человеком, который разгромил армию Нового Города в битве при Лоретте. – Ваше величество! – снова подал голос камергер. – Ваш выход. Карл благосклонно кивнул князю Лугано, увидел, как медленно отворяются высокие двери, и сразу же представил Дебору, точно так же благодарящую кивком другого – первого по рангу – камергера, маркграфа Спа, который должен сопровождать ее на церемонии бракосочетания. Она была сейчас величественна и прекрасна, как никогда, но сердце, мужественное сердце его Деборы – Карл знал это наверняка – было полно трепета и радости, каких она не испытывала даже сегодня утром, когда четыре верховных жреца, встав вокруг нее, одним плавным движением опустили на светло-русые волосы принцессы Вольх тяжелый господарский венец – золотой плоский обруч, с бегущими по кругу барсами Гароссы. Карл чувствовал ее так, как будто и не существовало разделяющих их стен. Казалось, он видел перед глазами серое сияние ее глаз, пронизанное золотыми отблесками наполнявшего душу счастья. И само ее счастье ощущал точно так же, как ее дыхание на своем лице, похожее на дуновение майского, полного ароматов цветущих лугов ветра. Но удивительнее всего было даже не это. На что способно его воображение, Карл знал. Поразило его сейчас то чувство единения и любви, которое испытывал он сам. Это не был знакомый ему, как и любому другому кавалеру, приступ страсти, способный затмить рассудок и вскипятить кровь. И на чувство влюбленности, что кружит голову, подобно вину, и толкает порой на невероятные для мужчины и рыцаря поступки, это тоже не походило. То, что наполняло сейчас его душу, было неизмеримо выше и простой влюбленности, и сводящей с ума страсти, основательнее и непреклоннее веры в богов, и сильнее воли к жизни и страха смерти. В присутствии этого чувства страх, ненависть и гнев просто переставали что-либо означать, а ощущение жизни становилось острее, чем он мог себе представить. Тем острее была боль при мысли о близкой и, скорее всего, вечной разлуке. Но не думать об этом, он не мог, как и не имел права – перед собой самим, перед Деборой, перед их любовью – кривить душой, полагая, что все еще может измениться к лучшему. Карл никогда никого не обманывал, если, разумеется, речь не шла о войне. Тем более ни разу в жизни он не поддался соблазну обмануть себя. Вчера, после того, как Великий Круг верховных жрецов и представителей первых фамилий Гароссы признал Дебору единственной претенденткой на «трон и власть», и после погребения господаря Людвига Вольха Карл завершил все те дела, которые не мог оставить на волю случая и чужого разумения. Дел этих было немного, но не сделай он их вчера, сегодня Карлу трудно было бы смотреть в глаза той, которую, как оказалось, он любил так, как никого и никогда прежде. «Прости, Стефания! – попросил он, делая первый шаг за кавалерами свиты, начавшими выходить из распахнувшего двери храма. – Но мы, люди, не властны над своим сердцем. Прости!» Между тем, воздух снова вздрогнул от мощного гула гаросских труб, и под торжественную песню трехголосого «хора», способного заставить дрожать даже небеса, процессия медленно потянулась из южного притвора наружу, под догорающее багрянцем и золотом закатное небо. Первыми шли двенадцать пар вооруженных церемониальными двуручными мечами кавалеров – старшие сыновья лучших родов Гароссы. За ними следовали четыре жреца – по одному представителю от каждого жреческого объединения Нового Города – выносившие на вытянутых руках регалии. Жрец храма Великих Предков нес «малый венец» – корону, которая по обычаю принадлежала жене господаря, но на этот раз должна была быть возложена на голову принца-консорта; епископ храма Единого – «Меч Калина», второй по значимости церемониальный меч Гароссы, а жрецы коллегии Духов Земных и круга Дев-заступниц – белый плащ и золотой кованый пояс, украшенный изумрудами, сапфирами и аметистами. Сразу за жрецами шел Карл и свидетели: по правую руку – Конрад Трир и Август Ругер по левую, а за их спинами, согласно старшинству, по трое в ряд, важно шествовали высшие аристократы Гароссы. Если бы жених не был монархом другого государства, они должны были бы находиться не здесь, а в северном притворе, а первые регалии выносили бы не жрицы, а жрецы. Но новые обстоятельства потребовали от гароссцев внесения изменений в устоявшийся в веках церемониал. Традиция здесь всегда была выше обычной логики. Невесту не могли сопровождать мужчины, кроме первого камергера, разумеется, положенного Деборе по сану, но и жениха не могли выводить к венчальному подиуму женщины. Выйдя из дверей храма, Карл увидел вторую процессию – поезд Деборы – под торжественное пение труб медленно вытягивающийся из северного притвора на храмовую площадь. Первыми шли сестры и молодые жены кавалеров, открывавших его собственный выход. На левом плече каждая из них тоже несла церемониальный меч, но эти клинки были обычных размеров, так что держали их без натуги и слабые женские плечи. Затем следовали жрицы, впервые за двести пятьдесят лет получившие право вынести из храма первые регалии Нового Города, а уже за ними – Дебора в сопровождении графини Брен и банессы Трир. Замыкали шествие соответственно жены и матери первых людей Гароссы, тех, что сейчас оказались за спиной Карла. Посередине просторной площади возвышался крытый белой тканью помост – свадебный подиум с пятиступенчатыми пологими лестницами на три стороны: слева, справа и прямо от центральных дверей храма. Полог из темно-синей, расшитой серебряными звездами ткани, укрепленный на четырех угловых столбах символизировал ночное небо, откуда по гаросской традиции смотрят на землю глазами звезд великие боги. Дойдя до подиума, кавалеры расступились, образовав живой коридор, по которому Карл и свидетели прошли под скрестившимися над головой мечами к правой лестнице. Трубы смолкли. Раздался новый удар гонга, и Карл начал подниматься на подиум. С противоположной стороны, навстречу ему шла Дебора, а сопровождавшие их вельможи – мужчины и женщины – расходились по сторонам, занимая места на двух ступенчатых трибунах, крытых зеленой тканью, слева и справа от помоста. Оттуда они и будут наблюдать за церемонией. «Вот я», – сказал Карл, встав на белую ткань помоста. «И вот я», – откликнулась, вставшая лицом к нему Дебора. Ни одного звука не сорвалось с их губ, но каждый знал, что произнес другой. «Мое сердце принадлежит тебе, – сказал он. – И все, что есть я, это ты». «Я знаю, Карл, – ответила она. – И ты знаешь, что я это ты, потому что разделить нас во мне не способна даже смерть». «Я люблю тебя, Дебора», – сказал он. «Я люблю тебя, Карл», – сказала она. Ни одного звука не прозвучало в наступившей тишине, и не дрогнули их губы, и ни один мускул не шевельнулся на сосредоточенных и торжественных лицах, но улыбка расцвела на мягких губах Деборы, и сгущающийся сумрак вечера бежал прочь от сияния, рожденного этой улыбкой, видеть которую мог один лишь Карл. Один? Его счастье было так велико, что, казалось, теплом и светом этого чувства можно растопить даже вечные льды горных вершин, но видеть это могла одна лишь Дебора, которой и принадлежала его ответная улыбка. Лишь она одна? «Я даже завидую, – улыбнулась Валерия, глаза которой сияли сейчас прозрачной, пронизанной солнечными лучами синью небес. – Но зависть моя светла». «Тебе нечему завидовать, дорогая, – ответил улыбкой на улыбку обычно суровый Конрад Трир. – Я люблю тебя, Валерия, и моя жизнь принадлежит тебе». «Я ношу под сердцем твоего ребенка, Конрад». «У вас будет сын», – сказал Карл. «И у нас будет сын», – сказала Дебора. «Анна беременна», – сказала Виктория.