Моя дорогая жена

Сквозь плотную шеренгу деревьев просматривается макушка белой палатки. На вид такая же, как и те шатры, что используются на свадебных торжествах и детских вечеринках.

– Что это?

– Полицейские установили ее сразу по прибытии. Это их «опорный пункт», как они говорят.

– А вот и их шеф пожаловал, – говорит мужчина за моей спиной. Ему видно лучше – он на добрых четыре дюйма выше меня и чуть ли не на фунт крупнее. – Хочет лично во всем убедиться, – хмыкает здоровяк.

– Убедиться в чем? – переспрашиваю я.

– В том, что там были только две эти женщины, – поясняет мужчина. – И никаких других.

– Прости господи, – бормочет пожилая дама.

Были еще две – Холли и Робин. Но ни одна из них не томилась в заточении в церковном подвале.

Насколько мне известно, во всяком случае.

Вспыхивает яркий свет – Джош выходит в эфир. И снова он ссылается на некие безымянные источники.

Они предоставили ему новые сведения о подземелье под церковью. По словам Джоша, полицейские там кое-что обнаружили. На стене в самом углу, похоже, кто-то из пленниц пытался оставить послание.





57




На секунду мне в голову приходит идея – спросить у Джоша, не располагает ли он еще какой-нибудь информацией. Мы никогда с ним не разговаривали; я не общался с Джошем, если не считать писем от лже-Оуэна. Но его слова о тайном послании вызывают у меня почти панику.

Но вместо того, чтобы совершить какую-нибудь глупость, как я частенько делал в прошлом, я отступаю назад.

Размышляю. Оцениваю ситуацию. И прихожу к заключению:

Чепуха. Вся эта история о послании – чепуха.

Источники Джоша привирают. Если бы полиции потребовалось менее дня, чтобы найти такое послание, то от глаз Миллисент оно бы не укрылось. Ни за что. Без вариантов. Моя жена может не догадываться, что ее сын по ночам убегает из дома, но она способна заметить пыль в гостиной из спальни. Она бы не пропустила послание на стене.

Да и что за послание могла оставить Наоми или Линдси? Помогите? Я в западне? Маловероятно, чтобы Миллисент назвала им свое настоящее имя. Значит, они не могли написать на стене, кто их похитил.

Возможно, это тайное послание – уловка, задуманная Клэр. Утка, пущенная ею с одной целью – выманить убийцу. Все, кто смотрит телевизор, знают: полиция часто врет.

Такое объяснение кажется мне правдоподобным. Надо ехать назад. Домой. Поговорить с Миллисент.



Когда я приезжаю, дома еще никого нет. Я включаю телевизор и просматриваю новости на разных каналах. Джош все еще талдычит о послании жертвы, но без каких-либо новых подробностей. Репортер на другом канале повторяет сказанное Джошем. Третий журналист рассказывает о церкви.

Христианскую церковь Хлеб Жизни основало одно семейство, но со временем число ее прихожан увеличилось до пяти десятков. Они запечатлены на старых фото – все с худыми, изможденными лицами и в ветхой одеже. Судя по снимкам, сделанным гораздо позже, у приверженцев этой церкви все-таки появился хлеб, и жизнь улучшилась – они выглядят более упитанными; а некоторые даже улыбаются. Их благоденствие пришлось на пятидесятые годы прошлого века. А к восьмидесятым их община пришла в полный упадок. Церковь простояла пустой не менее двадцати лет. Поскольку сегодня воскресенье, чертежи из управления городского планирования недоступны. Но местные историки подозревают, что подвал был частью первоначальной постройки. Это могла быть кладовая для хранения охлажденных продуктов.

Я снова переключаю каналы в ожидании свежих новостей.

Миллисент с детьми возвращаются домой около пяти вечера. Они побывали и в кино, и в торговом центре, где Дженна заполучила новую пару туфель, а Рори – новую толстовку с капюшоном. Дети сразу же убегают наверх, в свои комнаты, и мы с Миллисент остаемся одни.

– Ну что, тебе уже лучше? – спрашивает жена; в ее голосе слышится сарказм.

– Не вполне.

Миллисент приподнимает бровь.

Телевизор выключен. Я не знаю, какие новости она слышала, а какие пропустила.

– Репортеры сообщают о послании, – говорю я.

– О чем? – Миллисент направляется на кухню готовить ужин.

Я следую за ней.

– О послании на стене. Его оставила одна из пленниц.

– Невозможно.


Я пристально смотрю на жену. Она очищает латук, чтобы сделать салат.

– Ну да, я так и подумал.

– На, доделай салат, – придвигает ко мне миску и латук жена. – А я пока приготовлю сэндвичи с тунцом и плавленым сыром.

– Я съел тунца на обед.

– Всего?

– Почти.

За мной рывком открывается дверца холодильника. Миллисент ничего не говорит. Но я спиной чувствую ее гнев.

Дверца холодильника с шумом захлопывается.

– Тогда я сделаю запеканку из баклажанов, – цедит сквозь зубы Миллисент.

– Звучит восхитительно.

Мы с ней бок о бок колдуем над едой; она режет баклажаны, я тру сыр, чтобы посыпать им запеканку. Когда она, наконец, отправляется в духовку, Миллисент поворачивается ко мне. Круги у нее под глазами сегодня темнее обычного.

– Извини за то, что сорвалась, – говорит она.

– Все нормально. Мы оба на грани срыва с этой Клэр, церковью и всем прочим.

– Ты боишься?

– Нет.

– Правда? – в голосе Миллисент сквозит удивление.

– А ты боишься?

– Нет.

– Значит, у нас все хорошо, да?

Миллисент обвивает руками мою шею:

– У нас все замечательно.

Хотелось бы, чтобы так было.





* * *


Я поднимаюсь наверх пожелать детям «Спокойной ночи». Свет в комнате Рори не горит, но сын не спит – стучит пальцами по мобильнику.

Не успеваю я и рта раскрыть, как он говорит:

– Да, я переписываюсь с Фейт. И Дэниэлом. И еще играю в игру.

– И как ты со всем этим справляешься? Хорошо?

Рори опускает телефон и смотрит на меня таким же взглядом, каким сегодня уже дважды окидывала меня Миллисент.

– И я не курю травку.

Как я думал, он все еще злится.

– Как твоя подружка? – спрашиваю я.

– Фейт.

– Как Фейт?

Рори вздыхает:

– Она все еще моя подружка.