Медное королевство

Хацет покачала головой, а затем решительно потащила Али за собой.

– Не стоит благодарности, сестра. Даже кратковременная разлука семьи – уже преступление.

Женщина зарделась и склонила голову.

– Мы оставим вас наедине с сыном.

– Благодарю. – Мать чрезмерно напористым толчком усадила его на тахту и обвела взглядом остальных присутствующих. – Девушки, будьте добры, загляните на кухню и организуйте лучших нтарийских кушаний на обед для моего сына. – Она ласково улыбнулась Али. – А то он похож на оголодавшего ястребенка.

– Будет исполнено, королева. – С этими словами они скрылись, оставляя Али наедине с матерью и сестрой.

В следующую секунду обе женщины набросились на него, нависая над тахтой, куда его так бесцеремонно определили. У обеих был недовольный вид.

Али сразу поднял руки в примирительном жесте.

– Я собирался вас навестить, честное слово.

– Да ну? Когда же? – перестав улыбаться, Хацет скрестила руки на груди. – После того, как обойдешь с визитами всех жителей города?

– Я всего два дня в Дэвабаде, – оправдывался он. – После долгого путешествия мне нужно было восстановить силы…

– Однако на встречу с женой брата у тебя нашлось время.

У Али отвисла челюсть. Как его мать прознала об этом?

– У тебя что, и среди птиц теперь есть свои шпионы?

– Если я живу под одной крышей с мстительной Нахидой, в чьем распоряжении целый ассортимент ядов, я хочу знать о всех ее передвижениях без исключения. – Ее лицо приняло грозовое выражение. – Тебе не стоило приходить к ней в одиночестве. Пойдут разговоры.

Али закусил губу, но промолчал. С этим он не мог поспорить.

Мать осмотрела его с ног до головы, задержав взгляд на шраме, красовавшемся у него на виске.

– Это что такое?

– Обычный шрам, – поспешно ответил Али. – Поранился, добывая камень для каналов в Бир-Набате.

Хацет по-прежнему не сводила с него изучающего взгляда.

– Ты сейчас похож на расхитителя караванов, – сказала она откровенно и скривила нос. – И пахнет от тебя соответственно. Почему ты не помылся в хаммаме и не переоделся в нормальную одежду, не перепачканную кровью бог весть каких существ?

Али нахмурился. У него была одна веская причина избегать хаммама: он не хотел, чтобы кто-то увидел шрамы, покрывающие его тело.

– Мне нравится мой халат, – сказал он упрямо.

Зейнаб изо всех сил сдерживала хохот. Она опустилась на тахту рядом с ним.

– Прости, – поспешила она объясниться, когда Хацет метнула в нее недовольный взгляд. – Но… неужели ты думала, что Ам-Гезира положительно скажется на его характере?

– Да, – отчеканила она. – Я надеялась, что, после того как его отправили туда на верную смерть, он научится думать головой. Твой внешний вид формирует общественное мнение о тебе, Ализейд. Расхаживая по Дэвабаду в окровавленном тряпье с видом заблудшей овечки, ты производишь не самое лучшее впечатление.

Али, задетый такими словами, ответил:

– Так вот зачем тебе понадобились эти шафиты, да? Хочешь нарядить их и выставить напоказ, чтобы произвести впечатление?

Глаза Хацет сузились в щелочки.

– Как их зовут?

– Что?

– Как их зовут? Как зовут шафитов, чьи жизни ты сам поставил под удар? – надавила она, когда Али растерялся. – Ах, ты не знаешь? Так я скажу тебе. Жену зовут Марьям, она – шафитка с Суматры. Ее муж – Ашок, а их дочка – Манат. Несмотря на финансовый кризис в городе, они крепко стояли на ногах. Да так крепко, что процветающая кулинарная лавка Ашока привлекла внимание соседей, которые и донесли на них работорговцам, этим грязным проходимцам. Но Ашок хорошо готовит, так что для него нашлась работенка при дворцовой кухне и жилье для семьи. Его жена будет служить мне в гареме, а дочка начнет ходить в школу с остальными детьми.

Али сразу присмирел, но не мог не заподозрить подвоха.

– Зачем тебе это?

– Кто-то же должен был исправить ошибки моего сына, – ответила она и, когда Али покраснел, продолжила: – К тому же я верующая женщина, и согласно нашей вере, притеснение шафитов – великий грех. Уж поверь мне, я нахожу все, творящееся сейчас в Дэвабаде, не менее возмутительным, чем ты.

– Муса, мой так называемый «кузен», говорил практически то же самое аккурат перед тем, как разрушить колодец в нашей деревне, вынуждая меня забрать его караван, – заметил Али. – Полагаю, это тоже твоя инициатива?

Последовала короткая пауза, женщины переглянулись, и Зейнаб, с несвойственным для себя смущением, ответила:

– Это… кажется, была моя идея. – Али уставился на нее, и она взглянула на него в ответ беспомощным взглядом. – Я боялась, что ты никогда не вернешься! Гонцы, все как один, сообщали, что ты окончательно там обосновался.


– Именно! И мне это нравилось. – Не веря собственным ушам, Али вжал ладони в колени, сдерживая злость. Может, этот ход и придумала Зейнаб, но игру начала его мать. – В таком случае, раз уж у нас тут откровенный разговор, вспомним о том, почему меня вообще выслали в Ам-Гезиру?

Его мать даже улыбнулась. Было немного жутко видеть на ее лице хитрую довольную ухмылку, которую, как ему не раз доводилось слышать, он унаследовал от нее. Годы пожалели Хацет больше, чем его отца. С поистине королевским видом она выпрямилась, словно принимая некий брошенный им вызов, и поправила шейлу на плечах, как будто боевые доспехи.

– Зейнаб, дорогая, – медленно проговорила она, не сводя глаз с Али, у которого на загривке забегали испуганные мурашки. – Ты нас не оставишь?

Сестра, встревожившись, перевела взгляд с матери на брата.

– Может, мне лучше остаться?

– Тебе лучше уйти, – расчетливая улыбка его матери не дрогнула, когда она присела на тахте напротив Али, но в голосе зазвучали властные нотки. – Твоему брату явно есть что мне сказать.

Вздохнув, Зейнаб поднялась с места.

– Удачи, ахи.

Пожав напоследок его плечо, она была такова.

– Али, – обратилась к нему Хацет таким тоном, после которого у Али почти не осталось сомнений, что сейчас ему влепят еще одну пощечину. – Ты ведь не намекаешь на то, что женщина, которая выносила тебя под сердцем и произвела на свет, с твоей-то огромной головой-картофелиной и прочими сложностями, была заговорщицей в этом идиотском «Танзиме»?

Али сглотнул.

– Отец говорил, что «Танзим» финансируют Аяанле, – сказал он в свою защиту. – Одним из спонсоров был твой кузен…

– В самом деле был. Был, – повторила его мать с мрачным нажимом на последнее слово. – Я не прощаю тех, кто подвергает опасности жизни моих близких. Еще и ради каких-то сомнительных интриг. – Она закатила глаза. – Революция. Одно только лишнее кровопролитие.

– Звучит так, будто их методы тебя возмущают больше, чем факт государственной измены.

– И что? – Хацет взяла с соседнего столика чашку и сделала глоток ароматного чая. – Если ты думал, что я поддержу политику твоего отца, то ты заблуждаешься. Он давным-давно свернул на кривую дорожку. Но ты, похоже, и сам пришел к такому выводу, если согласился примкнуть к «Танзиму».

Али вздрогнул – слова матери угодили точно в цель. Его действительно не устраивало, категорически не устраивало отношение короля к шафитам. Как тогда, так и сейчас.

– Я просто хотел помочь шафитам, – упрямился он. – Это никак не связано с политикой.

В ответ на это мать взглянула на него почти с жалостью.

– Все связано с политикой, когда ты носишь имя Зейди аль-Кахтани, особенно если ты пытаешься помогать шафитам.

Услышав это, Али потупил взгляд. Прошли те дни, когда это имя поднимало ему дух – теперь оно ощущалось тяжким бременем.

– У него получилось лучше, чем у меня.

Хацет вздохнула и пересела к нему на тахту.

– Ты все еще такой же мальчишка, каким я тебя помню, – мягко проронила она. – Едва научившись ходить, ты бегал за мной по всему гарему и без умолку трещал обо всем, что попадалось тебе на глаза. Любая мелочь вызывала восхищение и трепет… Все женщины в один голос признавали, что никогда не встречали такого любознательного ребенка. Такого доброго. – Ее взгляд наполнился болью былой обиды. – А потом Гасан отнял тебя у меня. Тебя заперли в Цитадели, вложили в руку зульфикар и научили тебя быть оружием. – Ее голос дрогнул. – Для старшего брата. Но я до сих пор вижу в тебе ту детскую чистоту. Твою доброту.

Али не знал, что на это ответить. Он провел пальцами по синей в полоску обивке тахты. На ощупь шелковая ткань была нежной, как розовые бутоны – в Ам-Гезире ему не приходилось отдыхать на такой изысканной мебели, однако именно туда стремилась его душа, забывая о каких-то наемных убийцах. Там помочь людям можно было, просто вырыв им колодец.

– В Дэвабаде от моей доброты одни неприятности. Я подвожу всех, кому хочу помочь.

– Нельзя признать поражение в войне только потому, что проиграл несколько битв, Ализейд. Нужно менять тактику. Тебя должны были обучать этому в твоей Цитадели.

Али покачал головой. Они слишком близко подобрались к теме, говорить на которую он не хотел.

– Это не та война, где я должен победить. Не моя война. Отец хотел преподать мне урок – я его усвоил. Я останусь в Цитадели с зульфикаром в руке и буду держать язык за зубами до самого Навасатема.

– В то время как за стенами Цитадели шафитов продают с молотка, как скотину? – возмутилась Хацет. – А твои братья по оружию, солдаты Королевской гвардии, вынуждены учиться фехтованию на тупых ножах и питаться гнилыми продуктами, чтобы богачи имели возможность пропировать и протанцевать все праздники?

– Но я ничего не могу для них сделать. В происходящем, кстати, есть и твоя вина, – обвинил Али. – Или ты думаешь, я не знаю, в какие игры играют Аяанле с дэвабадской экономикой?

Хацет ответила ему не менее сердитым взглядом.

– Ты не так глуп, чтобы поверить, что Аяанле – единственная причина наших финансовых затруднений. Нет, они – козлы отпущения. Небольшая недостача в податях не может произвести такого разрушительного эффекта, который ты наблюдал воочию. А вот то, что треть населения обречена на нищету и рабство – вполне. То, что еще одну треть так сильно притесняют, что они начинают задумываться о сопротивлении. – Ее голос зазвучал решительно. – Народы не процветают под гнетом тиранов, Ализейд. Они не делают прекрасных открытий, когда все их силы брошены на то, чтобы выжить, не придумывают ничего нового, когда ошибка карается копытами каркаданна.

Али поднялся на ноги, понимая, что не может опровергнуть этих слов, как бы ему ни хотелось.

– Расскажи это все Мунтадиру. Он ведь эмир.

– Мунтадир не способен на решительные действия, – ответила Хацет с неожиданной теплотой в голосе. – Мне нравится твой брат. В обаянии ему не отказать, да и сердце у него доброе, как у тебя. Но ваш отец вбил ему в голову свои идеалы крепче, чем ты думаешь. Он будет править так же, как Гасан, в таком страхе перед собственным народом, что скорее сам раздавит его.

Али шагал по комнате, сдерживая под кожей воду, которая так и рвалась выплеснуться из его ладоней.

– И что же ты предлагаешь сделать мне, амма?