Моя дорогая жена

– В чем дело? – спрашивает она.

Дженна стоит на полу, выложенном белой плиткой; у ее ног валяются пряди темных волос. Дочь вскидывает на меня глаза – такие большие, каких я раньше не видел. Она отрезала себе все волосы. Почти до кожи, оставила не больше дюйма длины.

За моей спиной ахает Миллисент. Она кидается мимо меня к Дженне и обхватывает ее голову обеими руками:

– Что ты наделала?

Дженна, не моргая, переводит взгляд на мать.

Я молчу, хотя знаю ответ. Я понимаю, что сделала Дженна. И это понимание повергает меня в ужас; мое тело цепенеет, ноги прирастают к напольному коврику цвета хурмы.

– Какого… – Рори тоже уже в комнате; он глядит на свою сестру… на ее волосы на полу в ванной.

Дженна поворачивается ко мне и спрашивает:

– Теперь он меня не заберет?

– Господи Иисусе, – бормочет Рори.

Не Иисус.

Оуэн.





* * *


В церковь мы не идем. Мы вообще никуда не идем.

– Доктор, – резюмирует Миллисент. – Нашей дочери нужен доктор.

– Я знаю одного врача, – говорю я. – Он – мой клиент.

– Позвони ему. Нет, подожди. Может, нам не стоит обращаться к твоим клиентам? Может, им не следует знать об этом?

– О чем?

– О том, что нашей дочери требуется помощь.

Мы с женой смотрим друг на друга, не зная, что предпринять. Сюрреализм ситуации обескураживает обоих. Это для нас совершенно новая проблема. Ответ на все вопросы можно найти в книгах по воспитанию детей. У Миллисент их уйма. И там все прописано. В случае болезни ребенка – нужно обращаться к врачу. Если он устал, плохо себя чувствует – надо уложить его спать. Притворяется – пусть идет в школу. У сына или дочери проблема с другим ребенком – необходимо позвонить его родителям. Дитя закатывает истерику – лучше оставить его на время в покое.

Только о проблеме Дженны в этих книгах не сказано ни слова. Ни в одной из них не дается рекомендаций на предмет того, что нужно делать, если ваш ребенок боится серийного убийцу. Такого, как Оуэн.

Мы с Миллисент сидим в нашей спальне; разговариваем очень тихо. Дженна внизу, на диване. Смотрит телевизор с бейсбольной кепкой на голове. Рори сидит рядом с ней. Мы строго-настрого ему наказали не выпускать сестру из виду. А также запретили язвить над ней и глумиться. Хоть раз, но он делает то, что ему было велено.

Миллисент решает позвонить нашему семейному врачу. Доктор Барроу – не ее клиент. И мы уже много лет пользуемся его услугами. Он лечит наши осипшие горла и кишечные колики, проверяет, не сломал ли кто из нас кости и не заработал ли случайно сотрясения мозгов. Но я не думаю, что он может нам оказаться полезен в такой ситуации. Доктор Барроу – довольно пожилой человек. И может, верит, а может, и не верит в то, что психическое здоровье – реальность.

– Уже поздно, – говорю я Миллисент, – он не ответит.

– С ним свяжется служба клиентской поддержки. Они всегда знают, как найти доктора.

– Может, нам лучше…

– Я иду звонить, – прерывает меня жена. – Мы должны что-нибудь предпринять.

– Да, должны.

Кинув на меня взгляд, Миллисент хватает телефон. Редко, когда я не могу расшифровать значения ее взгляда. Но это тот самый случай. Впрочем, мне показалось, что в нем просквозила легкая паника.

Я спускаюсь вниз – посмотреть, как там Дженна. Они с Рори сидят на диване. И смотрят телевизор, уплетая сэндвичи с картофельными чипсами, которыми прослоены хлебные булки. Дженна вскидывает на меня глаза. Я улыбаюсь, пытаясь донести до нее: все в порядке, она в порядке, мир прекрасен, и никто не причинит ей вреда. Дочь отводит глаза и откусывает еще один кусок от своего сэндвича.

Мне не удалось внушить ей то, что хотелось.

Поднявшись снова наверх, я застаю Миллисент разговаривающей по телефону. Голос жены звучит спокойно; она объясняет секретарю-телефонистке, что дело срочное. И да – ей необходимо связаться с доктором Барроу прямо сейчас, несмотря на столь поздний час. Положив трубку, Миллисент выжидает минут пять, а потом снова набирает номер.

Наконец доктор Барроу перезванивает нам. Миллисент торопливой скороговоркой объясняет ему, что случилось. Что сотворила с собой наша дочь. В нервозной спешке Миллисент захлебывается словами. Для нее это удар. Это удар для всех нас, для всей нашей семьи.

У Дженны кризис.

Миллисент пытается что-то с этим сделать.


Рори – свидетель – остается в стороне от линии огня.

А я ношусь вверх-вниз по лестнице, проверяя состояние каждого, будучи сам не в состоянии что-либо решить. Я снова мечусь между всеми.





32




Доктор Барроу рекомендует нам обратиться к детскому психологу, который соглашается принять нас в субботу за двойной гонорар. Все в его кабинете бежевое – от ковра до потолка. Такое впечатление, будто мы оказались в чаше овсяной каши.

Психолог специализируется на таких случаях. Потому что они реальные. Он говорит, что Дженна не чувствует себя в безопасности. И подозревает, что под влиянием средств массовой информации у нее развилось тревожное расстройство. Хотя этот термин весьма условен, он не точно отражает ее психопатическое состояние. Тревога подталкивает Дженну совершать бессмысленные поступки. Разум здесь не задействован вообще.

– Вы можете твердить дочери, что она в безопасности, до тех пор, пока она не начнет повторять эти слова во сне, да только ничего не изменится.

Миллисент сидит перед доктором – так близко, насколько это возможно. Она провела всю ночь в комнате Дженны, почти не спала и выглядит ужасно. Я выгляжу не лучше. А Дженна спала ночью хорошо. Похоже, что, отрезав себе волосы, она успокоилась. Когда я пытаюсь сказать об этом доктору, он поднимает руку:

– Обман.

– Обман, – повторяю я, тщетно пытаясь подражать его тону, – в нем слишком много надменного высокомерия.

– Успокоение временное, пока очередная порция новостей не выбьет ее снова из колеи, – говорит психолог. До разговора с нами он провел целый час за общением с Дженной.

– Что же нам делать? – спрашивает Миллисент.

У психолога есть несколько идей, как вернуть Дженне ощущение безопасности. Во-первых, дважды в неделю нам надо привозить дочь к нему на прием. Стоимость каждого – 200 долларов. Медицинская страховка на эти консультации не распространяется. Оплата только наличными или по карточке. Во-вторых, мы должны делать все, чтобы Дженна ощущала нашу поддержку. Чтобы она не думала, будто мы ее можем оставить.

– Но мы и не оставляем ее, – пожимаю я плечами. – Мы всегда…

– Всегда?

– По крайней мере, девяносто процентов времени, – вставляет Миллисент. – Может быть, даже девяносто пять.

– Вы должны находиться при ней постоянно.

Жена кивает, как будто у нее есть волшебная палочка, по мановению которой так все и будет.

– И последнее, но не менее важное, – говорит психолог. – Избавьте ее от всех этих историй о серийном убийце и его жертвах. Не давайте ей смотреть телевизор или читать новости в Интернете. Я понимаю, что требую невозможного, учитывая возраст девочки и потребности нынешнего юного поколения. Но хотя бы попытайтесь. Не смотрите теленовости дома. Не обсуждайте при ней Оуэна или что-либо, с ним связанное. Постарайтесь вести себя так, словно он не имеет к вашей семье никакого отношения.

– А он и не имеет, – говорю я.

– Конечно, не имеет.

Мы выписываем доктору чек на приличную сумму и выходим из его кабинета. Дженна в комнате ожидания. По телевизору на стене транслируются мультики. Дженна смотрит на свой телефон.

Миллисент хмурится.

Я улыбаюсь и наигранно веселым тоном спрашиваю:

– Кто хочет позавтракать?





* * *


Выходные насыщены встречами: со всей семьей, с одной Дженной, с одним Рори, с обоими детьми и только с Миллисент. Так много встреч с Миллисент! К воскресному вечеру у нас уже готов новый свод правил, нацеленных на то, чтобы исключить из нашей жизни плохие новости. Просмотр новостных репортажей отныне под запретом, газеты тоже. По телевизору мы будем смотреть только кинофильмы и сериалы. Радио слушать мы также не будем. Хотя и телевизор, и радио легко заменяет Интернет. Дети пользуются им для развлечения, для школы, для общения.

Миллисент, тем не менее, пытается ограничить их доступ к сети. Она меняет в компьютерах детей пароли. Теперь никто не сможет выйти в Интернет без ее ведома и дозволения.

Мятеж.

– Тогда я не буду тут жить, – идет ва-банк Рори.

Дженна кивает в знак согласия с братом. Редкий случай солидарности.

Я соглашаюсь с детьми. Предложение Миллисент непрактичное, неработающее. Абсурдное.

Но я помалкиваю.