Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба
Часть 114 из 118 Информация о книге
Здесь ничего не изменилось, и по-прежнему горел и не сгорал отброшенный Карлом за ненадобностью факел. Давным-давно. Секунду назад. Карл медленно вернулся к дверям, через которые однажды вошел в зал Врат. Постоял мгновение, глядя на две женские фигуры – белую и черную – и испытывая незнакомое и противное его природе чувство одиночества. И наконец, спустившись по короткой лестнице, ступил на черную тропу. «Я иду», – сказал он, делая первый шаг. Мерцающий воздух Мотты вздрогнул, и Карлу снова показалось, что мир вокруг сдвинулся и медленно, но в то же время мгновенно, повернулся, как проворачивается вокруг оси огромный мельничный жернов. Мгновение, и все прекратилось, но Белая и Черная Дамы уже разошлись и стояли теперь по обе стороны «тропы», открывая взору Карла начавший слабо светиться монолит Врат. Свет шел изнутри камня – если, конечно, это был камень – постепенно набирая силу по мере того, как Карл шаг за шагом приближался к концу тропы. Страха не было. Он так и не смог коснуться бестрепетного сердца Карла. Но зато на этом коротком пути к Вратам Карл сполна испытал чувство одиночества, внезапно возникшее в душе, едва он вернулся сюда через Зеркало Дня. Чувство это было для него новым и оказалось по-настоящему мучительным. Потому, вероятно, что теперь, когда и сама жизнь Карла, всегда и везде являвшаяся, прежде всего, дорогой, подошла к концу, он понял со всей определенностью, что это такое, остаться одному. «Один». Один на последней тропе. Один на один с величайшей тайной ойкумены. Один перед ликом судьбы, которая должна открыться за ярко сиявшим монолитом Врат. Он подошел к камню и положил руки на рукояти меча и кинжала, который он забрал этой ночью у Деборы. – …Что означает эта формула, я не знаю! – сказал тогда Мышонок. – Какая формула? – удивился Карл. – 3 + 1 + 1 + 2 + 2 + 3 = 7 + 2 + 2 = 1 – продиктовал Леон. «3 + 1 + 1 + 2 + 2 + 3 = 7 + 2 + 2 = 1», – повторил про себя Карл, извлекая из ножен Убивца и Синистру. И в самом деле, что должны были означать эти цифры? Какой изощренный шифр они содержали? Но ответ на эти вопросы можно было получить, только пройдя весь путь до конца. Никто и никогда не смог бы разгадать эту загадку. Но тот, кто выстроил в давние времена лабиринт, хорошо знал, что ему нужно, а ничего не знавший об этом Карл, сам того не ведая, выполнил все условия Мотты, приведя сюда, в зал Врат, семь спутников. Семь. И трое из них были людьми (это три), одна – Отягощенной злом (один), еще одна – зверем (снова один), две – волшебницами (два) и двое – оборотнями (еще раз два). И еще трое были связаны с Карлом узами родства: жена, пусть и невенчаная, дочь и внук. Стало быть, три. А всего семь, хотя 3 + 1 + 1 + 2 + 2 + 3 равно двенадцати. Однако их не двенадцать, а семь, вот в чем дело. Семь спутников и две пары волшебных мечей и кинжалов. Два свидетеля и два ключа. А в итоге один он. Избранный. Тот, кому по силам открыть Врата. Тоска стала нестерпимой, но отступить Карл уже не мог. Теперь он мог идти только вперед. До конца. Такова была суть последней дороги. «Прощай…» Он ударил клинком Убивца в сияющий изумрудной зеленью камень врат, и монолит принял зачарованную сталь, упруго поддаваясь силе удара, как живая плоть, а не горная порода. Точно так же вошел в «камень» Синистра, и Врата открылись. Вернее, они просто перестали существовать, на глазах превратившись в плотный зеленый туман, в который, качнувшись вслед за своим оружием, невольно вступил Карл. Шаг, и еще один, третий шаг, и туман рассеялся. Карл стоял в узком каменном ущелье. Высокие обрывистые стены дикого камня, прямая, как стрела, черная базальтовая тропа, начинающаяся прямо под ногами и по дну ущелья ведущая к узкой вертикальной трещине устья, где виднелась нежная голубизна рассветного неба да два высоких – во всю высоту стен – кроваво-красных граненых обелиска по обеим сторонам расселины. И все. Нет, не все. В ущелье было сумрачно. Карл поднял голову и посмотрел вверх. Отсюда небо, открывавшееся в узком пространстве почти сходящихся в вышине стен, казалось фиолетовым. Это было небо ночи. А впереди оно было светлым, потому что вскоре должно было подняться солнце. «Вот и заканчивается ночь Мотты…» Он обернулся на мгновение, чтобы увидеть, что оставляет за своей спиной, но там снова был всего лишь зеленый монолит закрывшихся Врат. «Западня». Но в чем смысл этой западни? Зачем понадобился он, Карл Ругер, неведомому пауку, соткавшему эту сеть? «Выбор», – ответил холодный нечеловеческий голос, и Карл резко обернулся. Слева, там, где только что возносилась ввысь голая обрывистая стена, прямо из камня появилось огромное женское лицо. Женщина была красива, но красота ее не радовала глаз, а рождала смутное чувство отторжения. Однако именно эти четко очерченные губы и произнесли то единственное слово, которое прозвучало как шепот, но заставило вздрогнуть каменное ущелье. «Выбор», – сказала она. «Выбор», – вторил ей другой голос, и Карл увидел, как справа из скалы появляется еще одно чудовищных размеров лицо. Это тоже была женщина. И Карл знал, что найти в ее чертах даже малейший изъян не смогло бы и его требовательное к прекрасному художественное чувство. Однако и этой женщиной он любоваться не стал. Просто не смог. «Выбор? – спросил Карл. – Что и для чего я должен выбирать?» Он по-прежнему держал оружие в руках, но сейчас перед лицом таких сил, какие вели с ним разговор, решил, что это излишне. Даже зачарованная сталь иных бессильна против мощи богов Высокого Неба. «Выбор? – спросил он, вкладывая Синистру в ножны. – Что и для чего я должен выбирать?» – спросил Карл и вдруг увидел, что, сам того не замечая, прошел едва ли не треть пути до исполинских обелисков. Здесь черная тропа прерывалась и начиналась тропа, сложенная из плит снежно-белого мрамора. Когда и как появилась перед ним эта белая тропа, он не знал, но почувствовал, что ступив на нее, совершит нечто настолько ужасное и необратимое, что не может даже вообразить. «Тропа… Выбор…» Он снова посмотрел на огромное лицо слева. Холодные выжидающие глаза. Не каменные, а живые… Но определить, какого они цвета, Карл, как ни странно, не мог. «Выбор, Карл», – сказали глаза, и перед ним неожиданно предстала во всем великолепии виденная когда-то в доме Игнатия Кузнеца фреска Василия Вастиона. На этот раз ее не покрывали ни копоть, ни грязь, копившиеся веками, и краски казались живыми и яркими. Такими живыми и яркими, какими на самом деле могут быть только краски жизни… Он стоял посреди битвы, а вокруг – рядом с ним и вдали – сражались и умирали в последней схватке люди и иные. Он слышал звон оружия, бессмысленные выкрики и тяжелое дыхание дерущихся не на жизнь, а на смерть бойцов; чувствовал на лице холодный ночной ветер и ощущал прикосновения жара от далеких всполохов живого огня; вдыхал дым пожарищ и запахи пота и крови… Он был там во плоти и мог рассмотреть любую деталь, выражение лиц и глаз… И только лица вождей двух армий были скрыты тьмой, потому что… Он снова был в ущелье. Пот тек по лицу, как будто Карл сам участвовал в том многочасовом сражении, что «показала» ему богиня, требовавшая от него решения. «Выбор!» – повторила она. «Выбор!» – вторил ей другой «голос», и Карл посмотрел направо. Каменное лицо было безмятежно, и глаза, хоть и живые, но не человеческие, смотрели с чувством холодного превосходства. «Выбор! – Напомнила вторая богиня. – Сделай выбор, Карл». И тогда он ее узнал, хотя казалось, в этом величественном чужом лице не было ничего, что могло бы напомнить ту женщину, которая являлась ему во сне. Но это была она. Та, что следовала за ним по бесконечным дорогам его жизни, чтобы однажды все-таки поймать в ловушку Мотты. «Ты!» Но он уже снова стоял посреди битвы, а вокруг – рядом с ним и вдали – сражались и умирали в последней схватке люди и иные. Он слышал звон оружия, бессмысленные выкрики и тяжелое дыхание дерущихся не на жизнь, а на смерть бойцов; чувствовал на лице холодный ночной ветер и ощущал прикосновения жара от далеких всполохов живого огня; вдыхал дым пожарищ и запахи пота и крови… Он был там во плоти и мог рассмотреть любую деталь, выражение лиц и глаз… И только лица вождей двух армий были скрыты тьмой, потому что… 3 Сила сопереживания, охватившего его целиком второй раз подряд, была так велика, что, вынырнув из недр ожившего видения, Карл ощущал себя так, словно и в самом деле пережил два грандиозных сражения, случившихся одно за другим, без паузы переходя одно в другое. Но главное не в том, как он сейчас себя чувствовал, а в том, что теперь он окончательно понял, какое мерзкое сокровище хранили запечатанные неснимаемой печатью «Задона» Врата. «Боги…» – если бы Карл смог сделать это физически, то, наверное, даже улыбнулся. Презрительно, разумеется, потому что боги Высокого Неба оказались вполне по-человечески глупы и бессильны. И ничего-то сами они поделать не могли. Не знали, не умели, были не способны. Или и над ними довлела высшая сила? Уж не великий ли одинокий бог убру наложил эти ограничения? Но, как бы то ни было, самостоятельно действовать здесь, на Земле, в том единственном месте, где великая сила свершения способна была разрешить их давний спор, небожители, судя по всему, сами не могли. Только через других, тех, до кого были в силах дотянуться. Только через немногих сих. Однако в том-то и дело, что той безымянной богине иных – Голубой Страннице Высокого Неба, которую Карл так долго почитал за свою мать, – для достижения собственных целей нужен был не только и не столько человек или иной, а некто, по праву рождения принадлежащий обоим этим мирам. И Карл Ругер не стал первым, кого посылала она к великим Вратам, запечатанным неснимаемой печатью. А уж кем должен быть тот, кто обладал большей, чем боги Высокого Неба, властью, по-прежнему оставалось только гадать. Карл всего лишь оказался тем единственным, кто прошел этот путь до конца. А почему случилось именно так, а не иначе, и кто предопределил ему такую судьбу, и предопределил ли, было неизвестно. И вряд ли тайна эта будет когда-нибудь раскрыта. Но не в том суть. Случилось то, что случилось, и именно ему, Карлу Ругеру из Линда, суждено было однажды прийти туда, куда следует, причем не когда-нибудь, а тогда, когда нужно. Впрочем, как давно уже догадывался Карл, такие люди, как он, по определению не могли стать игрушкой в чужих руках, даже если это руки богини. Что захотят, то и будут делать, как бы не склонял их «случай» к другому, а не захотят, так и не сделают вопреки всем соблазнам Верхнего и Нижнего Миров. «Нет, – решил Карл, глядя на последнюю дорогу, буквально умолявшую его сделать первый, роковой, потому что безвозвратный, шаг. – Нет, „матушка”, я не стану убийцей людей…» Перед его глазами прошли образы тех, кого ему предлагалось сделать своими врагами и будущими рабами: Петр Ругер, Карла и Стефания, Яр и Ребекка, Август Лешак, Иван Фальх, огненная дева Анна… Их было много, встреченных им на дороге длиною в жизнь, тех, кто имел имя и собственную историю. И еще большее количество людей – несчетное их множество – навсегда остались для Карла безымянными, никогда им не встреченные, лишенные облика, но жившие когда-то или ныне живущие под Голубым Куполом. «Нет, – решительно ответил Карл кому-то, кто, возможно, мог его теперь услышать. – Нет, это не мой путь и дорога не моя». Однако правда и то, что на кон были поставлены не только их судьба и их память, но и судьбы других: Деборы и Валерии, Марта, Людо и Виктории, Гавриеля и Игнатия… Пройдет совсем немного дней и высокое небо ойкумены примет в свои объятия едва ли не последнего уцелевшего дракона. И мог ли Карл лишить старика Игнатия счастья полета? А небо, истосковавшееся по его могучим крыльям, оставить в одиночестве мог? «Нет, их палачом я не буду тоже», – покачал он мысленно головой, поднимая взгляд от дороги, мощенной снежно-белыми искрящимися плитами, к узкой вертикальной щели между двумя обелисками, где как раз в это мгновение вспыхнул наконец первый – кроваво-красный – луч встающего над горами солнца. Ни то, ни другое… Тогда что? Но разве обязательно совершать такой выбор? Разве ойкумена не единая и единственная обитель для тех и других? Жизнь непростая штука, и вряд ли Карлу – даже если суждено ему отсюда вернуться – когда-нибудь удастся примирить два этих племени, однако… «Стоит попытаться, не правда ли? – усмехнулся он, ощущая могучий зов встающего прямо перед ним светила. – Ведь во Флоре люди и иные худо-бедно, но уживаются уже добрых триста лет…» Пространство между обелисками, еще мгновение назад сиявшее прозрачной, незамутненной голубизной раннего утра, нестерпимо запылало расплавленным червонным золотом солнечного огня. Карлу показалось, что лица коснулся испепеляющий жар разгневанного его упорством светила. «Ну же, Карл!» – по-прежнему звала «последняя дорога». «Выбор!» – вторили две богини, оспаривавшие право властвовать над ойкуменой. «Иди!» – требовали почерневшие, «обуглившиеся», в смертельном сиянии солнца обелиски. «Я жду!» – властно заявлял о праве повелевать всем живым раскаленный светильник богов. – Нет! – покачал головой Карл и, преодолевая наваждение, медленно повернулся спиной к ожидавшей его целое тысячелетие дороге. – Нет! Он сделал шаг и второй, чувствуя, как стремительно сгущается перед ним воздух, и еще один шаг, и в этот момент разгневанные его решением богини нанесли Карлу последний удар. Сжало сердце, и пресеклось дыхание, так что даже стон не смог сорваться с его враз пересохших губ. «Последняя дорога. Последняя…» – Карл упал на колени, уже понимая, что если не обернется, то просто умрет. «Умру… смерть…» – Но воля бойца сильнее смерти, и душа художника не разменная монета в игре. «Последняя…» – он не обернулся. Глаза застлала кровавая пелена, и остро отточенные иглы нестерпимой боли с мстительной медлительностью вошли в виски. «Боги!» Жестокая боль заставила его отшатнуться, но спасения не было. Карл упал навзничь, не распрямив согнутые в коленях ноги и даже не почувствовав удара спиной о каменные плиты. Тело его агонизировало. Он умирал, но последнее желание идущего на смерть священно. «Де-бо…» Последнее желание… последняя дорога, которую так и не прошел до конца. Потому что не захотел. Его мозг был объят пламенем неимоверного страдания. Легкие силились и не могли достать из сомкнувшегося вокруг пекла хотя бы ничтожный глоток воздуха. Но это уже было невозможно. Сердце Карла перестало биться, сделав свой последний прощальный удар мгновение назад. Однако в этом умирающем – или уже мертвом – теле все еще жила стойкая, как сталь, и нежная, как беличья кисть, душа Бойца и Художника. И пока она жила, даже смерть была не властна над бренным телом человека, сто лет шедшего к этому дню, к этому часу, к этому – самому последнему – своему мгновению. «Дебора!» – Самое главное не желало исчезать даже под испепеляющим дыханием смертельного огня, потому что там, где властвует Хозяйка пределов, нет места любви, но и власти ее над любовью нет тоже. «Дебора!» – Это был крик, хотя ни один звук не сорвался с губ поверженного, но не побежденного Карла Ругера.