Мертвая хватка

– Ты в курсе событий? – осведомилась Бервин.

– Разумеется.

– Эй, что происходит? – воскликнула Берди. – Что ты от меня скрыл, папа? Какие-то неприятности? Макс в очередной раз поссорился с Дугласом?

Бервин прикусила губу.

– Ничего нового, все как обычно. Подавленное взаимное недовольство. Им следует держаться подальше друг от друга. Но Дуглас все-таки приехал на вечеринку. Должна признаться, что не ожидала его появления, однако он здесь. Нет, никаких особых неприятностей не предвидится. Скорее неожиданность. Один из маленьких сюрпризов Макса. Честно говоря, думала, что, кроме меня, о нем никто не знает. – На лице художницы застыло напряжение, взгляд стал непроницаемым. – Пойдемте, а то он начнет беспокоиться. Не захочет огласить новость без нас.

Бервин Кайт повернулась и как могла быстро зашагала вверх по лестнице, Берди и отец поспешили за ней.

– Понятия не имею, с какой стати она вдруг рассердилась. Был уверен, что о намерении Макса известно только мне и больше никому, – раздраженно заметил Ангус.

– О чем ты? Объясни, ради бога! – попросила Верити, хотя по выражению лица поняла, что больше не услышит ни слова.

Любезное, пусть и запоздалое, предупреждение Бервин не прошло даром. Мучило любопытство: а вдруг вечер окажется не таким уж скучным? В конце концов, Макс наделен ярким артистическим талантом. Если он всерьез решил отметить собственное семидесятилетие неким неожиданным объявлением, то можно не сомневаться, что оно действительно будет сенсационным и важным для большинства гостей. А если судить по реакции Бервин, то далеко не все присутствующие обрадуются.

Чем ближе к дому они подходили, тем отчетливее ощущался аромат гардений, смешанный с запахом терпкого морского бриза. Розовые стены дворца мягко светились в темноте. Бервин нажала кнопку звонка. Все по-прежнему, подумала Верити, глядя, как сквозь стеклянную панель двери на крыльцо льется яркий свет. Миновало много времени, а ничего не изменилось. Тот же порядок, та же безупречность. Она вспомнила о наполненном таинственной жизнью саде и повернулась, чтобы посмотреть вниз. Да, отсюда, сверху, было особенно заметно, как выросли деревья. Улица полностью скрылась из виду. Причудливые черные силуэты устремились в ночное небо, жадно впитывая влажный воздух, соперничая за пространство и пищу, разрастаясь едва ли не на глазах. Около деревьев расположились массивные кустарники – жуткие в своей стихийной бесформенности, окончательно скрывшие землю и превратившие дом в остров. Сад не остался прежним, он изменился до неузнаваемости. В нем не сохранилось ни порядка, ни безупречности, ни знакомых черт.

Дверь распахнулась, выплеснув волну света и шума, мгновенно вырвав всех троих из ставшей привычной темноты. Они оказались на пороге огромной, разделенной на два уровня комнаты, заполненной движущейся, смеющейся толпой, насыщенной яркими красками и громкой музыкой.

– Ангус! Бервин! Наконец-то, черт возьми! – Широко улыбаясь, Макс пробирался навстречу в ослепительно-яркой рубашке с красными и желтыми цветами на зеленом фоне. Подошел, обнял каждого и крепко расцеловал. – Чем вы занимались? Знаю, знаю. Стыдитесь. Да еще и в присутствии ребенка. – Он подмигнул Верити. – Ты, Ангус, уже не мальчик. Пора бы отдохнуть.

– Сам отдыхай, – с улыбкой произнес Бердвуд. – Возьми длительный отпуск. – Он протянул бутылку. – С днем рождения, приятель!

– Что это? – Макс посмотрел на этикетку, заморгал и хлопнул друга по плечу. – Пытаешься всучить новодел? Эй, Бервин, этой бутылке столько же лет, сколько мне! Придется долго хранить ее, чтобы дозрела.

Бервин пожала плечами и слабо улыбнулась. Веселиться ей явно не хотелось.

– Спасибо, дружище, – промолвил Макс, понизив голос. – Чудесный подарок. Получу истинное удовольствие. С наслаждением вылижу все до последней капли. – Глаза за стеклами очков внезапно повлажнели от хорошо знакомого Верити наплыва чувств.

Растроганный до глубины души, Ангус кивнул.

– Честное слово! – Макс без стеснения засунул пальцы под очки и вытер слезы. – Пожалуй, лучше сразу припрятать. Если оставить на виду, то какой-нибудь умник непременно встряхнет, чтобы проверить, выстрелит или нет. Выпейте что-нибудь. Иза где-то здесь – бешеная, как змея.

– Бешеная, как лиса, – поправил Ангус.

– Возможно. – Макс расплылся в улыбке, прижал бутылку к груди и исчез в толпе.

– Так и будет, – тихо произнесла Бервин, глядя ему вслед.

– Что?

– Получит истинное удовольствие. С наслаждением вылижет все до последней капли. Он такой. С вещами. С людьми. С жизнью. Со всем вокруг. – Она повернулась, заметила на лицах спутников недоумение и рассмеялась. – Собственно, какое это имеет значение? Все хорошо. – Бервин взяла с подноса бокал шампанского и жестом пригласила Ангуса и Верити сделать то же самое. – За Макса!

Ангус углубился в толпу, приветствуя всех направо и налево. Берди двинулась следом, страдая от дурных предчувствий: неподалеку, активно жестикулируя, стояла изящная Клаудиа Бадд – редактор известного, влиятельного глянцевого журнала и давняя знакомая Берди. Интересно, она явилась в качестве приятельницы Макса или с профессиональными целями? Скорее всего и то, и другое. Этот ответ казался самым точным: Клаудиа никогда не переставала работать и слишком любила скандалы, чтобы разумный человек отважился назвать ее своей подругой. Удастся ли сегодня с ней поболтать? Не исключено, но только в том случае, если Клаудиа не поставила себе определенной задачи. Тогда к ней не подойдешь.

Комнату наполняли разнообразные звуки. Голоса, смех, музыка…

– Помнишь, когда… и вот она говорит, что я уже стала историей. А я ей отвечаю… однажды Макс, пьяный в стельку… честное слово… и «Я пройду тысячу миль»… оставил пластинку крутиться до рассвета, а сам направился в бар, и она поцарапалась, и… как обезьяна, честное слово… помнишь?.. А она сказала… «На цыпочках, по тюльпанам»… потом. Чистая правда. Тсс… это продолжалось целых десять минут… коммутатор завис от перегрузки, причем ночью!.. Боже, Иза Траби выглядит лет на сто. А ведь она моложе Макса. Трудно поверить. Да-да, долгие годы… знаю, знаю… помнишь… помнишь, когда…

Отец подтолкнул Верити локтем.

– Нами интересуются, – пробормотал он.

– О, Верити! Верити Джейн, привет! Как чудесно, что ты смогла прийти! Добрый вечер, мистер Бердвуд! – Сияя улыбкой, на них надвигалась грузная особа средних лет.

Господи, это же Уэнди! Выглядит старше Макса, подумала Берди и опустила нос в бокал, чтобы привести в порядок выражение лица. Все мы стареем, прозвучал в сознании печальный голос. Проклятие!

Пухлые руки обняли ее и прижали к пышной, обтянутой ярким платьем груди. Берди приказала себе не сопротивляться и постаралась не расплескать шампанское.

– …так давно, – лопотала Уэнди. – А ты ничуть не изменилась, Верити Джейн!

Чувствуя на себе взгляд отца, Берди слабо улыбнулась. В детстве, когда доводилось вместе с родителями приезжать в «Третье желание» на дневные праздники, играть в безупречно ухоженном саду и купаться в бассейне вместе с другими детьми, пока взрослые развлекались по-своему, Уэнди неизменно становилась душой компании. Затевала игры в прятки и в «ночное убийство», отвечала за угощение, объясняла, где расположен туалет, никогда не тонула и не падала с террасы. Не спуская с рук маленького Дугласа, уверенно командовала своими гостями, улаживала ссоры и разнимала драки, откровенно наслаждаясь собственным авторитетом и всевластием.

Долгое время Берди считала, что Ингрид – высокая надменная красавица, которую Макс постоянно обнимал – доводилась Уэнди матерью, однако удивляло то обстоятельство, что Уэнди никогда не упоминала о ней, хотя постоянно говорила об отце. И вот однажды, качаясь на старой шине, которую повесил в саду Макс, Берди прямо спросила:

– Ты не любишь свою маму?

Уэнди стояла перед ней с Дугласом на руках. Миловидное дружелюбное лицо внезапно застыло.

– Моя мама умерла, – произнесла она и отвернулась.

Восьмилетняя Берди смутилась и сообразила, что больше ничего говорить не надо.


Когда она приехала в гости в следующий раз, Ингрид исчезла, а вместе с ней и Дуглас. Макс обнимал другую высокую красивую леди в красно-белых полосатых брюках и красном топе. Звали ее Бонита. Она улыбалась гораздо чаще Ингрид и угощала детей шоколадными эклерами. Берди заметила, как Макс похлопал ее по попе и засмеялся вместе с другими взрослыми. Уэнди густо покраснела.

– Не смей сплетничать, Верити Бердвуд, – прошипела Уэнди, перехватив ее взгляд. – Не вздумай рассказывать о моем отце мерзкие истории, иначе никогда больше сюда не придешь.

По сей день Берди помнила лицо Уэнди в эту минуту – юное, полное, симпатичное; за маской справедливого возмущения скрывались тревога, неуверенность и одиночество. Потом Берди замечала это выражение еще много раз – по мере того как Уэнди медленно превращалась во все более полную и менее симпатичную женщину, приходивший в гости Дуглас взрослел, говорил хриплым голосом и держался самоуверенно, сама она мучительно переживала подростковый возраст, а Макс, подобно Питеру Пэну, оставался прежним.

– Дуглас где-то здесь, – продолжила Уэнди. Чтобы ее услышать, приходилось напрягаться. Низкий голос звучал почти без модуляций. Говорила Уэнди быстро, долго и ровно, без выраженных подъемов и спадов в интонации. Царивший вокруг гул поглощал едва ли не каждое второе слово. – Несколько дней назад специально приехал из Перта и остановился у меня, но до сих пор я его почти не видела. А тем более не успела обстоятельно поговорить с ним. Носится повсюду, общается с друзьями. Ты, конечно, понимаешь: от школьных товарищей не спрячешься. Приятно снова встретить тебя. И Дуглас обрадуется. Не виделись сто лет, правда? Помнишь, как все играли в саду в прятки, а вы вдвоем перелезли через камни на пляж и до смерти меня напугали? О, вы были невыносимы. Правда, они с Дугласом были невыносимы, мистер Бердвуд?

Верити слабо улыбнулась.

– Макс говорил, что ты надолго уезжала, – сменил тему Ангус. – Кажется, в Англию?

Уэнди закатила глаза:

– Восхитительно провела время. Папа сделал мне подарок на день рождения. Представляете, путешествовала целых два месяца, только вчера вернулась. – Она вздохнула. – Вот только очень волновалась за папу. В его возрасте оставаться одному тяжело. Конечно, спасает любимая работа, да и новая экономка оказалась настоящим сокровищем – прекрасно ведет хозяйство. Но все равно это не семья. Дуглас живет в Перте, Бервин предпочитает Голубые горы… Однако папа заверил, что все будет хорошо, и подарил билеты. Это моя первая поездка за границу, если не считать Фиджи во время медового месяца. Никогда прежде не приходилось так надолго оставлять дом без присмотра. К счастью, сосед согласился кормить кошку и поливать сад. Боялась, что залезут воры: сейчас это часто случается, – но ничего, обошлось. В Англии остановилась у школьной подруги, которая теперь живет в Лондоне. Это было чудесно. Мы побывали повсюду и все видели. К концу второго месяца ноги едва не отвалились. Ну и, разумеется, я почти не выходила из «Би энд Эй»… – Уэнди бросила на собеседников быстрый взгляд и снисходительно объяснила: – Так лондонцы называют Музей Виктории и Альберта. Он стал для меня настоящим домом! Там столько необыкновенного, что просто необходимо сохранить в памяти! Я накупила открыток и буклетов, но многие экспонаты на них не представлены, поэтому пришлось взять бумагу и карандаш и рисовать, рисовать…

– Зачем, Уэнди? – перебила Берди, чтобы как-то остановить поток восторгов и не потерять не только нить разговора, но и собственный разум.

Краем глаза она наблюдала, как отца атаковало визгливое существо с неестественно блестящими глазами, невозможно длинными фальшивыми ресницами, кричаще-яркими губами и копной кудрявых рыжих волос. На худых запястьях звенели браслеты, темные морщинистые руки с кроваво-красными когтями преувеличенно жестикулировали; экзотическое розовое одеяние с широкими рукавами и бахромой на подоле стекало на пол пышными шелковыми складками. Такой предстала Иза Траби в боевом облачении. Судя по всему, упорные попытки Макса сократить поголовье кошачьей стаи не испортили соседке настроения, во всяком случае сегодня. Она пребывала в прекрасном расположении духа, болтала и смеялась. Под театральным гримом, накладными ногтями и ресницами, под рыжим париком скрывалась милая, вполне разумная пожилая леди, известная всей Австралии как тетушка Дора – главная продавщица маргарина «Спрингдейл». Однако чтобы узнать ее сейчас, пришлось бы очень постараться. Морщины и седина принесли Изе Траби богатство, которого она так и не смогла добиться благодаря таланту, молодости, уму и красоте. И все же тетушка Дора оставалась лишь ролью и в свободное от работы время решительно отодвигалась в сторону. Настоящая Иза, с макияжем, ресницами, ногтями и прочим, присутствовала здесь и сейчас.

– Дорогой, не видела тебя целую вечность! Как, черт возьми, поживаешь? Представь, Максу семьдесят! Господи, да мне и самой в августе исполнится шестьдесят девять. Невыносимо! – Иза вопила прямо в ухо Ангусу Бердвуду, крепко обняв его, окутав невысокую коренастую фигуру бескрайним розовым хитоном и спутанными рыжими кудрями.

Берди смотрела, как отец невозмутимо высвободился из объятий, вытащил изо рта прядь волос и отступил на шаг.

– Шестьдесят девять – не так уж плохо, Иза. Думай по-французски: soixante-neuf. Тебе же всегда это нравилось.

Берди удивилась: не представляла, что отец способен хотя бы на легкую фривольность. Подобный тон вообще не был ему свойственен. Но здесь только так и следовало себя вести. Иза восторженно расхохоталась и снова залопотала. Со стороны беседа напоминала общение попугая с совой, однако сами участники не ощущали ничего странного. Они были знакомы сорок лет, а благодаря отношениям с Максом Талли считали себя друзьями.

Тем временем Уэнди отвечала на вопрос. Берди прищурилась и подалась вперед, чтобы услышать, что она говорит.

– Фасоны, – пробубнила Уэнди. – Для моих девочек.

– Для девочек? – повторила Берди, хоть и знала, что в этой жизни ничему нельзя удивляться. И все же…

Уэнди всплеснула руками и улыбнулась:

– Для кукол. – Она сложила руки так, как качают ребенка. – Фасоны для кукольных платьев. Конечно, тебе об этом ничего не известно. Папа о таких вещах не упоминает. Я делаю кукол, это моя страсть на протяжении многих лет. Но с тех пор как… как Роджера не стало… – Ее губы дрогнули, а на глаза навернулись слезы. – Извини! Так глупо, прошло уже столько времени, а я все еще… – Голос Уэнди снова утонул в общем гуле.

Берди крутила в пальцах бокал и смотрела, как Уэнди шевелит губами. За спиной заливалась визгливым смехом Иза. Может, если немного повернуться, удастся привлечь внимание отца? Она словно невзначай повела плечами.

– Вот он! Дуглас! Иди скорее сюда! – Уэнди повысила голос и схватила Берди за руку. – Смотри, кто здесь!

– Верити! – Дуглас Талли пробился сквозь толпу и приветливо улыбнулся.

Высокий, прекрасно сложенный, красивый, безупречно одетый мужчина в ослепительно-белой рубашке и желтом галстуке. Вот каким стал малыш Дуглас! Кажется, занимается торговлей. На Макса не похож ни капли: неудивительно, что отец с сыном не ладят. Наверное, сейчас ему около тридцати, а когда они с Берди виделись в последний раз, было лет двенадцать-тринадцать: отпустили из закрытой школы по случаю свадьбы отца. Тогда Берди не обратила на Дугласа внимания. Разве мальчишка способен что-то собой представлять? Да и он не интересовался ею. Казался существом иной породы. Молчаливый на людях, разговорчивый в тесной компании. Симпатичный, сознающий свою привлекательность подросток. Слегка полноватый, с немного размытыми чертами лица, покрытыми подростковым пухом щеками и вялым ртом, тогда он густо покраснел, стоило Изе Траби ущипнуть его за подбородок и сказать Максу, что со временем парень превратится в покорителя женских сердец.

Пророчество сбылось уже через год-другой после окончания школы. Максу пришлось откупиться от девушки, но поползли разные слухи, и Дуглас уехал за границу от греха подальше. Берди помнила те разговоры и сплетни, помнила, насколько отвратительной показалась ей история. В юношеском запале она с равным презрением осудила и Дугласа, и глупую, неразборчивую, наивно-доверчивую девчонку, связавшуюся с таким ничтожеством.





Глава 2




Через пару секунд «ничтожество» уже целовало ее в щеку. Губы были теплыми, сладко повеяло мылом и лимонным одеколоном.

– Только представьте: мы снова собрались в «Третьем желании», через столько лет! – не унималась Уэнди, крепко держа брата и гостью за руки. – Дуглас, правда, Берди ничуть не изменилась? Мы с ней только что вспоминали доброе старое время – до того, как папа женился на Бервин.

– По-прежнему терпеть не можешь Бервин, сестричка? – ехидно улыбнулся Дуглас.

– Не говори таких ужасных слов! – возмутилась Уэнди. – Я никогда не относилась к Бервин плохо. Всегда ее любила и люблю. Считаю невероятно талантливой художницей. И Роджер тоже так думал. Просто у нас с ней мало общего, и все. По-моему, она немного странная. Да, странная. Как Бервин обошлась с папой? Бросила его тут одного, потому что захотела рисовать свои картины в горах. Несправедливо. Но, с другой стороны, отношения – личное дело. Если папа смирился с уходом Бервин, то и я не могу осуждать ее. Мы с Бервин всегда ладили. С какой стати ты решил, будто я к ней плохо отношусь? Ни разу не сказала дурного слова.

– Разумеется. – Дуглас залпом осушил бокал и оглянулся в поисках официанта.

– Так вот, я вспоминала, что в прежние времена мы прекрасно проводили время здесь, в «Третьем желании». Разве не так?

– Естественно. – Дуглас слегка дернул подбородком, будто хотел ослабить слишком жесткую хватку безупречного воротника. – Чудесно проводили время. – В его голосе прозвучало раздражение. – Отлично помню, как приезжал из концентрационного лагеря, который почему-то принято называть школой, и все лето наблюдал, как толпа разномастных идиотов напивается за счет отца – прости, Верити, твои родители составляли исключение, – в то время как сам папочка развлекается на террасе с дорогими шлюхами. А мамочка тем временем порхает по Европе вместе с отчимом, который меня ненавидит. Чудесно, просто восхитительно! Именно то, что нужно подростку. Не сомневаюсь, что Верити тоже безмерно наслаждалась изысканным обществом. О, слава богу! – Дуглас поставил пустой бокал на поднос проходившего мимо официанта и взял полный.

– Дуглас, не надо так говорить. – Уэнди помрачнела. – Можно подумать, что ты всегда был несчастен. Но ведь это неправда.

Он посмотрел на сестру, и горькая складка губ смягчилась.