Метро 2033. Сетунь

– Нет уж, снарягу ты не получишь. У нас у самих ее мало. Но кстати, радиационный фон снаружи уже не такой высокий. Ты вполне можешь успеть пошарить по квартирам и раздобыть себе где-нибудь защитный костюм. Ну или в полиэтилен замотаться для начала. Так что все зависит от тебя. Вперед!

Михаил говорил первое, что в голову придет, он знал, что это ложь. Но совесть его не мучила. Федор, не выходивший на поверхность со дня Катастрофы, не мог уличить его в обмане.

– А оружие?

– Ну уж нет. Да ты все равно не умеешь с ним толком обращаться. Ты и на охоту-то ни разу не ходил. И зачем мне давать тебе оружие – вдруг еще захочешь пристрелить меня? Придется тебе его тоже раздобыть самому. Давай. Иначе нам придется убить тебя здесь прямо сейчас.

Что-то мелькнуло в глазах Федора, какая-то безумная надежда. Он торопливо принялся натягивать на себя всю свою одежду, намотал на лицо шарф. Михаил облачился в химзу и противогаз, сделал ему знак рукой – пошли.

Дверь бункера распахнулась, выпуская клубы пара. Двое вышли в темноту ночи. Бледный свет луны освещал голые черные кроны, снег был мягким и рыхлым. С ветвей капала вода.

– Иди, – сказал Михаил. И Федор, озираясь, сделал несколько шагов вперед. Еще раз оглянулся на дверь бункера, бросил быстрый взгляд на Михаила, словно прикидывая, не удастся ли оттолкнуть его и проскочить обратно. Но потом, видно, вспомнив об остальных, двинулся в сторону соседнего дома, оставляя в рыхлом снегу глубокие следы.

Черные тени появились вокруг незаметно – перебегали, скрываясь за деревьями, все ближе. Михаил на мгновение ощутил сквозь ткань, как в руку его ткнулся твердый нос. Потом пес безмолвно двинулся следом за вторым человеком, что уходил по снегу. Припал к земле, вдыхая вкусный запах добычи, не упакованной в химзу. Этот человек был ему незнаком, но он нес с собой запахи бункера – можно ли его трогать? Хаски оглянулся на Михаила, но тот молчал, не останавливал.

В этот момент оглянулся и Федор – и увидел припавшего к земле зверя.

– А-а-а-а, – истошно закричал он. – Помогите!

И кинулся бежать очертя голову. Тогда, словно это стало сигналом, стая кинулась на него.

– Помоги, – еще раз успел крикнуть он перед тем, как острые зубы сомкнулись у него на горле.

Михаил, не дожидаясь, пока стихнет последний хрип, шагнул к двери убежища. У него не было никаких сомнений в том, что он все сделал правильно. Вот только с этого дня, видя Мальчика, он в первый момент вздрагивал. Не возникнет ли желание у собаки, привыкшей к человеческому мясу, схватить за горло и того, кого пока она слушается и считает другом? Врач напоминал себе, что ведь существовали раньше псы, натасканные на людей, которые не смели трогать своих хозяев, хотя незнакомых запросто могли порвать. Но хаски не изменил своего отношения к нему: по-прежнему ластился, вилял хвостом и признавал за старшего. И постепенно Михаил не то, чтобы привык – успокоился. В этом безумном мире, где люди готовы были убивать друг друга, где нарушались все табу, странно было бы ждать иного от собак. Но псы, видимо, четко делили людей на друзей и чужих.



В бункере иной раз было очень шумно, но матери старались, чтобы малыши не слишком докучали мужчинам. Дядя Гена сильно сдал, но, казалось, был доволен, что в бункере звенят детские голоса. Конечно, дети были бледными и худыми, но они принесли радость взрослым – а вместе с ней и новые заботы. Едоков прибавилось, а добытчиками по-прежнему оставались только Михаил с Гариком.

Женщины сидели с детьми по очереди, и те привыкли ко всем троим обращаться «Мама». Сначала, пока малыши еще только учились ползать, а затем ходить, пробуя на вкус все подряд, главная нагрузка доставалась Гуле. Ланка то и дело неважно себя чувствовала, сказывалась больной, а Михаил не настаивал, чтобы она через силу нянчилась с маленькой Ириной. Тина, проведя первые три месяца возле дочери неотлучно, постепенно слегка успокоилась и уже не возражала, когда Гуля первой подходила к кричавшей Наташке. И при первой возможности снова заваливалась на топчан с книгой. Старые распри вроде отошли на второй план, но Михаил иной раз ловил неприязненные взгляды, которые Тина кидала на Ланку.

Когда же малыши подросли настолько, что им уже можно было рассказывать сказки, они начали больше времени проводить с Ланкой. Та, хоть и сказывалась больной, не возражала, чтобы вокруг нее и по ней ползали дети. И что-то им рассказывала, а иногда читала – Михаил не особо вникал, что именно. Они с Гариком принесли сверху еще книг, в том числе и детских. Гуля получила возможность больше времени проводить на кухне, а Тина – на кровати с книгой, все были довольны, и никто не возражал против такого порядка вещей.

И пусть с появлением малышни хлопот прибавилось, дети словно вдохнули новую жизнь в измученных взрослых. Будто бы вместе с ними появилась надежда.

Хоть и маленькие, они уже показывали характер. Михаил, как ни редко их видел, успел понять, что Иришка – вся в себе, серьезная, Наташка – не в меру бойкая, а Рустам очень не любит делиться своими игрушками и готов, чуть что, пустить в ход кулаки.

Однажды из комнаты, где лежал дядя Гена, раздался громкий плач Наташки. Михаил кинулся туда и увидел, что старик лежит неподвижно, а девочка отчаянно теребит его за уже холодеющую руку.

После этого все долго ходили подавленные – чувствовали, что с его смертью ушло что-то важное, что теперь следующим на очереди будет кто-то из них.





Глава 7

Отцы и дети




Ланка через три года после рождения Ирки забеременела снова. Ходила с большим животом и Гуля. Тина, кажется, тоже была бы не прочь родить еще одного, но Михаил с тех самых пор избегал ее, и она это чувствовала. Но у нее хватало гордости молчать о своих переживаниях, и врач был благодарен ей за это. Хоть и тощие, дети росли, как на дрожжах, женщины едва успевали перешивать им одежду, если мужчины не находили в квартирах пустых домов подходящей. Кажется, одежда вскоре грозила превратиться в настоящую проблему – во многих квартирах она уже сгнила, обветшала от постоянной сырости, расползалась в руках. И лишь случайно можно было наткнуться на крепкие и пригодные к носке вещи, при всей непритязательности подземных жителей.

Маленький Максим-Ингвар появился на свет болезненным, и Ланка тряслась над ним так, как никогда не нянчилась с Иркой. Его дочь чувствовала себя заброшенной и все жалась к отцу. Он старался развлекать ее, когда были силы, рассказывал о прежней жизни, приносил игрушки, найденные в квартирах наверху. Он рад был, что у Светланы появился смысл в жизни, но иной раз ощущал досаду – так, как к малышу, она никогда не относилась ни к нему, ни к Матвею, ни к дочери.

Ребенок Гули родился мертвым. Но маленькая женщина перенесла горе на удивление стойко. Помогала Ланке с малышом, и в ее темных глазах ничего нельзя было прочесть. Михаил не сомневался, что она будет рожать еще.

Однажды маленькая Ирка взобралась к отцу на колени. Она вообще предпочитала его общество – мать вроде и была с ней ласкова, но как будто все время думала о своем. Иногда Михаил задавался вопросом – не вспоминает ли она оставленного в метро Матвея? Его самого не раз точила мысль о ребенке, которого они бросили на чужие руки, по сути предав. Что с ним случилось? Умер он во младенчестве или выжил? Сколько ему сейчас, если выжил – четыре вроде? На кого похож? И знает ли, что он – приемный, что собственные родители отказались от него? Точнее, собственная мать – имя отца Ланка так и не назвала Михаилу. Иногда даже приходило в голову – а если бы Ланка его попросила разыскать в метро Матвея, пошел бы он? Он и сам не знал ответа, хорошо, что она никогда не высказывала такого желания.

Ирка потеребила задумавшегося отца за ухо и тихо-тихо попросила:

– Папа, не ходи к реке. Там живет водяной, он утащит тебя.

– Откуда ты знаешь, что я хожу к реке? – удивился Михаил. Женщины читали детям какие-то книжки из тех, что они с Гариком приносили, но Михаил не знал, какое представление выносили из них дети о верхнем мире.

– Слышала, как мама говорила.

– В нашей реке нет водяного, не бойся, – сказал он. Но, кажется, девочка не поверила. Вздохнула устало, будто это она была взрослой, а он – несмышленым ребенком, не чующим опасности.

– Что ты им рассказывала? – спросил потом Михаил у Ланки. – Что там Ирка говорит про водяного?

– Ничего особенного. Сказки Андерсена читала, – рассеянно отозвалась Ланка. – Думаешь, не стоит?


– Не знаю. Стоит, наверное. Должны же они хоть что-то знать о прежней жизни.

Михаил вдруг вспомнил, что сказки Андерсена, хотя и являлись в его время непременным атрибутом детства, производили на него неоднозначное впечатление. Некоторые из них были, на его взгляд, слишком уж трагичными. Например, про несчастную девочку со спичками он никогда не любил думать. А еще вспоминался чей-то череп, который зарыли в цветочный горшок, и малышка, которой вроде бы отрубили ноги, потому что они все время пускались в пляс. Он поморщился. Это уж слишком, так можно далеко зайти. Действительно, всем читали эти сказки – и его дети пусть слушают. Они и так многим обделены, пусть хотя бы с помощью воображения перенесутся в другую жизнь, где цветут розы и поют соловьи. Но вот соловья, кстати, он слышал как-то летней ночью. Да, он уверен, это был именно соловей. Даже странно, что маленькие певчие птахи уцелели. Впрочем, и многие животные тоже ухитрились пережить Катастрофу. Взять хоть тех же собак, и хорошо еще, что волков здесь не водилось. Впрочем, кто им теперь мешает наведаться в опустевший город? Он тогда и не подозревал, что придется им вскоре столкнуться кое с кем похуже волков. А жена, между тем, задумчиво говорила:

– Не так уж много они узнают полезного из сказок. Там все больше какие-то чудовища. Ребенка с воображением можно сильно напугать. Но мне же мама читала, вот и я им буду. Тем более Рустам вообще ничего не боится, Наташка тоже чересчур бойкая. Да и Ирка – вполне уравновешенная. Думаю, как будут чуть постарше, надо их познакомить с греческими мифами. Ты поищи книгу, а если не попадется, я так, на память буду им рассказывать.

– Надо будет показать им верхний мир, когда немного подрастут. Должны же они знать, что потеряли, – рассудил Михаил. Ланка недовольно посмотрела на него.

– И как же ты собираешься их одеть для выхода? Ты уверен, что им вообще стоит подниматься наверх?

– Придумаем, время есть, – отмахнулся он. – Иначе они и знать не будут, что кроме этой норы есть что-то другое.

– Узнают, – насупилась Ланка. – Я им рассказываю, каким был мир прежде.

– Они должны сами посмотреть. А то будут думать, что земля – плоская и стоит на трех слонах, которые, в свою очередь, стоят на черепахе.

– Не будут, – мстительно заявила Ланка. – Они не знают, что такое слоны.

От этого разговора у Михаила остался неприятный осадок. Он не понимал, почему Светлана так хотела запереть детей в бункере. Списывал это на женскую нервозность, на тревогу об их здоровье. И все же чувствовал – есть еще какая-то причина. Он страдал. Для него была важна только эта женщина, но понять ее он не мог.

А Светлана ломала голову, как отвлечь мужа от навязчивой идеи. Она знала – он все равно сделает по-своему. И все испортит. Здесь – не простое место, в окрестных холмах дремлют древние силы. Но с этими силами надо уметь обращаться, а он не умеет. Они могут помочь, но они потребуют своего. Потребуют жертву. Она была абсолютно уверена – Федора забрали они. Как и первого Гулиного младенца. И на какое-то время успокоились. Но надолго им этого не хватит, и они захотят еще. Гуля – глупая, она не носит амулетов, думает, ей поможет ее бог. Но у этого места свои боги, и они голодны. А во все времена самой подходящей жертвой считалось то, что человеку особенно дорого. И что же может быть дороже собственного ребенка? Нельзя, нельзя до поры до времени показывать им детей. Михаил думает – дети должны посмотреть на белый свет. Во-первых, света они не увидят, ибо на поверхность можно выходить только ночью. Их удел – смотреть во мрак. А когда долго вглядываешься во мрак, мрак тоже начинает вглядываться в тебя. Она старалась, она очень старалась не прикипать душой к своим детям. И ей почти удалось это с Иркой, но Максим – он такой маленький, беззащитный. Ей казалось, он такой же впечатлительный, как она сама. С таким ребенком нужно обращаться осторожно, а он, его отец, это не понимает. И ведь не объяснишь ему ничего. И она, разложив перед собой старые камни, вцепившись в амулет, беззвучно перебирала губами, просила, сама не зная кого, чтобы помог, отвратил беду. И чувствовала – все напрасно, все зря. Древних богов не обмануть разговорами.

Михаил же с тех пор еще внимательнее стал осматривать квартиры. Он знал, что детские противогазы раньше выпускались тоже. И наконец в одной из квартир удалось найти несколько штук. Хозяин квартиры вообще, видимо, был человеком предусмотрительным, им удалось разжиться также охотничьим ружьем и патронами к нему. Единственное, что омрачало радость Михаила, – противогазы были рассчитаны на детей от семи лет. Но он рассудил, что надо радоваться и этому. В конце концов, возраст вполне подходящий – когда-то в семь лет шли в школу, а у них начнутся наглядные занятия.

Он чувствовал ответственность за мелких – их надо было подготовить к жизни, но сама жизнь резко изменилась. Прежде он бы, наверное, в детстве таскал свое чадо на всевозможные кружки и в спортивные секции, не исключено, что и в музыкальную школу записал бы. Потом, ясное дело, ребенка ждал бы институт. Приходилось бы учитывать, что мальчика могут забрать в армию. Ну а дальше чадо отправилось бы, возможно, проторенной отцовской дорожкой – лечить людей. И все же, на взгляд Михаила, в прежней жизни было много лишнего. Вот, например, каждый день мотаться от дома до работы по полтора часа – какая напрасная трата сил! Убивать кучу времени на заполнение каких-то бесчисленных бумажек, бланков – тоже непростительное расточительство. Теперь, конечно, все очень упростилось, но и мир сжался до размеров их бункера и окрестностей. И в сущности, наилучшим образом приспособиться к жизни дети смогут, если научатся разбираться в оставленном им предками барахле, а сами-то они уже не в состоянии будут наладить производство многих вещей. В этом словно бы заключалась какая-то жуткая мудрость природы, которая, поняв, что жизнь людей невероятно усложнилась, одним махом вернула их обратно, к упрощенно-первобытному состоянию, где главное значение имели тепло, сытость и какая-никакая крыша над головой. Хотя при чем тут природа – люди все себе устроили сами.

Еще несколько лет промелькнули быстро, наполненные заботами. Гуля родила мальчика, Джаника, а через год еще девочку, которую назвали Сакиной, но с легкой руки Гарика стали звать Соней. С тех пор Рустама, Ирку и Наташку стали звать старшими. И окончательно стало ясно, что на планах поискать себе другое убежище можно пока поставить крест – до тех пор, пока младшие не подрастут. Михаил утешал себя – еще успеется. Потом он думал, что если бы мог заглянуть в будущее, то не был бы так беспечен.

Джаник рос смышленым, как старший брат, а вот маленькая Соня с трудом усваивала самые простые навыки. Она и в два года еще не говорила, только улыбалась всем. И к горшку ее приучить долго не удавалось. Но это был такой солнечный, ласковый ребенок, что ей все прощали. Ланка по-прежнему то и дело прихварывала, а может, просто сказывалась больной, Михаил не вникал. Но она не возражала, чтобы к ней приводили детей, читала им что-нибудь или рассказывала, а однажды Михаил увидел, как они увлеченно играют ее драгоценными камнями – теми самыми «костями предков». Детям явно было интересно с ней, и этим пользовались остальные женщины. Гуля – чтобы хлопотать по хозяйству, а Тина – чтобы вновь и вновь перечитывать одну и ту же книгу.

По мере того как старшие дети подрастали, взрослые принялись потихоньку их обучать. Ясно было, что программу занятий применительно к новым условиям придется придумывать самим. Все сошлись на том, что детям нужно уметь читать и писать. Лана предложила обучать девочек рукоделию, а готовить они научатся, помогая на кухне Гуле. Михаил обещал объяснить им, как разбираться в лекарствах, Гарик взялся обучить чинить электроприборы и управляться с генератором. Рустам уже приглядывался и к оружию, но Михаил считал, что ему еще рановато – хотя, возможно, ошибался.

Первые разногласия наметились у Ирки с матерью – девочка никак не могла освоить вышивку, то укалываясь иглой, то теряя ее. Ланку почему-то это очень раздражало. Она по памяти рисовала обереги, которые следовало вышивать на одежде, и очень сердилась на Ирку за неловкость – думала, что та роняет иглы нарочно. У шестипалой Наташки тоже получалось не слишком хорошо, но она была хитрее – а может, Ланка не слишком обращала на нее внимание, считая, что со своей дочерью Тина как-нибудь сама разберется. Зато Наташкой был очень доволен Михаил – та, затаив дыхание, слушала его объяснения относительно действия того или иного лекарства и буквально схватывала все на лету, готова была часами, сосредоточенно хмуря лоб, разбирать написанные мелким шрифтом инструкции. И уже знала, что такое «противопоказания», хотя, конечно, многие медицинские термины представляли для нее пока китайскую грамоту. Но Ирка и таких успехов не делала, и врачу было досадно, что любимая дочь в чем-то уступает нелюбимой.

Что касается таких предметов, как история и география, взрослые старались дать представление о них детям в самых общих чертах, не уверенные, что им это пригодится. Литературу вообще почти отбросили за ненадобностью. Достаточно, чтобы дети могли прочесть инструкции к лекарствам и надписи на упаковках – зачем им знать, как боролся против угнетения крестьян Некрасов или описывал темное царство Островский? Да они бы и не поняли проблем, которые мучили людей в той, прежней жизни, у них здесь было свое темное царство. Хотя Ланка, как самая начитанная, настаивала на том, что если кто из детей захочет, должен иметь доступ к книгам. И Ирка вроде бы увлекалась чтением, даже задавала кучу вопросов, брал иной раз книги в руки и Максим. А вот остальные к литературе были более-менее равнодушны, разве что сказки в стихах пользовались успехом. Да и Джек Лондон пошел на ура – дети пытались даже разыгрывать в лицах его рассказы.

Когда Максиму стукнуло шесть, а Рустаму восемь, Михаил решил, что самое время вывести старших наружу – включая Ирку и Наташку. Правда, даже самые маленькие костюмы химзащиты были им чересчур велики, но кое-как удалось подогнать. Врач старался не думать о том, что костюмы эти прежде принадлежали умершим добытчикам. В конце концов все то, что они приносят сверху – это тоже вещи мертвецов. Но живым они нужнее.

К выходу готовились серьезно – вместе с Михаилом на поверхность отправлялся Гарик, попросилась и Тина, которой хотелось сопровождать дочь. Ланка же, к огорчению врача, пыталась всячески отговорить его от этой затеи, умоляла, даже плакала. Но увидев, что ее доводы не берут в расчет, замкнулась в мрачном молчании. «Ничего, – думал Михаил, – это у нее пройдет. Женские капризы. Ей надо просто сделать над собой усилие». В мелочах он был рад ей уступать, но считал, что в вопросах воспитания детей надо проявлять твердость.

– А зачем нам так одеваться? – капризничала Наташка, хотя и видела неоднократно, как собираются на выход взрослые.

– Надо, – отвечал Михаил, проверяя, хорошо ли подогнан Иркин противогаз. – Иначе воздух нас убьет.

Девочка притихла и покорно позволила облачить себя в большой не по росту костюм.

Снаружи была тихая и ясная весенняя ночь. Светил молодой месяц, тихо журчала вода. Деревья еще не покрылись листвой, и Михаил был рад этому – по крайней мере было видно, что творится вокруг. Он по старой памяти втянул в себя воздух, стараясь учуять запахи ночи, но вместо сырой свежести ощутил лишь запах затхлой резины. Как только они вышли, подбежал Мальчик. Ирка приглушенно взвизгнула, шарахнулась, забыв, что их предупреждали перед выходом о псах и велели стоять спокойно. Максим схватился за руку отца, и только один Рустам застыл на месте, пока собаки крутились вокруг, обнюхивая его.

Наташка, как зачарованная, сделала несколько шагов вперед и чуть не ушла к мосту через реку – мать вовремя остановила ее.

– Пока собаки нас охраняют, можно не бояться, – сказал Михаил, – но все равно, будьте внимательны.

Они немного прошли вдоль реки, потом он решил, что с детей хватит, и повел их обратно. Дома, когда с детей сняли химзу, они долго не могли успокоиться из-за обилия впечатлений, ошеломленные внезапным расширением границ своего мира. И засыпали старших вопросами:

– А наверху всегда так темно? – интересовалась Наташка, совсем забыв, что рассказывали ей про смену дня и ночи. – А почему собаки такие большие? А мы можем взять их сюда?

– Днем светло, но мы можем не выдержать этого света. Мы уже отвыкли от него, а вы вообще не знаете, что это такое, – устало отвечал Михаил. – Собак здесь держать мы не можем, им будет лучше на воле.

На самом деле у него перед глазами до сих пор стояла картина – бегущий Федор и распластавшийся в прыжке Мальчик.

– А куда течет река? И когда она вся вытечет? Когда в ней кончится вода? – спросила вдруг Ирка.

– Она уже несколько тысяч лет как минимум здесь течет, – улыбнулся Михаил. – И еще долго, наверное, будет течь. Даже когда нас уже не станет. Это же не чашка, чтобы вода из нее могла вытечь.

Он хотел рассказать о зарождении рек, но с ужасом понял, что абсолютно забыл, откуда в недрах земли берется вода. «Вот так поживешь вдали от цивилизации и одичаешь», – усмехнулся он про себя.

– А это большая река? – спросил Максим.

– Нет, чуть дальше она впадает в Москву-реку, которая гораздо больше.

– А мы пойдем туда? – спросил Рустам. Михаил усмехнулся про себя – этот не пропадет. Не успел еще отойти от впечатлений первого похода, как его снова тянет наверх.

– Может быть, когда-нибудь потом, при условии, что вы будете меня слушаться, – сказал он. – Это слишком долгий поход, пока вам в такие рано.