Мы против вас

О Теему Ринниусе мы можем говорить что угодно, потому что о нас он говорит что захочет. Собственный опыт научил его, что дискуссии о насилии почти всех людей превращают в лицемеров. Если его спросить напрямую, он ответил бы: большинство не склонных к насилию мужчин и женщин считают, что от насилия их удерживает «мораль». У Теему было для них одно слово: «вруны». Неужели они не врезали бы, если бы могли? Когда над ними издеваются в транспорте? На работе? Когда над их женами измываются в пивной, над детьми – в школе, а над родителями – в больнице? Сколько раз какой-нибудь рядовой обитатель таунхауса или владелец лабрадора мечтал стать человеком, которому все нипочем? Теему был уверен: нехватка агрессии не имеет никакого отношения к морали; если ты можешь кого-нибудь отметелить, ты это сделаешь. Если ты не прибегаешь к насилию, значит, сил у тебя на него просто нет.

Они не умеют драться, они в жизни не видели никого по-настоящему сильного. Умели бы, видели бы – вышли бы из машины и привели бы в чувство придурка, который жмет на клаксон, набили бы на родительском собрании морду папаше, который поносит их семью, приперли бы наглеца-официанта к стенке и заставили бы его сожрать счет. В этом Теему был уверен.

В детстве он научил Видара ненавидеть одно слово пуще всех других. Братьев много как называли: «нищеброды», «ворье»… Но больнее всего их ранило «курвеныши». Что было заметно, поэтому мальчишки в школе прибегали к этому слову особенно часто. У Теему и Видара была одна мать и разные отцы, а если один брат светлый, а второй черноволосый, то на любом школьном дворе открывается простор для фантазий. Братья раздавали оплеухи, пока обидчики не заткнулись, но есть слова, которые в душе не утихнут никогда. Курвеныши. Шлюхины дети. Шлюха. Шлюха. Шлюха.



Теему и Видар стояли на трибуне, рядом – Паук и Плотник. Паук, которого в детстве лупили в душевой свернутыми полотенцами и дразнили «пидором». Плотник, который подростком намеревался сесть в самолет, чтобы драться с кем придется в стране, где изнасиловали его двоюродную сестру; слава богу, Теему тогда утащил его домой.

Не святые, не золотые сердца; большинство из того ужасного, что о них говорили, было правдой. Но когда Плотник весной пришел к Теему, желая, чтобы Группировка поднялась против Кевина Эрдаля, лучшего игрока за все годы существования их обожаемого клуба, Теему поддержал его, потому что знал, какое слово кричат в школе вслед Мае Андерсон.



И вот теперь красная торсида по другую сторону трибун надрывалась: «ПИДОРЫ. ШЛЮХИ. НАСИЛЬНИКИ».



Фанаты «Хеда» ничего этого не знали. Они просто орали самое обидное, что смогли придумать, они надеялись побольнее досадить всем этим, с медведем на груди. Им это удалось. Когда на мужчин в черных куртках пролился дождь из фаллоимитаторов, восемь из них тут же стали спускаться с трибуны. Они сняли куртки, восемь других мужчин, в белых рубашках, надели куртки и заняли их место. Охранники не заметили, как Теему, Видар, Паук, Плотник и еще четверо исчезают в направлении коридора, проходят в дверь, спускаются в подвал.



Большинство людей неспособно на насилие. Но Группировка – не большинство.





* * *


Двенадцатилетний Лео Андерсон никогда не забудет, как Теему Ринниус повернулся к Пауку и сказал: «Собери парней. Только ядро». Как Теему коротко кивнул, подавая еле заметный знак, и семеро других сразу же последовали за ним. Ядро, сердцевина Группировки, самые опасные из всех.

Лео видел, как другие мужчины тотчас надели их черные куртки и закрывали обзор охранникам, пока ядро спускалось с трибуны и бежало к двери по темному коридору, мимо будки дежурных. Под ледовым дворцом Хеда имеется подвал, о нем почти никто не знает, но он там есть. За пару недель до матча там работали электрики: вышли из строя потолочные лампы. И вот теперь одному из электриков понадобилось спуститься в подвал – как он сказал, к распределительному щиту. Дежурным это не показалось подозрительным. А электрик не показал им свою татуировку в виде медведя.



Лео Андерсон никогда не забудет, как ему хотелось спуститься в подвал вместе с ними. Некоторые мальчишки мечтают стать профессиональными хоккеистами – они стоят на трибунах, страстно желая оказаться там, на льду. А другие мальчишки мечтают о другом. У них другие кумиры.

Они шли по подвальному коридору. Все восемь. Самые страшные. Никому не стоило становиться у них на пути, но такой человек все же нашелся. Он стоял один, посреди коридора. При нем не было ни друзей, ни оружия, а под ручку двери у него за спиной была засунута метла, чтобы дверь нельзя было открыть снаружи. Беньи добровольно заперся в коридоре, наедине с Группировкой.



Он не собирался ехать сюда. Просто ни в каком другом месте ему быть не хотелось.



Из кемпинга Беньи поехал на велосипеде в Хед, – сквозь ветер, сквозь снег, летящий в глаза. Когда он проскользнул в ледовый дворец, второй период уже подходил к концу и все взгляды были направлены на лед. Беньи взглянул на табло. 4:0 в пользу «Хеда». Он слышал рев, видел красную волну ненависти по одну сторону трибун и черные куртки – по другую. Потом увидел град из фаллоимитаторов. Пока остальные приходили в себя, Беньи уже искал, как спуститься с трибуны. Когда Теему, Видар и еще шестеро сняли куртки, Беньи уже понял, куда они направятся.

Он тоже бывал в этом подвале. Подростком он сыграл сотни выездных матчей и турниров в ледовом дворце Хеда. О Беньи можно много чего сказать, но уж кому-кому, а ему было известно, где в ледовых дворцах можно уединиться, чтобы выкурить косячок в тишине и покое.

Так что он знал, что через подвал можно пройти с одной стоячей трибуны на другую. Вынырнуть прямо в сердце вражеского лагеря. Как бомба.

Теему остановился на полпути. Мужчины у него за спиной тоже. Плотник и Паук стояли с одной стороны, младший брат, Видар, – с другой. Теему взглянул на восемнадцатилетнего парня, который заблокировал узкий коридор, и дал ему один-единственный шанс:

– Отойди, Беньи.

Беньи медленно покачал головой. На нем были изношенные кроссовки, серые спортивные штаны и белая фуфайка. Он казался таким маленьким.

– Нет.

Голос Теему был беспощадным.

– Я повторять не буду…

Голос Беньи дрожал – прежде они такого не слышали. – Вы же меня собрались избить до полусмерти. А не кого-то еще. Валяйте. Вот он я. Кто-то из вас пройдет мимо меня, я знаю. Но кое-кто из вас мимо меня не пройдет.

У молчания есть когти. Теему начал хрипло, но потом зашипел:

– Мы считали тебя одним из нас, Беньи. Ты просто… врал нам…

Глаза Беньи блеснули.


– Я сраный ПИДОР! Скажи это вслух! Хочешь кого-нибудь избить? Так я здесь! Если вы появитесь на трибуне «Хеда», судья прервет матч, и «Хед» победит. Им же того и надо. А если вы хотите вышибить зубы какому-нибудь пидору, то вот вам я. Избейте МЕНЯ!

У Теему побелели костяшки пальцев.

– Уходи. Не заставляй меня…

Голос Беньи сел.

– Что? Бейте, если хотите! Вас восемь, я один, так что силы равны! Если вы полезете на трибуну «Хеда», матчу конец, а ведь мы можем одолеть их. Понимаете? Я МОГУ ОДОЛЕТЬ ИХ!

Беньи больше не смотрел на Теему. Он смотрел на Видара. Они несколько лет играли вместе, но тогда лучшим другом Беньи был Кевин, а Кевин не любил Видара – на Видара нельзя было положиться. Кевин требовал, чтобы вратарь подчинялся приказам, а Видар этого не делал. На Видара больше всех походил сам Беньи, но был при этом до смерти предан Кевину. А Видар был предан прежде всего брату и Группировке. Они никогда об этом не говорили, они не подружились, но, наверное, все же уважали друг дуга. И теперь Беньи сказал:

– Ты слышишь, Видар? Если мы с тобой выйдем в третьем периоде, мы порвем этих сволочей. Иди на трибуну, дерись там, если хочешь, но мы можем нагнуть этих говнюков, если выйдем ИГРАТЬ! Выбей мне зубы, если тебе так больше нравится, я могу играть и без зубов. Но я… я хочу… черт… хочу просто… победить! Идите вы на хер… всей кучей, я уеду из этого города завтра же, если вы меня попросите. И сравняю счет прямо сейчас, если вы…

Беньи замолк. Мужчины не отвечали ему. Никто не двинулся с места. Беньи отчаянно стукнул себя кулаком в грудь:

– Вот же я! Дверь заперта, и если вы от меня чего-то хотите, то просто ДАЙТЕ мне выйти на лед. Потому что я смогу на хер порвать этих сук!



Когда тихо, говорят, что слышно, как муха пролетит. Если бы тогда в коридор впорхнула бабочка, ее крылья грохотали бы там, словно гром. Об этом вам никто не расскажет, ни в Бьорнстаде, ни в Хеде. Но мужчины навсегда запомнят, что их было восемь, а Беньи один, но дверь отпер именно он.



Через минуту. Или через десять минут. Хрен его знает.



– Ладно, – медленно сказал Теему.

Но сказал он это не Беньи. Он сказал это своему брату. – Ладно? – прошептал Видар.

– Чего стоишь? – рявкнул Теему. – Последний период вот-вот начнется. Бегом в раздевалку, идиот!

Лицо Видара расцвело улыбкой. Он бросил взгляд на Беньи и кивнул, Беньи коротко кивнул в ответ. Видар побежал к раздевалке «Бьорнстада». Через несколько секунд двое из Группировки повернулись и медленно пошли за ним. Потом еще двое.

С Теему остались только Плотник и Паук. Беньи не двигался с места. Теему сделал бешеный вдох и прошептал:

– Твою же мать. Ты пил со мной. Ты дрался рядом со мной…

Беньи не дал себе труда вытереть слезы.

– Иди на хер, Теему.

И тогда вожак Группировки склонил голову. Очень ненадолго.

– Крепкий ты гад, Беньи, что есть, то есть. Но мы не допустим, чтобы этот город стал… ну… всякие там символы-радуги и прочее дерьмо…

– Я об этом и не просил, – хлюпнул носом Беньи.

Теему сунул руки в карманы. Кивнул. По одному этому знаку Паук с Плотником повернулись и ушли. Беньи не знал, ненавидят они его или нет, но они хотя бы оставили его наедине с Теему.



Кулаки у него были сжаты. У Беньи – тоже.



Всего лишь хоккейный матч. Ледовый дворец, набитый людьми, две раздевалки, полные игроков, две команды – одна против другой. Двое мужчин в подвале. Почему все это не дает нам покоя?



Может быть, потому, что оно упрощает самые сложные наши вопросы. Что заставляет нас бездумно орать от радости? Над чем мы плачем? Каковы наши самые счастливые воспоминания, наши худшие дни, наши самые глубокие разочарования? Кто рядом с нами? Что такое семья? И что – команда?



Сколько раз за всю жизнь мы бываем полностью, безоговорочно счастливы?



Сколько раз выпадает нам шанс полюбить что-нибудь почти бессмысленное, и полюбить абсолютно, безусловно?