Мой профессор - волк!

Целуя мое лицо, губы, глаза, он словно оттягивал мой рассказ, словно хотел заставить меня забыть о том сне, вместо того, чтобы рассказать о нем и разделить с ним эту тяжесть… словно он не хотел ни о чем знать…

Но я все равно рассказала.

Потому что кто бы за нами ни охотился, какое бы отношение ко всему этому мой сон не имел, он должен об этом знать.

После рассказа мы еще долго сидели в кресле возле разбитого окна и молчали, пока Тони, решив, что сигарета ему сейчас точно не помешает, курил в окно.

Прервал наше тревожное уединение Брайен.

Качая в руке телефон, уставился на нас с выражением, определение которому найти было трудно.

– Что? – оторвался от моего лба Тони. – Привел стекольщика?

Брайен молча покачал головой.

– Нет, пока. Звонил мой контакт из полиции.

Мы оба приподнялись, поняв, что речь пойдет о втором источнике, который мы искали.

– Они нашли Жозефину?

Брайен кивнул.

– Да. Нашли. Мертвую, под железнодорожным мостом в Сиэтле. Застреленную в голову и в сердце. И догадайся, какими пулями, Тони…





Глава 31




Фотографии из полицейского участка и отчет следственной группы были высланы Брайну еще до того, как отзвонился его контакт.

Расширив экран телефона, Тони долго изучал все детали – от фотографий местности до описаний последних встреч убитой, которая была известной в кругах оборотней ведьмой.

Но особенно пристальное внимание он уделил пулям, убившим Жозефину. Которые действительно оказались серебряными.

О да! Мифы о том, что оборотня можно убить серебряной пулей, оказались правдой – хоть и наполовину. Дело в том, что оборотни вовсе не бессмертны, как думают люди, и убить их можно любой пулей, в том числе и серебряной. Но оборотни невероятно, сверхъестественно живучи, и то, что у людей может оказаться смертельным ранением, на оборотне заживет, в буквальном смысле, как на собаке.

Серебро – единственный на земле метал, на который у волков, образно говоря, аллергия. И если хочешь убить оборотня, ничего лучше серебра в природе нет.

Не исключено, что Жозефина выжила бы и после выстрела в голову, если бы пуля была обычной, свинцовой. Но тот, кто убил ее, постарался действовать наверняка.

Разумеется, смотреть труп мы не пошли – поверили полицейским отчетам и Брайену на слово. Тем более, мне, для усиления тревоги, только трупа сейчас и не хватало.

Лиру мы тоже не нашли. Мало того – узнали, что ее сестра-двойняшка, Соннель, тоже пропала! Как оказалось, еще утром обе девочки тайно покинули резиденцию Макмиллана-старшего, забрав все свои вещи и вещи матери, так и не вернувшейся из леса.

Сказать, что все это пугало и тревожило, значило ничего не сказать.

***

До самого вечера Тони ходил по своему кабинету кругами, и напряженно, без единой минуты отдыха думал, что же нам делать. Периодически он выходил в гостиную, где я, поджав ноги, смотрела новости, и выдавал что-нибудь вроде:

«Конечно, это все бред, но с психами надо быть осторожнее! Завтра же уезжаем в Шотландию!» или наоборот «Нет! Я не дам им нас запугать! Остаемся и живем, как жили».

Я не успевала соглашаться – конечно, Тони. Как скажешь, Тони, тебе решать. С тобой, хоть в пустыню.

Наконец, он вышел из кабинета окончательно и , выдохшийся, свалился рядом со мной на диван.

– Завтра переезжаем в новый дом, – устало сообщил, потирая виски.

Я повернула голову и с надеждой глянула на него.

– И все? Думаешь, там они нас не найдут? Кем бы они ни были…

Он поднял на меня глаза – покрасневшие и помутневшие от переживаний.

– В своем доме, во главе стаи, вожак становится сильнее. А рядом с избранной, по всей видимости, сильнее еще и в других смыслах. Но даже если бы я не был вожаком – чем больше стая, чем ближе волк к лесу, тем способнее он отразить врагов, учуять их, заманить в ловушку… Мой отец долгое время был совершенно неуязвим – пока мать…

Он вдруг замолчал, поняв, что сболтнул лишнего. Я обиженно поджала губы – сам, небось, уже бросился бы мысли мои читать!


– Ты уже экспериментировал с новыми способностями? – нарочито резко я перевела тему. Пусть не думает, что мне интересно, что там его мать натворила.

Он кивнул.

– Да. Получается, только если я разозлюсь. Брайен выбесил меня, когда ты была на лекции, и я запустил в него пепельницей со стола – даже не прикасаясь к ней. Увернулся, говнюк.

Я усмехнулась – охотно верится. И что выбесил, и что увернулся.

– Чем же Брайен заслужил гнев моего господина? – вздохнув, я придвинулась и потерлась головой о крепкое мужское плечо, от которого так умопомрачительно пахло.

Тут же меня обняли и притянули еще глубже, окутывая родным, знакомым теплом.

– Я приказал ему перестать участвовать в боях без правил, где в прошлый раз его чуть не убили.

– Ого! – я приподняла голову, глядя на Тони расширившимися в изумлении глазами. – Ничего себе! Я и не знала, что твой брат настолько безбашенный! И что он ответил?

– Он сказал, что… подумает. А учитывая нашу с ним иерархию, это все равно что показать мне средний палец. Разумеется, я захотел наказать его. И, вероятно, это желание материализовалось катапультированием пепельницы ему в голову.

Я фыркнула.

– То-то он удивился. И кстати, что пепельница делала так близко к тебе? Ты опять курил?

– О да… – он вздохнул. – Нервы, детка. Знаю, что это плохо, знаю, что отбивает нюх, но сдержаться в такие минуты чрезвычайно трудно... Как представлю, что тебе может грозить опасность из-за меня… И ведь надо же – только недавно я думал, что Блэкстоун и судебные разборки – это самое страшное, что нам грозит! Не удивлюсь, если это сектанты из людей – те самые, о которых я тебе рассказывал. Когда люди узнают об оборотнях, им совершенно отказывают моральные, общечеловеческие нормы и здравый смысл…

– Я люблю тебя.

Он замолчал так резко, словно врезался с разбегу в стену. Даже немного задохнулся. Я сама замолчала, не веря, что сказала это вот так просто, вслух, причем совершенно не кстати.

– Я люблю тебя, – повторила, заставляя себя не краснеть, не отворачиваться и не дрожать голосом.

– Стейси… ты… – он выглядел совершенно потрясенным – будто я ударила его, а не призналась в любви. Поднял ко мне руку, провел пальцами по щеке, и я увидела, как прыгнул кадык на его шее, будто он проглотил застрявший в горле ком.

А у меня почему-то слезы на глазах выступили. Раздраженная, что больше ничего не вижу, я принялась стирать их, моргать что было силы… и замерла, когда мое лицо взяли в ладони.

– Скажи еще раз.

Вероятно, он взял себя в руки, потому что его голос был спокоен – словно он просил меня передать ему солонку, а не признаться в любви. Однако руки, обнимающие мое лицо, еле заметно вздрагивали и были такими горячими, что мне стало жарко. Во рту у меня тоже стало жарко и сухо, и пришлось облизнуть губы.

– Я люблю тебя, Тони… И мне кажется, уже давно.

Я вдруг поняла, что если он сейчас скажет, что все это слишком рано и не к месту, а сам же говорил мне это в пылу страсти (а может, мне вообще послышалось), я умру. Просто умру.

Но он сказал кое-что другое. Кое-что гораздо хуже. И это перевернуло мой мир, раскрошило его и осыпало меня ранящими, режущими осколками.

– Я хочу, чтобы ты ушла от меня, Стейси, – сказал он, все еще держа мое лицо в ладонях. – Хочу, чтобы ты… оставила меня. Прямо сейчас.

Захлебываясь слезами, я бежала вниз по лестнице, боясь только одного – что он остановит меня. Что заставит меня замереть на месте и выслушивать его объяснения – без сомнения разумные и правильные. Как нам не стоит быть вместе, потому что я не достойна его, или наоборот, потому что он старше меня на столько лет…

– Сволочь! Гад ползучий! Я ему в любви признаюсь, а он… – всхлипывая, я бежала вперед, почти не видя дороги, спотыкаясь через шаг и только чудом не скатываясь вниз по ступенькам.

– Стейси! Я не хочу приказывать тебе, ты упадешь! Стейси! Ты не так поняла меня… Да чтоб тебя… – ругаясь, Тони бежал за мной – где-то на пролет выше, не сообразив сразу же остановить меня.

И очень хорошо! Успею добежать до выхода из отеля, прежде, чем он рискнет.

Я не знала, куда бежала, но точно знала от чего и от кого – такого позора у меня еще не было в жизни. Он разодрал мое сердце в клочья этим своим «я хочу, чтобы ты ушла от меня».

Да что там сердце – всю меня разодрал. И душу и тело – все в мясо… Меня корежило даже вспоминать об этих его словах – больно было так, что скрутиться хотелось в клубок, сжать кулаки и орать!

Господи, как же жить-то теперь с этой болью?

Вот уже первый этаж, впереди верь черного ходя гостиницы… Перепрыгнув через последние три ступеньки, я скакнула вперед, ко входу, толкнула дверь, тут же ослепнув от солнца, и выбежала наконец наружу.

Тут до меня дошло, что если я не хочу с ним разговаривать прямо сейчас, дверь не поможет – через пару секунд он догонит меня… И я рванула дальше. Свернула куда-то в подворотню, в проход между гостиницей и другим зданием, и увидела еще одну дверь – обратно внутрь, в подсобные помещения. Подпертая, чтобы не захлопнулась, дверь была приоткрыта для работников гостиницы. В частности, для молодого парня в фартуке, который как раз вышел покурить.

– Стейси!! Сто… – донесся до меня громогласный рев, но я плотно закрыла уши и побежала вперед, к этой лестнице, чтобы не слышать приказов. Пусть подопечным своим приказывает, а я как-нибудь сама разберусь, когда мне стоять, а когда бежать…

Страшный грохот сотряс землю под моими ногами, но уже не оборачиваясь, я взлетела по этой лестнице – обратно наверх, в гостиницу.

Да, я знала, что мне нельзя никуда сбегать от него, пока он не решит, в какое безопасное место пристроить меня, раз уж решил дать мне отставку – я не такая дура, чтобы не понимать, что в данной ситуации нельзя никуда сбегать. Моя обида и боль не стоят моей жизни.

Продолжая всхлипывать, я побрела вдоль подсобных помещений в поисках лестницы наверх. Пусть он там мечется, лишенный нюха, пусть поищет меня. А я спокойно вернусь в номер и буду собирать вещи.

Если смогу. Потому что единственное, чего сейчас хотелось – это зарыться головой куда-нибудь в подушку и там умереть.

В кармане джинсов завибрировал телефон. Не глядя, я вытащила, глянула на экран – мама! Внутренне подсобравшись и приказав себе перестать плакать, я нажала на зеленый кругляш приема связи и поднесла телефон к уху.