Мой самый любимый Лось

— Попробую, — отважно ответил Лось.

Он выбрал тот, что с икрой, еще горячий, сочащийся маслом, свернул его в трубочку и осторожно куснул золотистое тесто. Анька, казалось, даже дышать перестала, пока он задумчиво пережевывал блин, ловил губами крупинки икры, рассыпающиеся из надкуса.

«Только бы это была соль, а не сода! — молилась Анька, сцепив руки на груди и с волнением наблюдая за выражением лица Лося. — И ведь молчит, как партизан!.. Ну, если это была сода, то у него сейчас пена изо рта полезет, и все сразу будет ясно…»

Однако, ничего такого с Лосем не происходило. Он преспокойно уплетал блины, но при этом помалкивал, как обычно, и Анька чувствовала себе хуже, чем приговоренный к казни. Время в ожидании его ответа тянулось мучительно медленно, и Анька со злости готова была уже треснуть Лося по голове надраенной сковородой, потому что в его неторопливой дегустации заподозрила очередное зловредное лосиное издевательство — в качестве наказания.

— Ну как, — не вынеся напряжения, охрипшим от волнения, совершенно преступным, исступленным голосом, каким доведенные до ручки Раскольниковы требуют выбрать кошелек или жизнь, спросила Анька. — Ну, чего ты молчишь?! Вкусно?!

Глаза Лося смеялись, он половчее ухватил блин и откусил еще.

— Очень, — пробубнил он, и Анька так откровенно и с таким облегчением выдохнула, что Лось рассмеялся, потешаясь над нею. — Ты правда готовишь вкусно. Даже лучше, чем в ресторане. Как ты это сделала?

— Говорю же, — мгновенно надуваясь от гордости, ответила Анька, — бабушкин рецепт!

— А сама почему не ешь? — вкрадчиво поинтересовался Лось, и у Аньки сердце замерло. Она уже успела выучить его повадки, и тотчас же поняла, уловив знакомую интонацию в голосе — он подманивает ее к себе поближе. — Ты же ничего не ела. Неужто не хочется?

Он взял блин, свернул его так же, как для себя, и поднес к ее губам. От него пахло маслом и ягодой — для Аньки он выбрал с клубникой, заставив ее невольно облизнуться от предвкушения.

— Лось, — подозрительно произнесла Анька, — клубника, шампанское, шоколад, кальмары… Мне кажется, или ты нарочно набрал всякой всячины, которая вроде как… афродизиаки?! Ты тут рассчитывал, что если сначала я буду против, то потом налопаюсь шоколада и на стену полезу, а ты меня, тепленькую, возьмешь, так? Кова-арный…

Лось не ответил; деловито отыскал баллончик со взбитыми сливками и украсил лакомство в своих руках белым сладким облачком.

— Попробуешь? — невинно поинтересовался он, протягивая Аньке.

— Ах ты, хитрый ты Лось, — протянула Анька, глядя в его смеющиеся глаза. Она прихватила губами блин со сливками, все так же глядя в лицо мужчине. — М-м, и правда вкусно!



Проглотив кусочек, Анька куснула еще — и нарочно прихватила губами пальцы Лося, пробуя взбитые сливки.

«О, а кто это у нас такой впечатлительный! — подумала Анька, нарочно проводя по его большому пальцу языком и все так же неотрывно глядя в его глаза. — Кто это у нас дрожит, как сердце у зайца? Кого это у нас ревность так заводит, а?»

— Сладкие, — произнесла она, нарочно медленно отирая губы от остатков сливок. — А можно… еще?

— Можно, — отвечает Лось сдержанно и спокойно, но глаза его поблескивают очень знакомо.

Он берет сливки, но поливает не блин, а оставшуюся после Анькиной готовки клубничку. Ягода очень крупная, Анька даже дыхание затаивает, глядя, как Лось аккуратно ее ухватывает за зеленый хвостик и подносит к ее, Анькиным, губам. Анька послушно раскрывает рот, берет на розовый мягкий язык ягоду, чуть прикусывает ее, словно дразнясь, и плотно сжимает губами; на языке ее сладко, с фруктовой кислинкой, и само действо больше похоже на страстный поцелуй. Анькины губы захватывают ягоду все дальше и дальше, и девушка ощущает, как подрагивает рука мужчины. Блаженно прикрыв глаза, Анька вкрадчиво кладет свои пальцы на его запястье; под ними часто-часто бьется пульс. Она ухватывает остаток ягоды губами полностью, неспешно и лениво, словно уже насытившись, снова касаясь мягким языком пальцев мужчины, и тот совершенно отчетливо вздрагивает от этого легкого прикосновения, как завороженный наблюдая за действиями девушки.

— Какая вкусная ягода, — шепчет она, проглатывая кисло-сладкий ягодный сок. — А можно… еще одну?

Вопрос невинный, но Лось реагирует мгновенно. Он ухватывает Аньку за бедра и в один взмах усаживает ее на стол, на натертую до блеска столешню.

— Еще? — хрипло повторяет он вслед за ней и берет еще одну ягоду. Он поднимает ее нарочно высоко, чтобы Аньке пришлось тянуться за ней губами, чуть откинув голову. Ягодные поцелуи, красные от сока губы Аньки будят его воображение еще больше. Капля срывается с ее губ и капает в вырез халатика, прямо в ложбинку между грудей, мужчина склоняется, осторожно, неспешно отодвигает тонкую ткань в сторону и его язык осторожно слизывает фруктовый вкус с Анькиной кожи. От его жадного, голодного поцелуя Анька вздрагивает и ахает, маска порочной соблазнительницы слетает с нее, и она ощущает себя конфеткой, которую разворачивают нетерпеливые руки. Лось стаскивает алый шелк с ее плеч, обнажает ее грудь и жадно хватает губами соски — точно так же, как она сейчас брала ягоды, — посасывая их и щекоча языком, чуть накусывая зубами, перемешивая возбуждение и боль.

Анька откидывается назад, подставляя свою грудь под ласки, хрипло дышит, нетерпеливо стискивая колени. Ладонь его скользнула по ее сжатым бедрам, но она ухватывает его руку, подбирающуюся к ее трусикам, и останавливает ее.

— Может, еще? — шепчет она соблазнительно, притягивая его к себе, зарываясь пальцами в его волосы и откидывая голову назад, подставляя шею и грудь под его жадные поцелуи. — Мне нравится есть… ягоды.

- Ягоды? — переспрашивает Лось хрипло. Отчего-то его трясет, и Анька угадывает, нет — кожей чувствует, — как бессовестная ревность до этого рисовала ему гадкие картины, от которых у него вскипал мозг, а вот теперь этих картин больше нет, а есть желание, которое распалено ревностью еще сильнее, чем прежде. — Ты дразнишь меня, — проговорил он, чувствительно прихватывая губами кожу на ее груди, и Анька тихо-тихо смеется и, склоняясь, шепчет, прикусывая его красное горячее ухо:

— Вовсе нет. Но я предпочитаю без сливок.

До спальни доносит ее он, а вот укладывает его в постель — она, утягивая за собой, обняв руками и ногами, зацеловывая до головокружения, нетерпеливо стаскивая с его плеч одежду, сталкивает с него брюки, бессовестно гладит его обнаженное тело, прижимающееся к ней. Уложив его на спину, страстно исцеловав напряженный, вздрагивающий под ее ладонями живот, Анька добирается до вставшего члена и целует горячую головку точно так же, как до этого прихватывала губами ягоду — нежно, но крепко сжимая на ней губы, с каждым движением вбирая все больше и больше.

Лось постанывает, подается бедрами вперед, и Анька посмеивается, поглаживая языком чувствительную уздечку, лаская рукой жесткую плоть. Его молчание на этот раз напряженное, но это напряжение — сладкое, как и предвкушение наслаждения, которое обещала ему Анька.

Девушка обнимает его напряженные бедра, устраиваясь удобнее, ее губы скользят все ниже и ниже, принимая член мужчины все полнее, до тех пор, пока он не ощутил мягкие сокращения ее горлышка на головке своего члена. Жадная, откровенная ласка, умелые движения ее языка заставили его хрипло стонать, а ноготки девушки, чертящие красные полосы на его теле — вздагивать. Он движется очень мягко, осторожно, проникая в рот девушки глубже, и замирает на миг после каждого толчка, наполняющего его тело острым удовольствием.

Покорность Лося, его нетерпеливая дрожь и сладостная беспомощность, его напряженная осторожность, с какой он ласкается и подчиняется ее движениям, возбуждают девушку. Вдыхая запах его желания, она чувствует, как течет сама, как между ног ее становится мокро и горячо, как возбуждение наливает ее лоно приятной теплой тяжестью. Чувствует это и мужчина; он осторожно касается плеча девушки, словно желая ее привлечь к себе и не решаясь прервать удовольствие, которое дарят ему ее губы. Девушка на миг выпускает его член изо рта, глотает воздух, и мужчина шепчет:

— Иди ко мне!

Она приближается, целует его в губы, но он не готов отказаться от ласки, которая пришлась ему очень по вкусу.

— Что ты хочешь, — шепчет Анька растерянно, но Лось по своему обыкновению молчит. Он запускает свою ладонь меж ее бедер, гладит, а затем требовательно тянет их к себе, и Анька багровеет от стыда, понимая, что он принуждает ее усесться ему на лицо, а затем — вытянуться на его теле, улечься, прижаться животом к животу. Его ладонь поглаживает ее между лопаток, вторая — оглаживает ее бедра и мягкие ягодицы, рот — нежно прихватывает возбужденные половые губы.

В этой позе есть что-то совсем бесстыдно, ненасытное, почти первобытное, девушка чувствует себя беспомощной — и одновременно почти всесильной. Ее телу, ее мельчайшим движениям покоряется большой и сильный мужчина, и ее раскрытое лоно он целует и лижет со страстью и жадностью, поглаживая сочащуюся влагой дырочку.

И Анька, чтобы скрыть свое смущение, снова склоняется над его членом, ловит губами упругую головку и слышит полный удовлетворения хриплый вздох мужчины. Он обнимает ее, шире разводит ее бедра, крепче прижимается ртом к ее мокрому возбужденному лону, гладит все ее тело, словно закутывая в кокон мягкого ласкового тепла, поощряя к дальнейшим действиям, и Анька отвечает ему такой же нежностью, снова целуя его член и принимая в рот подрагивающую от ударов пульса головку.

Мягкая нежная ласка кажется ей не опасной, но понимание того, что мужчина целует и вылизывает ее самое чувствительное и тайное местечко, заводит ее. Он наслаждается ее возбуждением и мягкостью ее сладковатого тела, ее чувствительностью — каждое его прикосновение находит отклик, он чувствует малейшую игру мышц под своими руками. Ее бедра начинают инстинктивно двигаться, девушка поглаживаться сама возбужденной точкой о ласкающий ее язык.


Она честно старается отплатить таким же удовольствием ласкающему ее мужчине, но возбуждение вкрадчиво прорастает в ее животе горячей частой пульсацией, и девушка вынуждена выпустить член из горячих губ, потому что вместе с дыханием их них уже рвутся стоны и крики.

А сильные ладони крепко удерживают ее бедра разведеными, жадно тискают, мнут мягкие ягодицы, и девушка понимает, что снова попалась и снова беспомощна, и горячий рот не перестанет целовать и ласкать ее там, снизу, где прикосновения почти невыносимы. Она заходится в жалобных стонах, закусывает губы; до дрожи, до каменной твердости напрягает бедра, чувствуя, как ее горящее огнем лоно дразнят, щекочут, поглаживая, пальцы, и почти задыхается, ощущая, как возбуждение откатывается, освобождая ее от навалившегося на плечи жара, и неудержимой волной накрывает ее вновь, так, что уже не выбраться. И она кончает, рыча, короткими рваными толчками выдыхая свое наслаждение, выгибаясь, стараясь высвободиться из удерживающих ее рук, отстраниться от ласкающих ее губ, которые безжалостно прижимались к ее горящему лону, сокращающемуся в мягких спазмах.

— Умница, девочка.

Анька лежит на животе, все еще вздрагивая, и чувствуя, как ее слабые бедра поглаживают горячие ладони. Она пытается протестующе стонать, но мужчина все равно разводит ее ноги, и жадно гладит ее там — мокрую, только что кончившую, раскрытую, — прихватывая грубовато и отчасти болезненно. Но в этом жесте много откровенного желания, и Анька млеет, позволяя овладевать собой, нетерпеливо и грубовато. Лось подается вперед, наваливаясь на нее всем телом, его напряженный жесткий член входит в нее туго, полно, жестко толкается, выбивая жалкий стон из ее губ, еще, еще и еще. Анька изнемогает; она уже не в силах шевелиться, она покорна, как жертва, но это только распаляет мужчину. Он принуждает ее подняться, встать на дрожащие колени, и продолжает толкаться в ее узкое тугое лоно, заставляя ее стонать совершенно обессиленно.

На этот раз ее возбуждение слишком быстрое и острое, настолько острое, что наполняет ее кровь огнем. Анька выгибает поясницу и вопит от жестких немилосердных толчков, крепко зажмуривается и сжимается, содрогаясь во втором оргазме, чувствуя, как жесткие пальцы до боли стискивают ее бедра, наставляют синяки на ее ягодицах, и Лось кончает, толкаясь в нее грубо, жестко, сильно, так, что у нее перехватывает дыхание и теряется голос.

— Поели блинов, — шепчет Анька, но сама себя не слышит.





Глава 17. Мадам Лосиха




Утром Анька проснулась от звонка телефона.

Вечерняя страстная возня не ограничилась одним заходом, плавно перешла в ночную оргию и выжала из нее все силы, а потому Анька, не разлепляя глаз, с трудом отыскала орущий назойливую мелодию аппарат.

Даже если бы это был ее отец, она готова была послать его ко всем чертям. Ну, должно же быть у него чувств такта?! Ранний час, Лось рядом сопит…

Впрочем, положив руку на место, где должен был лежать Лось, Анька с некоторым изумлением еще толком не проснувшегося человека поняла, что Лося-то рядом и нет, и место его, прикрытое одеялом, уже успело остыть.

— Какого черта надо, — ответила она абоненту весьма неласково, не прекращая своих попыток вслепую нашарить Лося рядом. Может, в уголок закатился, кто его знает.

— Спишь еще?

Гаденький голос Акулы бодрит с утра больше ведра ледяной воды на голову, и уж тем более — лучше чашки кофе. От незатейливых слов, сказанных этим подлым, скользким голосом, в котором причудливо переплетались хорошо завуалированная угроза и сладкая, как отравленная мышьяком патока, угодливая вкрадчивость, Анька подлетела, как ошпаренная.

— Краба тебе за воротник! — рявкнула она, мгновенно просыпаясь и вытаращивая заспанные глаза. — Какого черта ты лезешь снова! Ну тебе что, мало показалось?! Серьезно?! Ты дебил?!

— Мало, — хмыкнул Акула, прерывая поток ее брани. — Куда мне больше — родной брат выставил из дома, выгнал как собаку.

Анька запнулась на миг, перед глазами встал Лось, неспешно расстегивающий куртку, стаскивающий заснеженную шапку с головы. Он что, лично вечером выкидывал трусишки Акулы на мороз? А потом, как ни в чем не бывало, лопал ее, Анькины, блины?

— Ты сам виноват, огрызнулась Анька. — Кто тебя просил устраивать этот цирк? Могли бы нормально существовать рядом, если бы ты вел себя по-человечески!

— Э-э-э, нет! — тихо и гадко засмеялся Акула, и у Аньки мороз по коже пробежал. Так в третьесортных фильмах ужасов смеются маньяки, говоря гадости жертве по телефону и наслаждаясь ее мучениями. — Мирно существовать мы не можем. Думаешь, я могу просто так смотреть, как женщина, которую я хочу, развлекается с моим братом?.. Я привык добиваться и получать то, чего хочу. Это вообще свойственно людям — хотеть и стремиться к тому, чтобы обладать объектом желания… Иногда хочется так сильно, что никакой здравый смысл не поможет остановиться, отступиться, — Акула снова тихо, озорно рассмеялся, словно ему удалась какая-то неимоверно остроумная шутка, и Анька нутром почуяла неладное. Можно было б заорать в панике — «что ты натворил?», — но те же самые фильмы ужасов научили ее, что именно этого и поджидают маньяки, и потому она смолчала, сглотнув ком, вставший в горле.

— Ингрид уже приехала? — прекратив ненормально ржать, поинтересовался Акула, видимо, утомившись ждать, когда жертва начнет слезно ему умолять выдать свои планы. — Вот кого слова и здравый смысл не останавливают, уж воистину…

— Какая Ингрид? — подозрительно произнесла Анька, и Акула снова разразился зловещим клекотом, видимо, ловя чистый кайф от этого ее вопроса. Наверное, он долго его ждал; смаковал и то, как она спросит, и то, что он ответит.

— О-о, дорогая! — со смехом выдавил он. — Добро пожаловать в нашу большую семью, где отщепенцев и изгоев намного больше, чем добропорядочных и надежных — таких, как Анри!

— Кто такая Ингрид? — упрямо повторила Анька, игнорируя Акульи витиеватые издевательства.

— Супруга Анри, — сладко-сладко ответил Акула, и Анька почувствовала, как под ней расступается, исчезает кровать, и она валится, летит прямиком в Ад, в страшный грохот, жар и скотский, сатанинский хохот. — Ты же не думала, что он дожил до тридцати двух лет, и у него за плечами нет ничего? А прошлое — чистый, незапятнанный лист? Нет? Что?! Серьезно, ты так думала?!

И Акула так и покатился со смеху, наслаждаясь ее потрясенным молчанием.

Однако Анька быстро оправилась от шока, намного быстрее, чем Акула досыта упился ее ужасом, смятением и болью. Может, она уже выработала иммунитет к его гадостям и грязным словам, и всегда помнила, с кем имеет дело, а может, мелькнувший на периферии памяти образ отца подействовал на нее как отрезвляющая оплеуха, и Анька вышла из ступора одним рывком, из липкого ломающего кошмара вернувшись в реальность.

— Не свисти, ротожопый, — так же грязно и агрессивно рыкнула, она, — если б Анри был женат, папа его б ко мне на пушечный выстрел не подпустил. А он сам помог Лосю меня сюда затащить.

— Как-как? — развеселился Акула, игнорируя Анькин козырь. — Лось?! Ты Лосем его называешь!?

И он издевательски расхохотался, заставив Аньку прикусить язычок и смутиться.

— Ну, бывшая жена, бывшая, — покладисто признался Акула. — Великолепная Ингид!..Эх, я б не прочь с ней кувыркнуться пару раз, знаешь, всегда любил таких — красивых, стильных…

— Ну, мне-то что, — все так же неласково рыкнула Анька, — до того, на кого твой вялый член еще способен реагировать?

— Ничего, — согласился Акула. — Конечно, ничего. Только Ингрид до сих пор влюблена в него, как кошка. Анри не часто приезжает в этот дом, совсем не часто. Но стоит ей узнать, что он тут, и никакие силы ее не удержат, она не упустит случая прикоснуться к своему божеству. Вот я и спрашиваю — она уже там? Уже вешается ему на шею? От ее слез уже потонул первый этаж?

Анька почувствовала себя так, будто в ее груди вместо сердца и легких горит кусок магмы, и если она сейчас разожмет крепко сомкнутые губы — раскаленная лава плеснется и сожжет все кругом.

— Ах ты, скунс же ты вонючий, — прошептала Анька, слушая в трубке счастливое акулье хрюканье, — бородавка ты на пятке у хорька!.. Это ты ей сказал, так?! Ты?!