Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба
Часть 76 из 118 Информация о книге
Взгляд его, как будто сам по себе, остановился на противоположной стене. Казалось, в ней не было ничего необычного, но интуиция Карла встрепенулась, едва он пробежал глазами по уверенным строкам прочной каменной кладки, по всем этим невнятным для несведущего человека знакам и символам, составляющим послание, пришедшее из глубины веков. – Ты видишь? – спросил он через мгновение. – Ты думаешь, там скрыт тайный ход? – судя по всему, прочесть оставленные Кершгеридом знаки Дебора не могла, но зато она уже вполне научилась понимать Карла с полуслова. – Да, – кивнул Карл, продолжая изучать стену. – Но вход находится не здесь. Я думаю, он расположен выше. – Выше? – в плотной тени, сгустившейся в дальнем углу зала, куда не достигал просачивающийся сквозь узкие бойницы солнечный свет, неожиданно возник огромный зверь, темный силуэт которого и сам, казалось, был всего лишь тенью или результатом игры воображения. Однако желтые, исполненные яростного внутреннего огня глаза с вертикально поставленными узкими зрачками могли принадлежать лишь живому – из плоти и крови – существу. Адат бросил на Карла полный особой звериной иронии взгляд «через плечо» и одним мощным, но грациозным движением прожал свое мощное тело сквозь незыблемую кладку стены. Он был великолепен, этот зверь Деборы, и он был во многих своих проявлениях гораздо более человечен, чем иные люди, встреченные Карлом за долгие годы странствий по бесконечным дорогам ойкумены. И если столь любезные поэтам «звериные» эпитеты соблазнительны именно в силу своей очевидности и прозрачной до полного исчезновения символики, то и обратное могло быть вполне уместно, если бы не сила привычки и людская косность. Но Карл был свободен не только в выборе своих дорог, он и адата давно уже воспринимал, как одного из тех великолепных бойцов – вроде маршала Гавриеля, например – которые могли себе позволить быть добродушными и ироничными, просто потому что никого и ничего по-настоящему не боялись, даже смерти. Впрочем, проводив взглядом исчезнувшего за стеной зверя, Карл об этом даже не подумал, почти бессознательно нарисовав в своем воображении образ высокого, сильного и гибкого мужчины, пожалуй, даже не мужчины в полном смысле этого слова, подразумевающем зрелость, а юноши с едва начавшей курчавиться на подбородке мягкой рыжеватой бородой. Но образ мелькнул и исчез, осев среди тысяч других где-то в бездонной глубине памяти, а мысли Карла были сейчас о другом, хотя косвенно и об этом тоже. Он думал о Деборе, неожиданным образом ощущая в это мгновение невозможность и даже неуместность того, чтобы повернуться к стоящей за его плечом женщине. Однако в своем воображении он видел ее так же отчетливо, как если бы все-таки обернулся к ней и обнаружил облаченной в торжествующее сияние солнечных лучей. Она была прекрасна сейчас, но, с другой стороны, была ли она иной в любое из тех мгновений, которые, как скупец медяки, собирала душа Карла с того казавшегося теперь невероятно далеким дня, когда он впервые увидел ее на Чумном тракте? Конечно, Дебора изменилась. С тех пор, как принцесса Вольх осознала себя наконец такой, какой – на радость или беду – создали ее великие боги, и окончательно приняла свой опасный Дар, являвшийся одновременно проклятием и благословением Высоких Небес, душа ее обрела удивительную цельность. А облик… что ж и медный сосуд покажется золотым, когда в нем пылает истинный огонь. Все так и было. Она изменилась. Ее красота обрела подлинную суть и смысл, но изменившись, Дебора, сама того не ведая, изменила и окружающий мир. Тень кошки – слабый голос ее второго Я, пытавшегося объяснить страдающей хозяйке, что происходит с ней на самом деле – эта тень покинула подлунный мир, похоже, навсегда. Но зато адат обрел плоть, и чем дальше, тем больше становился самостоятельным настолько, насколько был способен, оставаясь неотъемлемой частью своего человека. И связь их – женщины и ее зверя, первого и второго Я принцессы Вольх – не оставалась неизменной, развиваясь и изменяясь, обретая свой истинный, заложенный богами, смысл. – Ты прав, Карл, – прервала затянувшееся молчание, Дебора. – Вход находится наверху, но это не моя дверь, – в ее голосе звучало удивление, пожалуй, даже растерянность. – Она ждет тебя. – Меня, – согласился Карл, обдумывая слова, произнесенные его женщиной. – Меня, – повторил он, начиная понимать их смысл, и обернулся к Деборе. – Меня или кого-нибудь вроде меня, ведь так? – Да, возможно, – она озабоченно нахмурилась, пытаясь, вероятно, облечь в понятные им обоим смыслы то, что узнавала теперь от своего зверя. – Давно… Как давно? – Давно, – повторила Дебора, заглядывая Карлу в глаза, как будто ожидала найти там ответы на все возникавшие у нее сейчас вопросы. – Очень давно, Карл! Почему? Хозяйка Судьба Ю.Л., который любит фэнтези так же, как я. Я Карл Ругер. Моя жизнь – дорога. Дорога, у которой нет начала и не будет конца. Я не знаю, как оказался в этом мире, но, вероятно, у этого события, как и у любого другого, есть причины и обстоятельства. Ни первые, ни вторые мне неизвестны, но и это, скорее всего, не просто так. А дорога… Что ж, дорога хороша уже тем, что не утомляет мой разум и мои чувства однообразием. Я иду – и, как знать, не откроет ли мое будущее тайну моего прошлого? Но одно я знаю наверняка. Никто – ни боги, ни люди – не способны положить предел моему пути. Лишь одна Хозяйка Судьба, великая и непостижимая властительница всего сущего, внятно говорящая со мной языком моего собственного сердца, лишь она одна вправе и в силе сказать мне однажды: остановись! Вот это и будет конец моей дороги. Но я чувствую, что мгновение это наступит нескоро, и, значит, мой путь устремлен в бесконечность. Я, Карл Ругер, Боец… Пролог Давным-давно, в далекой стране… Так начиналась эта песня. И эта, и многие другие, подобные ей песни, начинаются с того, чтобы определиться со временем и местом описываемых событий. Так принято, так повелось от века: сначала следует сказать, когда и где. Чтобы сразу стало понятно, не здесь, не сейчас. Где-то, когда-то… Давным-давно, в далекой стране – в Майенской земле, где высокие горы касаются снежными вершинами нежного шелка небес … Канон предполагает, что это должно быть необычайно красивое место. Земля, где белопенные реки, подобно обезумевшим скакунам, несутся с гор в зеленые долы, туда, где тучные пашни и прозрачные воды озер… Таким был и Майен, когда и где он, разумеется, был. Одна беда – никто теперь не знает, где она была, Майенская земля, и была ли когда-нибудь вообще. Но присказка заканчивается и начинается сказка, и, значит, пришло время представить героя песни, того, ради кого она, собственно, и поется. Жил в ту пору в Майене молодой рыцарь, и звали его Виктор де Майен, потому что был он плоть от плоти той земли, а еще приходился оный Виктор королю Майена родичем. И был Виктор де Майен кавалером учтивым, чист душой, отважен сердцем, и в бою и на охоте не знал себе равных… Вот так, и только так, разумеется, потому что не мы сложили те каноны, не нам их и менять. Если герой баллады старик, то, уж верно, он величавый, убеленный сединами и мудрый старец. Если девушка, то красавицей и умницей должна она быть, нежной, как дуновение весеннего ветерка, благонравной, как юной деве от века и положено, и нравом кроткой. Ну а если герой сказания кавалер, то всем прочим не чета. Рыцарь без страха и упрека, боец, каких в свете не сыскать и по имени не назвать. В общем, герой. Карл усмехнулся своим мыслям и плотнее закутался в плащ. Ночь выдалась сырая, холодная, и порывы ветра приносили по временам клочья дождя, шумевшего где-то над невидимым в ночной тьме морем. Но волн, настоящих высоких валов, накатывающих на берег, как ни странно, не было. Бурные воды были почти спокойны. Впрочем, ненадолго. К утру должна была разыграться буря – Карл уже чувствовал ее жестокое дыхание – однако случиться этому предстояло только на рассвете, а пока редкие, медленные и пологие волны лениво набегали на пирс, да покачивали пришвартованные к берегу купеческие галеры. Тишина. Разве что шуршит где-то далеко дождь, трещат в костре сгорающие ветки, и медлительно, «с чувством» рассказывает свою долгую историю двум замершим в напряженном внимании мальчикам старик в изношенном коричневом плаще. А в те поры случилась в Майене война, и рыцари обрядились в сверкающие латы, опоясались острыми мечами, взяли в руки прямые ясеневые копья, вышли из города и поскакали на запад… «Война» – слово это Карлу решительно не нравилось, но, как говорят в низинных землях, в этих вот именно местах, не возжелай невозможного. Где мир, там и война. По-другому люди не умеют, а коли уж берутся воевать, то быстро теряют то немногое, что даровали им боги, чтобы отличались они от неразумных зверей. Впрочем, и звери не способны сотворить такое, что творят, не задумываясь и не вспоминая о душе, люди на войне. Карл жил на свете так долго и так много войн за эти длинные годы прошло перед его глазами, что, казалось, уже знал о войне все. Все от начала и до конца, хотя, если по совести, и одной войны за глаза хватит, чтобы узнать всю правду о подлой человеческой натуре, о звере, живущем почти в каждом из тех людей, что в годы мира являют и доброту, и участие, и спокойную покорность судьбе. «Война…» – не раз и не два темные крылья демонов войны касались его души. Но вот, что странно. Случалось это не на поле брани, а в тиши мирных звездных ночей или в наполненные сиянием солнца дни мира и благополучия. И тогда на бумаге и картоне, холсте и пергаменте возникали из-под его руки страшные картины мора и убийства, но Карл не любил эти свидетельства «темной стороны», и, завершив работу, без сожаления уничтожал плоды своего труда и мрачного вдохновения. И тогда огонь принимал в свои беспощадные объятия готовые к долгой жизни картины и рисунки. Не надобно людям знать о себе такое, и негоже искусству рисунка служить Господину Хаоса. Черному Господину и без того хватает слуг, а Карл и меньшему злу даров никогда не приносил. Впрочем, в героических песнях все обстоит иначе. В них даже злодеи выглядят гораздо благороднее, чем иные из настоящих тружеников войны, идущих на смерть за деньги или по принуждению. И Виктор из Майена – не злодей, а самый что ни наесть герой – уж верно не насиловал крестьянок и не развешивал их мужей и отцов вдоль дорог. Он ведь был кавалер, вот и воевал, исполняя долг перед своей землей и своим народом. Но, и воюя, не забывал, разумеется, о благородстве и чести, и о законах рыцарства. Не рубил безоружного и проявлял уважение к достойному противнику. Не казнил признавшего поражение и не бил лежачего. А скрестить мечи совсем не то же самое, что рубиться в собачей свалке ожесточенного сражения, раздавая удары направо и налево, не разбирая ни своих, ни чужих. Но вот закончилась война, и с победой вернулись рыцари в родной город… Разумеется, прошли годы, но Виктор де Майен, прославившийся в боях и поединках и возглавивший в конце концов армию Майена, был по-прежнему молод и красив. И, когда у ворот города юная дева поднесла ему венок победителя, то не только он разом полюбил ее, очарованный дивной красотой девушки, но и она тоже оказалась в «сладком любовном плену», едва успев увидеть Виктора, восседающего в блеске славы на могучем боевом коне. Ну, что ж, в этом как раз не было ничего удивительного. Сколько бы дев и жен не познал в походе рыцарь, война есть война, и походный шатер не родовое палаццо. И если Елена была хоть немного похожа на свое описание, то и не странно, что в сердце кавалера – «как лесной пожар» – вспыхнула страсть к златовласой красавице с глазами, сиявшими прозрачной синью небес. А ведь кроме глаз и волос, были еще и гибкий стан, и крутые бедра, и груди, подобные «пологим холмам Тайры», то есть все, что раз и навсегда установлено каноном. Но и в том, что и в ее сердце вошла «всепоглощающая любовь» ничего удивительного не было тоже. В кого же и влюбиться девушке из хорошей семьи, которая в силу раннего своего сиротства оказалась на воспитании у Бориса – короля Майена, как не в первого героя и красавца Виктора? Это, однако, был только зачин – предыстория – о чем мальчики, с восторгом внимавшие старику-рассказчику, еще не ведали. История же начиналась тогда, когда охваченный страстью и раззадоренный не без умысла рассказанной завистниками историей о древнем сокровище, Виктор де Майен поклялся, что добудет его для возлюбленной, чего бы это ему ни стоило. Сокровище же было и в самом деле невиданное и неслыханное – Алмазная Мотта, Мотта Сарайя — Алмазная Роза вечной любви, созданная искусством древнего мастера из Трейи Фаилона в подарок Тойе – богине любви. Неожиданно тучи над головой разошлись, и в просвет выглянула луна. Призрачный голубовато-серебристый свет Ночной Девы упал на землю, и из непроницаемой ночной тьмы, сплотившейся вокруг костра, возникли неверные очертания пакгаузов порта Кемь, самого крайнего северного порта на берегах Бурных Вод. Восхищенный неожиданным чудом, Карл обвел долгим взглядом каменные и бревенчатые строения, одинокое дерево, росшее в нескольких метрах от начала каменной дамбы, прикрывавшей внутренний рейд, высокие борта галер и поблескивающую волшебным серебром, среди пришвартованных к берегу кораблей, поверхность воды. Увы, чудесное мгновение, как и положено мгновению чуда, длилось недолго. Тучи в низком небе снова сошлись, закрыв луну и вернув землю в объятия мрака. Обманным и неверным оказалось, как выяснилось уже вскоре, и торжествующее серебряное сияние полной луны. Серебряного полнолуния в тот год не случилось. Часть I Дорога Глава первая Лабиринт 1 Звездное небо над головой, полная луна на переломе, тишина, покой. Идиллическая картина. Но это, как посмотреть. Во всех известных Карлу землях люди не любили и боялись ночи. Что ж говорить о ночлеге под открытым небом? В воображении людей, и, увы, не только в воображении, ночь полна опасностей, от которых лучше всего укрыться за стенами дома, даже если это всего лишь лачуга бедняка. Но, как говорят в Высокой Земле, если у человека есть дверь и потолок, то и страху положен предел. И недаром, там же в Высокой Земле, как, впрочем, и во многих других местах, где довелось побывать Карлу, людей, чьи занятия или образ жизни принуждали их спать под звездами, полагали опасными и, уж во всяком случае, несущими на себе печать ночной тьмы. Так и становились деревенские пастушки да торговые люди, ради выгоды готовые «идти через ночь», героями мрачных сказок, что во множестве гуляли по миру. Звезды – опасные соседи и неверные друзья, ну а если восходит на небосклон, порождая страх и смятение, Голубая Странница или полная луна заливает горы и долины змеиным молоком своего коварного великолепия? Тогда и в трактирах «долгая кружка» не на «длинный час», и разговор, как ни старайся, не выстраивается, потому что каждый – и трезвый, и пьяный, если, конечно, еще помнит себя – спешит домой. Вот и расскажи этим людям о красоте звездного неба, объясни убогим, как чарующе прекрасны могут быть горные долины, спящие в неверном свете луны, как торжественна бесшумная поступь королевы-ночи! Они ответят – и, вероятно, будут по-своему правы – что люди созданы, чтобы жить под солнцем и спать под луной. А ночь … что ж, «ночь, возможно, прекрасна, добрый господин, только и сталь меча манит многих своим блеском, но становится ли она оттого, менее опасна»? У ночи свои создания, иные, чем у солнца, и в подлунном мире человеку одиноко и неуютно, если не сказать большего. Карл достал трубку и, тщательно набив загорским табаком, раскурил от щепки с тлеющим на конце малиновым, чуть прикрытым пеплом, «живым» угольком. «Боится тот, кому есть чего бояться», – так говорили старики в Линде. Возможно, что и не зря, потому что, как раз Карл ночи не боялся, хотя из этого еще не следовало, что ему ничего не угрожает. Просто страх пока не смог подобрать ключей к его сердцу, только и всего. Ругер пыхнул трубкой и, подняв взгляд от огня, обвел им спящий лагерь. Люди устали, пережив накануне нелегкий день. И то сказать, им привелось стать свидетелями многих чудес, а чудеса, подобно радости и горю, тяжелая ноша для души и трудная работа для тела. Впрочем, и работы этим людям досталось немало. Пока одни осматривали крепость, которая на поверку оказалась пуста, как гнилой орех, и исследовали горную долину, открывшуюся неожиданно за воротами крепости, другие устраивали лагерь и добывали со дна глубокого колодца воду. Время уходило быстро и незаметно, как та же вода в песок, так что спускаться в ущелье Второй ступени пришлось уже в ранних сумерках, но не сделать этого Карл просто не мог. Он должен был найти тело Мышонка теперь же, не откладывая, потому что невыполненный долг хуже колоды каторжника, тяжелее воловьего ярма. А тот долг, что Карл нес в своем сердце, и сравнить было не с чем, но он его ни с чем и не сравнивал. Смеркалось. В ущелье было прохладно и тихо, только ровно и негромко журчала вода, обтекая большие валуны, загромождавшие русло ручья. Вокруг, среди камней и густого кустарника, преддверием наступающей ночи сгустились тени, затопив дно ущелья холодной недвижной тьмой. – Зажгите факелы, – приказал Карл гвардейцам. – Найдите и похороните всех павших. Сам же Карл знал, что должен делать и куда идти, с того самого момента, когда, миновав короткий, но широкий выводящий туннель, продирался через стену колючего кустарника, совершенно закрывшего выход в ущелье. Тьма – непрошеная и незваная, но на самом деле покорная теперь даже «невнятно и небрежно» выраженным желаниям Карла – сама метнулась к его глазам, обдав мертвящим холодом и заставив сжаться в моментальном спазме сердце. К счастью, длилось это недолго, и уже через мгновение Карл смог продолжить путь, так что никто даже не заметил случившейся короткой заминки. Однако все, что должно, он уже знал, как знал теперь и то, что отныне ему следует быть крайне осмотрительным в желаниях, если, разумеется, он не хочет, чтобы Тьма постоянно стояла за его правым плечом. Вспыхнули факелы, и гвардейцы Августа принялись за свой скорбный труд, а Карл пошел туда, где во мраке, клубившемся среди камней, терпеливо дожидались его прихода кости Леона. Он не стал зажигать огонь, потому что не хотел видеть того, что сделали с Мышонком смерть, время и необузданная жадность диких зверей. Мрак ночи не был абсолютным, и все, что следует, глаза Карла видели едва ли не как днем, но от изучения мерзких подробностей он все-таки воздержался. Дойдя до места, он сначала постоял немного в молчании, вспоминая Леона таким, каким знал и каким тот уже навсегда останется в памяти, затем, прочел шепотом несколько кратких молитв, из тех, что в ходу в Ру и Немингене, а затем стал строить могильный холм. Он не спешил, но и не медлил, без остановок и отдыха поднимая и перетаскивая к телу друга обкатанные речной водой валуны и обломки скал. Медленно росла насыпь, темнело небо над головой, стремительно остывал воздух, но Карл не принял предложенной Августом помощи. Могильный холм над костями Леона из Ру, полномочного министра и кавалера, Карл должен был насыпать сам. Уже наступила ночь, и на далеком темном небе зажглись холодные глаза звезд, когда Карл завершил свой скорбный труд, расставив вокруг могилы Леона шесть поминальных факелов, и, принеся положенные жертвы Хозяйке Пределов, отправился назад в замок Кершгерида. Отойдя на несколько шагов от погребальной насыпи, Карл остановился на границе света, отбрасываемого мечущимся на окрепшем к ночи ветру пламенем факелов, и достал из внутреннего кармана камзола небольшой кожаный футляр. Роскошная вещица, сшитая из шагреневой кожи и украшенная золотыми уголками и накладками. Но ценность ее состояла не в этом. Это был тот самый футляр с расшифровкой женевского пророчества, о котором рассказал Карлу рефлет Леона. Карл забрал его, вытянув из глубокой щели между двумя камнями, во время строительства могильной насыпи. Он не искал специально спрятанную Мышонком вещь, а именно забрал ее между делом, зная наперед о ее местонахождении благодаря непрошеной – или все-таки испрошенной? – услуге Тьмы. Сейчас, когда он остался один, можно было бы достать пергамент и прочесть те слова, которые стоили Мышонку жизни. Однако Карл этого не сделал. Сердце подсказывало, что время для этого знания еще не пришло. «Не теперь». Постояв в тишине ночи еще мгновение, он, уже нигде не задерживаясь, направился к хитроумно спрятанному в скалах входному туннелю. Одиночество, как и прежде, не тяготило его. И ночь не пугала своими истинными и мнимыми ужасами, но там, наверху, в разрушенном замке Мертвого Волшебника, его ждала Дебора, которую, исполняя долг, он вновь вынужден оставить одну. Дебора ждала. Как ждала и тайна, скрытая за потайной дверью донжона, и, разумеется, Карлу предстояла встреча с баном и банессой Трир, которые, как небезосновательно предполагал Ругер, должны были вскоре объявиться в замке. Подъем по длинной спиральной лестнице занял, как и следовало ожидать, немало времени. Но любая дорога когда-нибудь кончается, завершилась и эта. Однако, когда Карл поднялся в замок, люди уже успели отужинать и укладывались спать, а костры, разложенные прямо в замковом дворе, основательно прогорели. Все кроме одного. Рядом с этим ярко пылавшим костром, негромко переговариваясь, сидели Дебора, Валерия и Конрад. 2 «Время», – Карл выбил трубку о камень, спрятал в карман и встал с земли. У колодца встрепенулся, уловив движение, часовой, но, узнав Карла, сразу успокоился и затих. «Вот так они все и спят», – усмехнулся про себя Карл, почувствовав, как справа от него поднимается на ноги Дебора и одновременно с ней встает с другой стороны костра Валерия. «Женщины…»