Мой год отдыха и релакса

– Господи. Обычный препарат, Рива. И ты его не найдешь в интернете, – сказала я, хотя сама никогда и не пыталась. – Его пока нет в продаже. У психиатров всегда бывают пробники. Их присылают фармацевтические компании. Так у них заведено.

– Интересно, твой доктор получает пробники топамакса? Для похудения?

– Рива, пожалуйста.

– Так ты говоришь, это безопасно?

– Конечно, безопасно. Мне его дает моя докторша.

– Как он действует?

– Не могу сказать точно, – ответила я, и это была правда.

– Хм-м-м.

Я не могла быть честной с Ривой. Если бы я призналась в моих провалах, она бесконечно говорила бы со мной об этом. Мне было невыносимо даже представить, как она качала бы головой в сладком ужасе, потом пыталась взять меня за руку. «Расскажи мне все!» – воскликнула бы она, брызжа слюной. Бедная Рива. Вероятно, она и впрямь думала, что я способна делиться своими секретами. «Подруги навсегда?» Ей хотелось, чтобы мы заключили некий священный пакт. Она всегда стремилась заключать пакты, соглашения. «Давай договоримся, что будем вместе ходить на ланч хотя бы дважды в месяц. Обещай, что ты будешь гулять со мной каждую субботу в Центральном парке. Давай определим время, в которое будем перезваниваться каждый день. Поклянись, что поедешь со мной в этом году кататься на лыжах. Лыжи сжигают так много калорий».

– Рива, – сказала я. – Это снотворное. Прими его и ложись спать. Отдохни от своей одержимости Кеном.

– Дело не в одержимости. Речь идет о медицинской процедуре. Я никогда еще не делала аборт. А ты?

– Тебе хочется чувствовать себя лучше или нет?

– Ну, да.

– Не выходи из дома, когда примешь их. И никому не говори об этом.

– Почему? Потому что ты подозреваешь, что таблетки получены незаконно? Ты думаешь, что твоя докторша кто-то вроде наркодилера?

– Господи, нет. Просто доктор Таттл дала инфермитерол мне, а не тебе. Пациенты не должны делиться лекарствами. Если у тебя будет сердечный приступ, ей влетит. Я не хочу портить с ней отношения, не хочу судиться. Пожалуй, тебе и не стоит это принимать.

– Думаешь, мне вредно это принимать? Или вредно ребенку?

– Ты беспокоишься о том, что это навредит ребенку?

– Не хочу убивать его, когда он все еще во мне, – ответила она.

Я закатила глаза, взяла пузырек с кофейного столика, куда она поставила его, и вытрясла таблетку.

– Вот, я тоже приму. – Я открыла рот, бросила туда таблетку. Проглотила.

– Ладно, – сказала Рива и вытащила из сумочки диетический «Севен-ап». Положила инфермитерол на язык, словно принимала святое причастие, и выпила полпакета напитка.

– Чем мы теперь займемся?

Я не ответила. Просто села на софу и стала переключать каналы, пока не нашла один, где не показывали инаугурацию. Рива покинула кресло и уселась рядом со мной.

– «Спасенные звонком!» – сказала она.

Мы сидели и смотрели сериал. Рива периодически начинала болтать.

– Я ничего не чувствую, а ты? – Потом опять: – Зачем рожать ребенка, если мир катится в пропасть? – И снова: – Я терпеть не могу Тиффани-Амбер Тиссен. Она как рвань из трейлерного парка. Тебе известно, что в ней всего лишь пять футов пять дюймов? Я знала в школе девчонку, которая выглядела в точности как она. Джоселин. Она первая стала носить длинные серьги. – И еще: – Можно задать тебе один вопрос? Я раздумываю об этом какое-то время. Ты только не сердись. Но мне надо спросить тебя. Иначе я не смогу считать себя хорошей подругой.

– Давай, Рива. Спрашивай у меня все, что хочешь.



Когда проснулась через три дня, я все еще была дома, на софе, в своей шубе. Телик был выключен, а Рива исчезла. Я встала и попила воды из кухонной раковины. Или Рива, или я вынесла весь мусор. В квартире было странно чисто и спокойно. На холодильнике я увидела желтый стикер.

«Сегодня первый день отдыха в твоей жизни! Хoxo».

Я понятия не имела, что такого сказала, если Рива осмелела и оставила мне такую покровительственную записку. Может, я заключила с ней пакт во время моего очередного провала: «Будем счастливыми! Будем жить каждый день как последний!» Ух! Я подошла, сорвала записку и смяла ее в кулаке. Теперь я почувствовала себя чуточку лучше. Съела стаканчик ванильного йогурта «Стоунифилд», который не помню, как купила.

Я решила принять несколько штук ксанакса, просто чтобы успокоиться. Но когда открыла аптечку в ванной, там оказалось пусто. Все мои лекарства пропали. Все, до последнего пузырька.

У меня все оборвалось внутри. Я слегка обалдела.

Ничего себе!

Конечно, это Рива унесла мои лекарства. Сомнений не было. Она оставила мне лишь одну дозу бенадрила в фольге, дюймовый квадратик с двумя жалкими антигистаминными таблетками. Я с недоверием взяла его и захлопнула дверцу аптечки. Мое лицо в зеркале поразило меня. Я шагнула ближе и посмотрела, не исказилось ли оно еще больше после тех странных слов доктора Таттл. Я действительно выглядела по-другому. Я не могла определить точно, в чем дело, но появилось что-то, чего не было прежде. Что же? Может, я перешла в новое измерение? Смешно. Я снова открыла аптечку. Лекарства не появились. Чуда не случилось.

Вот уж не подозревала, что Рива может быть такой решительной. Может, я сама пыталась спрятать таблетки? Я принялась выдвигать ящики, открывать дверцы в коридоре, на кухне. Залезла на столешницу и заглянула на верхние полки. Там ничего не было. Я поискала в спальне, в ящике столика, под кроватью. Выгребла все из гардероба, ничего не нашла и запихнула все назад. Проверила все ящики. Потом вернулась в гостиную и расстегнула молнии на чехлах подушек. Может, я сунула таблетки в софу? Но зачем мне потребовалось это делать? Я нашла свой телефон – он стоял на зарядке в спальне – и позвонила Риве. Она не ответила.


– Рива, – оставила я сообщение на ее голосовой почте. Она трусиха, подумала я. Она идиотка. – Ты что, доктор медицины? Ты крутой специалист? Если к вечеру моя фигня не вернется в аптечку, между нами все кончено. Нашей дружбе конец. Я никогда не захочу больше тебя видеть. Это если я еще останусь в живых. Тебе не приходило в голову, что ты, может, не знаешь, почему я в таком состоянии? И что последствия могут быть ужасными, если я внезапно прекращу принимать свои лекарства? Если я не приму их, у меня могут начаться судороги, Рива. Аневризма. Невротический шок. Понятно? Полный коллапс клеток! Ты будешь очень сожалеть, если я умру по твоей вине. Уж и не знаю, как ты сможешь жить с этим. Сколько тебе придется вызывать у себя рвоту и заниматься на степпере, чтобы пережить такое ужасное преступление, а? Знаешь, что убийство того, кого ты любишь, – это крайне деструктивный акт? Повзрослей, Рива. Ты понимаешь, что это крик о помощи? Все чертовски печально, если хочешь знать. И вообще, позвони мне. Я жду. И честное слово, я чувствую себя плохо.

Я взяла оба бенадрила, села на софу и включила телик.

«При единодушном голосовании сто против нуля сенат утвердил Митча Дэниелса директором административно-бюджетного управления США в администрации президента Буша. Пятидесятиоднолетний Дэниелс был старшим вице-президентом фармацевтического гиганта «Эли Лилли энд компани», базирующегося в Индианаполисе».

Я переключила канал.

«На этой неделе начались переговоры между голливудскими сценаристами и продюсерами для предотвращения вероятных забастовок, которые могут привести к остановке производства телевизионных фильмов, а тысячи авторов лишатся работы в шоу-бизнесе. Катастрофические последствия такой забастовки отразятся прежде всего на телевидении, где зрителям буквально будет нечего смотреть».

Это звучало не так плохо. Или на меня действовал бенадрил?

Тут я заметила еще один стикер. Он был налеплен на сломанный видак. Вот ужас! Вероятно, еще одно банальное послание Ривы, наставление «жить полноценной жизнью». Я встала и сорвала его. Так и есть, банальность: «Все, что ты можешь вообразить, реально. Пабло Пикассо». Только вот почерк не Ривы. Я даже не сразу узнала его. Это был Пин Си.

Я бросилась в туалет.

Рвота напоминала кислый, приправленный молоком сироп. Брызги попали мне на лицо. Я увидела, как в ней крутились две таблетки бенадрила, которые я недавно проглотила. Несколько дней назад я, возможно, и попыталась бы их выудить, но они все равно уже почти растворились. Пускай улетают, сказала я себе. К тому же два бенадрила – это просто ерунда. Все равно что тушить лесной пожар соплями. Или укрощать льва, прислав ему почтовую открытку. Я спустила воду и села на холодный кафель. Какое-то время вокруг меня кружились стены, покачивался пол, словно на корабле в шторм. Мне было паршиво. Мне что-то было нужно. Без этого я просто свихнусь. Я чувствовала, что умираю. Я прибавила громкость звонка на телефоне, чтобы услышать, когда позвонит Рива. Медленно встала. Почистила зубы. Мое лицо в зеркале было красным и мокрым от пота. Это был гнев. Это был страх.

Я снова села на диван, уставилась на телеэкран и положила ноги на кофейный столик. Я смяла идиотскую записку, которую оставил Пин Си. Потом положила ее на язык, и она медленно растворялась. На канале киноклассики у Теда Тернера показывали «Сибил». Я решила сохранять спокойствие. Я жевала и по кусочкам глотала размокшую бумажку. «У Салли Филд булимия, – сказала бы Рива, если бы оказалась в комнате. – Она сама откровенно говорила об этом. Джейн Фонда тоже. Все это знают. Помнишь ее ляжки в тех видео с упражнениями? Они были не натуральными».

– Ох, замолчи, Рива.

– Я люблю тебя.

Может, и правда. Вот почему я ее ненавидела.

Интересно, для моей матери было бы лучше, если бы я украла все ее лекарства, как Рива украла мои? Риве повезло, что ее мучит только мысль о горящем теле ее матери. «Индивидуальные сковороды». Тело ее матери хотя бы уничтожено. Его больше нет. Моя же умершая мать лежала в гробу, став усохшим скелетом. Мне все-таки казалось, что она готовилась к чему-то, что ждало ее на том свете, и страдала перед смертью, поскольку вся иссохла и стала дряблой. Ругала ли она меня? Мы похоронили ее в ярко-розовом костюме от Тьерри Мюглера. Ее волосы были безупречными. Ее помада была безупречной, кроваво-красной, «Кристиан Диор 999». Интересно, выцвела ли сейчас помада там, в могиле? В любом случае мать превратилась в твердую кожуру наподобие сброшенного панциря огромного насекомого. Такой моя мать и была. А если бы я перед тем, как вернуться в школу, выбросила в унитаз все ее лекарства и вылила весь ее алкоголь? Может, в душе она и хотела, чтобы я это сделала? Может, это наконец сделало бы ее счастливой? Или, может, оттолкнуло бы ее от меня еще дальше? «Моя родная дочь!» В моей душе еле уловимо зашевелилось сожаление. Я подумала, что оно пахло, как мелкие металлические деньги. Воздух на вкус был похож на батарейку, когда до нее дотронешься языком. Холодный и электрический. «Я не готова занимать пространство. Простите меня за то, что я живу». Может, у меня начались галлюцинации. Может, у меня был инсульт. Мне был нужен ксанакс. А еще клонопин. Рива забрала даже мою пустую бутылку жевательного мятного мелатонина. Как она посмела?

Я составила мысленный список препаратов, которые хотела принять, а потом представила, что пью их. Сложила ладонь ковшиком и высыпала на нее невидимые таблетки. Я глотала их по одной. Не помогло. Меня прошиб пот. Я вернулась на кухню и выпила воды из-под крана, потом сунула голову в холодильник и увидела бутылку текилы «Хосе Куэрво», завернутую в мятый пластиковый пакет. Я обрадовалась, что это не человеческая голова. Я пила текилу и сердито смотрела на фотку Ривы. Потом вспомнила, что у меня есть ключи от ее квартиры.



Я НЕ БЫЛА В ВЕРХНЕМ Вест-Сайде несколько лет, с того дня, когда я в последний раз приезжала к Риве. Эта часть города казалась мне безопасной, рациональной. Все здания были массивнее. Улицы шире. Там ничего не изменилось за последние годы после моего окончания «Коламбии». Вестсайд-маркет. Риверсайд-парк. 1020. Вест-Энд. Дешевая пицца ломтиками. Может, поэтому Рива любила ее. Дешевая выпивка. Булимия стоит недешево, если у тебя тонкий вкус. Мне всегда казалось нелепым, что Рива решила остаться там после окончания учебы, но теперь, проезжая по Верхнему Вест-Сайду в кебе в моем состоянии лихорадки и отчаяния, я поняла, что жизнь в прошлом дарила тебе стабильность.

Я несколько раз нажала на кнопку звонка Ривы в ее доме на Девяносто восьмой улице Вест-Сайда. Ативан меня порадует, думала я. И, как ни странно, мне ужасно хотелось еще лития. И сероквель. Несколько часов слюнотечения и тошноты звучали как очистительная мука перед крепким сном – на амбиене, перкосете, одном вискодине, который я принимала. Я думала, что заберу у Ривы свои таблетки, поеду домой, просплю часов десять, встану, выпью стакан воды, чуточку перекушу, а потом посплю еще десять часов. Пожалуйста!

Я снова нажала на звонок и ждала, представив, как Рива топает по кварталу к ее дому с дюжиной пакетов с продуктами из «Агостино», как на ее лице отразятся шок и стыд, когда она увидит, что я жду ее, а ее руки будут заняты печеньем, мороженым, чипсами и пирожными или чем-то там еще, что любила Рива есть, а потом выташнивала. Ну и нервы у нее. И лицемерие. Я ходила кругами по ее убогому маленькому вестибюлю и яростно нажимала на звонок. Я не могла ждать. У меня были ее запасные ключи. И я вошла без спросу.

Поднимаясь по ступенькам, я чувствовала запах уксуса. Я чувствовала запах чистящего средства. Кажется, еще и запах мочи. Лиловатая кошка, словно сова, сидела на перилах второго этажа. «Видеть во сне животных – плохо, последствия могут быть самые нехорошие», – сказала мне как-то раз доктор Таттл, гладя своего жирного урчащего кота. Мне захотелось спихнуть кошку вниз, когда я поравнялась с ней. У нее был невероятно самодовольный вид. Вот и квартира Ривы. Я постучала в дверь. Не было слышно ничьих голосов, только завывание ветра. Я ожидала увидеть Риву в квартире. Наверняка она носит дома розовую фланелевую пижаму с кроликами из мультиков и мохнатые розовые шлепанцы. И она будет в какой-нибудь странной сахарной коме или начнет истерично рыдать, потому что «не знает, как ей справиться с реальностью» или еще из-за какой-нибудь чепухи. Серебристый ключ открыл дверь ее квартиры. Я вошла.

– Привет!

Я могла бы поклясться, что уловила в темноте запах блевотины.

– Рива, это я. Твоя лучшая подруга.

Я щелкнула выключателем у двери, и квартира осветилась жарким, розоватым светом. Почему именно розоватым? Квартира была неопрятная, тихая, душная – такая же, как и раньше.

– Рива? Ты тут?

Пятифунтовая гиря удерживала открытой створку окна в гостиной, но свежий воздух не поступал. На карнизе для штор был закреплен тренажер для бедер, цветастые шторы были раздвинуты и перехвачены зажимом.

– Я пришла забрать кое-что свое, – сказала я, обращаясь к стенам.

Пачки, связки «Космо», «Мари Клэр» и еженедельника «Мы». Единственным изменением в гостиной был вращающийся скринсейвер на огромном компьютере «Делл», который стоял на маленькой консоли в углу и был загорожен сушилкой, загруженной свитерами от Энн Тейлор и рубашками «Банана репаблик». Еще там висели полдюжины выцветших белых спортивных бюстгальтеров и множество пар нейлоновых чулок телесного цвета.

– Рива! – позвала я, отодвигая ногой груду ярких кед в гостиной.

На кухне высохшее слоеное пирожное с вмятинами от пальцев лежало на столешнице рядом с коробочкой спреда «Я не могу поверить, что это не масло» и кленовым сиропом без сахара. В раковине груды немытой посуды. Мусорный контейнер доверху набит упаковками от всякой дряни и огрызками яблок. Половинка вафли из тостера, намазанная арахисовым маслом, грязный пакет из-под моркови, сплющенная упаковка диетического напитка «Севен-ап» – все это находилось в картонке возле контейнера. Баночки «Севен-ап» стояли всюду. В стакане с апельсиновым соком плавали плодовые мушки дрозофилы.

На полках я увидела то, что и ожидала, – травяные чаи с послабляющим действием, метамуцил, заменитель сахара, стопки консервированных супов «Здоровый выбор», консервы из тунца. Чипсы «Тоститос». Крекеры «Голдфиш». Арахисовая паста «Скиппи» пониженной жирности. Мармелад без сахара. Сироп «Хершис» без сахара. Рисовые крекеры. Диетический попкорн для микроволновки. Множество пачек желтой смеси для выпечки кекса. Когда я открыла морозильную камеру, оттуда повалил пар. На стенки намерз толстый слой льда. Внутри лежал замороженный йогурт без жира. Фруктовое мороженое без сахара. Покрытая изморозью бутылка водки «Бельведер». Дежавю. Новый любимый напиток Ривы, как она мне сказала, – я была тогда уже на инфермитероле? – низкокалорийный «Гаторейд» и водка.

«Ты можешь пить это весь день, и не будет обезвоживания».

– Рива, если ты прячешься от меня, я тебя найду! – крикнула я.

Спальня Ривы была чуть больше, чем двуспальный матрас, который, по ее словам, ей отдали родители, когда мать заболела, «и они купили две двуспальные, потому что маму по ночам мучили боли, она не спала и мешала спать отцу». На электронных часах, видневшихся между упаковками «Севен-ап» на ночном столике, горели зеленые цифры. 16:37. Я ощутила запах арахисового масла и – опять – горьковатую вонь блевотины. Одеяло от Лоры Эшли было свернуто и лежало на краю матраса. На простынях виднелись пятна от еды. Я заглянула под кровать и увидела только туфли, другие пачки журналов, пустые стаканчики из-под йогурта, бумажные пакеты из «Бургер кинг», сплющенные, словно сдувшиеся футбольные мячи. В ящике столика лежал бордовый вибратор, дневник в вощеной зеленой обложке, бордовая маска для глаз, пачка вишневых леденцов «Лайфсейверс», фотография матери Ривы в костюме тигра – она робко улыбается, в ее глазах отразилась вспышка, она сидит на той покрытой пленкой софе в Фармингдейле, у нее на коленях пятилетняя Рива, наряженная крошечным Винни-Пухом. Рука матери обнимает ее мохнатый желтый животик. Я взяла дневник и заглянула в него. Это была просто ежедневная фиксация цифр, математических сумм и подсчетов, финальные результаты обведены кружком и аннотированы либо улыбкой, либо хмурой мордочкой. Последняя запись была сделана 23 декабря. Вероятно, Рива бросила игру в числа, когда умерла ее мать.

Я представила Риву, как она, набив желудок аспартамом и пепсидом, спала на этом матрасе. По утрам она собиралась с силами и выходила в мир, на лице – маска спокойствия. И это у меня были проблемы? Кто тут настоящая бестолочь, Рива? Я ненавидела ее все больше и больше.

Ванная выглядела так, словно принадлежала паре близнецов-подростков, готовящихся к конкурсу красоты. Я уловила запахи плесени, блевотины и лизола. Розовый органайзер с карманами был набит кисточками и аппликаторами всех форм и размеров, косметикой, лаком для ногтей, крадеными пробниками, множеством баночек блеска для губ от «Мейбелин». На полке лежали два фена, щипцы для завивки, маленький утюг, заколки для волос со стразами и пластиковая лента для волос. Вырезки из модных журналов были наклеены по краям зеркала над низким туалетным столиком и раковиной: реклама джинсов «Гесс» с Клаудией Шиффер. Кейт Мосс в ее «кельвинах». Силуэты. Линда Евангелиста. Кейт Мосс. Кейт Мосс. Кейт Мосс. Плошка с ватными тампонами и палочками. Плошка с простыми заколками. Две огромные бутылки «Листерина». Рядом с чашкой, из которой торчала дюжина зубных щеток, все пожелтевшие и стершиеся, я обнаружила пузырек викодина. Викодин! От стоматолога. В пузырьке остались двенадцать таблеток. Я проглотила одну и сунула в карман остальные. Другие лекарства я нашла под раковиной в плетеной коробке, крышка которой была перевязана розовой ленточкой, вероятно, когда-то купленной на Пасху на большой распродаже. Может, раньше там лежали шоколадные яйца. Внутри оказались: диурекс, ибупрофен, майланта, дульколакс, дексатрим, мидол, ампирин, фенфен. Подарочная сумка из «Виктория сикрет» была задвинута в угол шкафчика. А внутри – о радость! Мой амбиен, мой розерем, мой ативан, мой ксанакс, мой тразодон, мой литий. Сероквел, лунеста. Валиум. Я засмеялась. Я ликовала. Наконец мое сердце успокоилось. Руки чуточку дрожали, а может, они дрожали и раньше.

– Слава богу, – сказала я. Сквозняк захлопнул дверь ванной с торжественным грохотом.

Я насчитала три лития, два ативана, пять амбиенов. Это обещало мне приятный меланж, роскошное свободное падение в бархатную черноту. И пара таблеток тразодона, потому что тразодон утяжелял амбиен, так что если я засну, то опущусь на самое дно. Я подумала, что это меня стабилизирует. И, пожалуй, еще один ативан. Для меня ативан как свежий воздух. Прохладный бриз, слегка шипучий. Это было хорошо. Серьезный отдых. У меня потекли слюнки. Крепкий, добрый американский сон. Эти таблетки уберут остатки инфермитерола из моего мозга. Тогда я почувствую себя лучше. Тогда приду в себя. Мне будет проще жить. Проще думать. Мой мозг будет подмазан. Я посмотрела на таблетки в своей руке. Это было как моментальный снимок. Прощай, плохой сон. Я пожалела, что у меня нет камеры, чтобы задокументировать эту сцену. «Забудь меня, Рива, – скажу я, бросив фотку ей в лицо. – Ты больше никогда меня не увидишь». Но разве меня это волновало? Не думаю. Если бы даже тело Ривы висело, подвешенное за шею, за шторкой ванны, я бы просто пошла домой. Но этот момент был церемониальным. Я вернула магию сна. Теперь я буду спать.