Минус восемнадцать

— Что?

— Я же сказала, что у меня нет времени сидеть здесь и слушать твои мужские шовинистические истории, которые попахивают проклятой расистской пропагандой в духе Шведских демократов[28]. Ты уж меня извини, но мне надо идти. Спасибо за кофе.

— Другое дело старый граф. Ему приходилось по меньшей мере принуждать, чтобы что-то вышло, — продолжил мужчина и покачал головой. — И он получил то, что заслужил.

Малин обернулась в дверях.

— Старый граф. Ты ведь говоришь о Хеннинге фон Юлленборге?

— Знаешь, он делал то, что хотел. Заставлял всех, кто ему нравился, пока мужчины были на работе. Чем моложе, тем лучше. Почему ты не пробуешь рулет? Может быть, на вид он опасный. Но гарантирую: он не кусается. — Старик протянул поднос.

Малин опять села, взяла кусок и попробовала.

— Ты хочешь сказать, что Хеннинг фон Юлленборг насиловал женщин в округе?

— Все знали, но никто не смел ничего сказать. Ведь это он заказывал музыку.

— А Вера Мейер? Он ее тоже изнасиловал?

— Что?

— Вера! Мейер! — закричала Малин так, что куски рулета вывалились у нее изо рта.

— Даме не надо кричать. Я еще не совсем глухой, только полуглухой. Да, какое-то время Вера была в большом фаворе. Помню одно лето, думаю, это был 1978 год. Он ходил туда каждый вечер, пока она не забеременела, и все стало не так забавно. — Старик покачал головой, взял в зубы кусок сахара, налил кофе в блюдечко и стал хлебать. — Но Вера была не единственной, кто от него понес. Далеко не единственной, если спросить меня.

— Я не понимаю одного. Ведь на его пенисе нашли кровь не Веры.

— Но она единственная, кто посмел обмануть его и взять у него деньги, не сделав аборта. А это был не хрен собачий, уверяю тебя.

— Значит, она тогда забеременела Дидриком и Новой?

— Что?

— Ничего, — сказала Малин, проклиная себя за то, что не дала ему просто говорить, пока брала еще один кусок рулета.

— Хотя она носила близнецов, это почти не было видно, — продолжил мужчина. — Она и до этого была большой, так что он, наверное, ничего не заметил. Подумал, что она сделала так, как он велел. Потому она родила их тайно в спальне и нигде не зарегистрировала. Первые годы даже не позволяла им выходить из спальни. Она так боялась, что он обнаружит детей и, может быть, даже нанесет им вред, что никогда не спускала с них глаз. Они не ходили в школу и не выходили на улицу, и не делали ничего другого. Но она научила их всему, что знала сама. Думаю, только когда им было лет шесть-семь, слухи о ее поступке распространились так далеко, что дошли до самого графа. — Мужчина покачал головой, взял в зубы еще один кусок сахара и отхлебнул кофе. — Он, понятно, был вне себя от бешенства и избил ее поленом прямо на глазах у детей. После этого она так и не оправилась. Но он еще не закончил расправляться с ними. Далеко нет, как оказалось. Он стал приходить к ним. Каждый день, а иногда даже чаще. Но теперь не из-за Веры, а из-за детей. И не только девочке приходилось вставать на четвереньки. Мальчику тоже. Иногда он разом брал обоих и заставлял их делать друг с другом такие вещи, о которых лучше не думать. Дама знает, эти вещи застревают в голове и загрязняют мысли.

Малин кивнула. Она его прекрасно поняла.

— Но если есть ад, — мужчина первый раз посмотрел ей в глаза, — то заверяю тебя, что он все еще горит.

В конце концов, детям надоело, и они отомстили, нанеся восемнадцать ударов ножом, а после этого исчезли, как дым.

До недавнего времени.





88




Соня фантазировала об этом в течение многих лет. Первый раз больше десяти лет назад. Мысль возникла словно из ниоткуда. Дети, наконец, уснули, и они с Фабианом лежали валетом на диване и смотрели фильм из сериала «Клиент всегда мертв». Речь шла о дочери и ее любовнике, точно она не помнит. Но, во всяком случае, в Соне что-то пробудилось, и если бы Фабиан там и тогда выключил телевизор, то мог бы сделать с ней все, что угодно. Ничего, конечно, не произошло, и она отбросила от себя эту мысль, такую же запретную, как неверность.

Но мысль настойчиво возвращалась. Не дома на диване, а когда она была одна в мастерской и могла спокойно пропустить ее через себя. Это было далеко не каждый день, но с годами желание когда-нибудь претворить фантазию в жизнь росла и крепла.

Она ничего не говорила Фабиану. Даже тем поздним вечером пять-шесть назад, когда они открыли еще одну бутылку вина, и он спросил ее, что бы ей хотелось попробовать. Что угодно, добавил он и опустошил свой бокал.

Хотя Соня в глубине души с нетерпением ждала, что когда-нибудь он неожиданно задаст ей именно этот вопрос, она только покачала головой и напомнила ему о том, что через несколько часов проснутся дети. От одной лишь мысли, что надо будет облечь ее самое сокровенное желание в слова, она почувствовала одновременно омерзение и подъем.

И только теперь она поняла, что стремилась к бессловесному сюрпризу. Другой мужчина прочел ее мысли и проявил инициативу, не извиняясь, не спрашивая разрешения и не думая о последствиях. Не потому, что должен или его попросили, а потому, что хотел.

Повязка у нее на глазах не пропускала свет ни на миллиметр. Хотя была середина дня, темнота была настолько плотной, что ей казалось, будто она плывет в невесомости и рискует улететь, если бы ее руки не были привязаны к спинке кровати.

Чтобы все закончить к завтрашнему празднику, Соня работала почти всю ночь без перерыва. Ее работа Висящий ящик должна стать новым рискованным поступлением в солидную коллекцию Алекса Уайта, и она уже представляла себе, что это будет значить для ее имени. Она выставлялась не в первый раз, но в первый раз встретится со сливками шведского художественного мира.

Мало того — за всю свою карьеру она никогда не создавала такое цельное произведение. А если учесть, за какой короткий срок, это просто чудо. В кои-то веки она точно знала, что должна делать.

Только она переложила из маленького полиэтиленового пакета семь бриллиантов, которые купила за 140 000 крон, в длинный деревянный ящик длиной 1, 98 метра и привинтила крышку, как он внезапно встал за ней с повязкой в руках. Соня не слышала, когда он вошел, — она была так поглощена работой над своим творением, что даже не успела вспомнить, когда он должен был вернуться из Лос-Анжелеса.

Не говоря ни слова, он завязал повязку, поднял ее в своих объятиях и понес в спальню. Там он связал ей руки какой-то бархатистой тканью и спокойными бесшумными движениями начал раздевать ее.


Сначала туфли и рабочие брюки, так запачканные засохшей краской, что они могли стоять. Затем он снял с нее футболку и обнажил ее грудь, а потом снял с нее трусы. До сих пор он даже не коснулся ее кожи, и теперь она лежала и ждала, что произойдет, пока, судя по звукам, он снимает с себя одежду.

Ей было холодно. Не слишком, но достаточно, чтобы ощущать каждый квадратный миллиметр своего тела, которое так стремилось к этому и теперь готово понять, что сейчас это произойдет. Что ожидание, наконец, закончится.

Он начал с груди. Возможно, не самый неожиданный выбор. Но без сценария все может произойти, и, когда теплый кончик его языка коснулся ее правого соска, у нее возникли ощущения, которые она никогда не испытывала раньше. Словно временная слепота в несколько раз обострила ее другие чувства, и легкое, как перышко, касание разошлось по телу, как круги по воде.

Кончик языка продолжил игру с другой грудью, и теперь оба соска затвердели до боли. Соня застонала и поняла, что это гораздо лучше, чем можно мечтать. Тем временем его язык переместился вниз на ее живот, оставив после себя влажный след. И когда он подул на этот след, все ее тело словно превратилось в одну большую эрогенную зону.

Она попросила его войти в нее. Больше не затягивать. Но он не обратил никакого внимания на ее желание и продолжал спускаться все ниже. Она раздвинула ноги, чтобы дать ему доступ, и когда его язык, наконец, нашел клитор, ее тело содрогнулось так, словно никогда не испытывало ничего подобного.

Обычно она не выносила прикосновений в первые минуты после оргазма. По какой-то причине ей казалось, что ее режут, и, как правило, Фабиан мог дотронуться до нее снова самое раннее через полчаса, хотя чаще всего к этому времени он засыпал.

В этот раз ее тело просило еще. И получило. Сначала в виде языка и пальца, которые, как ищущая цель управляемая ракета, нашли именно ту точку, какую ей никак не удавалось обнаружить. Когда он снова вошел, она закричала в голос, и ей показалось, будто она навзничь упала во что-то теплое и мягкое.

Она понятия не имела, как долго там пребывала, как долго его пальцы входили в каждое отверстие, и как долго он вкушал ее, словно никак не мог насладиться. Время шло по кругу или стояло на месте. Она потеряла счет тому, сколько раз напрягала низ живота, чтобы он мог проникнуть в нее как можно глубже.

Он схватил ее под коленями, поднял ей ноги и положил их себе на плечи. Она почувствовала, как по внутренней стороне ног течет пот, и услышала, как сердце старается прокачать кровь.

Потом он вошел в нее, медленно и до самого конца. Он заполнил ее, словно это было впервые, и она смогла прочувствовать точную форму и каждую вздутую жилу. Ему почти не надо было двигаться, чтобы она опять завелась и проделала весь путь оттуда и снова туда. Она кончала каждый раз, когда он входил в нее, и когда его толчки стали убыстряться, у нее словно наступил один сплошной продолжительный оргазм.





89




Все собрались в совещательной комнате. Все, кроме Стины Хёгсель. Она закрылась в своем временном кабинете, чтобы связаться с судом первой инстанции и попытаться объяснить, почему сегодня она не может подать исковое заявление. У собравшихся было много тем для разговоров, и, тем не менее, все предпочли молчание.

Фабиан вспомнил похороны бабушки Ингрид. Тогда стояла точно такая же тишина. Внезапно у бабушки произошло кровоизлияние в мозг, что повергло всех в шок. Никто из них по-настоящему не мог поверить в то, что случившееся действительно случилось. Словно в глубине души они ждали, что в разгар церемонии откроется крышка гроба, и Ингрид выскочит оттуда и начнет исполнять зажигательный африканский танец, который разучила на последних танцевальных курсах.

Сейчас было точно такое же чувство. Собравшиеся сидели и надеялись, что все окажется сном, розыгрышем, над которым они в любую минуту посмеются и которому зааплодируют. Но это был не розыгрыш. Гроб останется закрытым.

Вся работа, проделанная ими за последние недели. Все нити, которые они отследили и откопали. Взаимосвязи, которые вычислили. Линейка времени, в которую Утес и Лилья вложили всю душу.

Все умерло и будет похоронено. Сгниет и превратится в память скорбящих родственников. В память о том, как близко они подошли к раскрытию чудовищных преступлений, которые для широкой общественности никогда не совершались.

Вошла Хёгсель и закрыла за собой дверь. На ней были юбка и светло-бежевый пиджак с золотым пуговицами. Она явно собиралась произвести впечатление при подаче искового заявления. Но ее бледное лицо свидетельствовало о том, что она пребывает в таком же шоке, что и остальные.

— Да, — произнесла прокурор, стараясь заглянуть каждому в глаза. — Мы себе представляли не совсем это. — Она вздохнула. — Я работаю в правоохранении больше тридцати лет и никогда даже близко не сталкивалась с подобной ситуацией. Я слышала о двух похожих случаях, когда близнецы якобы поменялись друг с другом местами в СИЗО. Один произошел в 2004 году, а другой где-то в семидесятых, оба раза в СИЗО Крунуберга. Но это были мелкие нарушители. Совершенно честно скажу, что понятия не имею, как нам двигаться дальше.

— Прости, но разве не надо просто опять взять быка за рога и как можно быстрее схватить их? — сказал Утес и сглотнул, словно прекрасно осознавал, в какие глубокие воды заплыл.

— Просто-непросто, — сказала Тувессон. — Они уже наверняка сбросили кожу и уехали из страны.

— Может быть. Но мне и Ирен с помощью подробной документации Марианны Вестер удалось связаться с несколькими банками в Швеции и в других странах, где у Стена и Аниты Стрёмберг есть счета.

— По нашим оценкам их общее состояние на данный момент доходит до четырнадцати с половиной миллионов крон, причем, похоже, львиная доля находится в Швеции, — сказала Лилья. — Только сейчас, на прошлой неделе, из офшорной компании Count Enterprises[29] в Панаме поступило около трех миллионов в виде необлагаемых налогами страховых премий. Иными словами, они выводят деньги из страны, отмывают их, а потом возвращают обратно.

— Count Enterprises. — Муландер покачал головой. — Во всяком случае, у них есть чувство юмора.

— В любом случае это указывает на то, что они по-прежнему находятся в Швеции и собираются пользоваться именно этими персональными данными.

— Может быть, такой план был у них до задержания, — сказала Тувессон. — Как обстоит дело сейчас, когда мы вышли на их след, мы понятия не имеем.

— Ясно, что не имеем, — вздохнула Лилья, словно хватило малейшего возражения, чтобы она сбилась с темпа.

— С другой стороны, — заметил Фабиан, — они, возможно, никак не предполагают, что мы знаем Стена и Аниту Стрёмберг.

— Точно, — воскликнул Утес, собираясь попробовать кофе. — А теперь послушайте. — Он быстро сделал глоток и от волнения случайно пролил кофе на свою белую рубашку. — 8 мая в 11.15 они сняли деньги последний раз. Пятнадцать тысяч крон в Сбербанке в Хёёре. Не знаю, что вы думаете, но смею утверждать, что рано или поздно им снова понадобится снять деньги.

— Или использовать одну из своих карточек, — добавила Лилья.

— Конечно, они наверняка пользуются бо́льшим количеством банков в разных странах, чем мы сумели выявить на данный момент. Дайте нам несколько дней на следующей неделе, и мы получим более или менее полную картину. И тогда не играет никакой роли, где они находятся. Уехали ли они во Флоренцию за мороженым или в Китай за китайскими пуфиками, один черт. Мы все равно это выясним. С каждым снятием денег или покупкой по карточке мы приближаемся к ним на шаг и в конечном итоге подойдем достаточно близко, чтобы можно было достать наручники.

Тувессон кивнула и посмотрела в окно.

— Без сомнения, это будет величайшая милость Божья и потребует крайне хорошо согласованного сотрудничества через границы.

— Мы знаем, как бывает легко с соседями по другую сторону пролива, — сказал Муландер и покачал головой.

— Проблема в том, что этого недостаточно, — сказала Хёгсель, которая до этих пор молчала.