На краю бездны

Мойра ничего не ответила, разглядывая окрестности огромного ипподрома и небоскребы Хэппи-Вэлли, окружавшие его тесным кольцом. С их балконов обитатели могли спокойно смотреть бега.

– Моя жена обожала скачки, – сказал вдруг Мин Цзяньфен. – Они были ее страстью. Она и меня этой страстью заразила.

Он поднес к губам бокал с шампанским и улыбнулся.

– Я вырос в пустынном, уединенном районе, в Гуайчжоу, да и сам был нелюдимым ребенком, потом нелюдимым подростком, нелюдимым юношей… В школе, в лицее, в университете, а потом в военном училище у меня почти не было друзей. Единственным настоящим другом для меня была жена…

Мин говорил медленно, поглядывая вниз на ипподром и на Мойру, которую такие речи явно смущали.

– Когда она умерла, я всю свою любовь перенес на детей. У меня была блестяще одаренная, любящая дочь. Конечно, она была девушкой, но обладала всеми качествами, чтобы принять у меня дела. А потом Пин Йе тоже не стало, она погибла в глупой аварии на параплане, и у меня остался только Джулиус. Но из него не получился ни любящий сын, ни человек, который может мне наследовать…

Мойру такая откровенность очень удивила. Ведь у Мина была репутация человека очень скрытного. Она была просто ошарашена и спрашивала себя, почему он вдруг решил все это ей доверить. Неужели он, одиночка, стоящий во главе цифровой империи, так разговаривает со всеми сотрудниками? Она в этом сильно сомневалась. Тогда почему такое доверие именно к ней? И уже в который раз вставал вопрос: чего он от нее ждет? И что ему известно? Был ли он в курсе, что Туве и Регина следили за ней в «Циннамоне»? Знал ли, что она назначила там встречу?

Позади них раздались шаги. Мойра обернулась. К ним подходил высокий крепкий парень с бритой головой и квадратной челюстью, одетый в брюки цвета хаки на желтых подтяжках и со множеством карманов, в сапоги для верховой езды и черную рубашку. У него были очень светлые глаза, и всем своим видом он напоминал англичанина.

– Мойра, позвольте представить вам Дэвида Сигера, – сказал Мин, сразу обретая всю свою лихость и вальяжность. – Это он поставляет мне лучших лошадей.

– Здравствуйте, – сказал Дэвид, стиснув ее руку своей мощной ладонью.

– Дэвид раньше всех в этом мире открыл Большую Базу Данных, – явно забавляясь, продолжил Мин.

Мойра заметила, что американец улыбнулся.

– Каким образом? – спросила она.

– Дэвид – мой представитель на аукционах. Все эксперты по лошадям веками базировались на родословных животных. Они знали все об их родителях, о бабушках и дедушках, о прабабушках и прадедушках, знали каждую деталь их потомственной линии. Они изучали животное с головы до ног, смотрели его ноги, его аллюр… Словом, оценивали экстерьер. А Дэвид вообще не обращал внимания на такие методы, в особенности на родословную, которая нужна только для того, чтобы взвинтить цену лошади.

Поставщик лошадей снова улыбнулся. Видимо, он уже привык выслушивать от Мина собственную историю.

– Задолго до того, как появилась Большая База Данных, Дэвиду пришла мысль сделать опись качеств каждой лошади и коррелировать эти перечни с их выступлениями. За тридцать лет он проанализировал тысячи скаковых лошадей, замеряя все подряд: пупки, копыта, зубы… И создал огромную базу данных, пользуясь подручными средствами. В то время он не располагал мощностями современных компьютеров. А потом в один прекрасный день решил сконструировать собственный ультразвуковой аппарат с помощью деталей смартфона «Эппл 2C» и средств оборонки – аппарат, который позволял ему замерять внутренние органы. И таким образом открыл один очень важный параметр: левый желудочек сердца…

– Левый желудочек?

– Чем больше у лошади левый желудочек сердца и чем более определенная у него форма, тем больше вероятность, что перед вами особь, способная «скиснуть», «сдохнуть» во время заезда, – с довольным видом пошутил Мин.

– И никто этого раньше не замечал?

Мин отрицательно качнул головой.

– Существуют и другие данные, – вставил великий американец, – такие как трахея, селезенка, легкие. Я использовал метеорологический зонд, чтобы измерить емкость легких лошади. За все годы работы мы с моей командой выявили сорок семь определяющих факторов, но левый желудочек – фактор ключевой.

– И часто побеждают ваши лошади? – поинтересовалась Мойра.

Сигер покачал головой.

– О да, – набавил ему цену Мин. – Видите ли, Мойра, мы находимся на пути к тому, чтобы снова поставить под вопрос единство человеческих знаний. Все, что люди веками принимали за знания и опыт, зачастую оказывалось полной ерундой. Пройдут десятилетия – и внутренние грани познания исчезнут, а на смену им придут новые. Прошлое утрачивает силу, а будущее пишется сегодня благодаря Большой Базе Данных. Наши дети будут знать гораздо больше нашего и больше, чем все мыслители ушедших столетий. Мы стоим на пороге беспрецедентной революции познания. Лет через двадцать мир не будет иметь ничего общего с тем миром, что мы знаем.

«Он что, действительно в это верит?» – подумала Мойра. Такого рода пророчества имеют большое хождение в среде цифровых воротил, учитывая, что на это их вдохновляет собственное всемогущество. И верно то, что, в отличие от Европы, в Китае никакие этические нормы не в силах замедлить форсированный марш прогресса.

– Некоторые не столь оптимистичны, как вы, – заметила она. – Они полагают, что эта революция принесет пользу лишь очень немногим, а остальные будут низведены до состояния рабов: им придется проживать жизнь в ужасных условиях и заниматься унизительным, рутинным трудом, не имея возможности распоряжаться собой.

– Вы мне описываете сейчас Гонконг, – возразил Мин. – Однако весь мир единодушен, по крайней мере, в одном: мы стоим на пороге смены жизненной парадигмы и смены цивилизации. А вы сами, Мойра, что станете делать, когда все это произойдет? В каком лагере окажетесь: победителей или побежденных?

Вдруг на ипподроме поднялся шум: начался кантер, пробный галоп перед соревнованием, разогрев, во время которого лошади вместе с всадниками проходят взвешивание в стойлах. Момент истины приближался. Мойра заметила, что вид у Мина вовсе не такой уж радостный. Что ж Дэвид не изучил поведение лошадей под дождем?





* * *


Было уже около десяти вечера, когда Мойра вернулась домой. Пешком. Ее дом был метрах в трехстах от ипподрома, и она отказалась от предложения Мина проводить ее. Дождь почти прекратился, но небо осталось таким же низким, и тучи плыли над самыми верхушками небоскребов. Она прошла мимо ворот католического кладбища Святого Михаила, увенчанных статуей святого, который побеждает дракона. А дракон, как известно, есть символ Сатаны. Ей вдруг вспомнились нескончаемые религиозные поучения матери, когда та приняла католическую веру с усердием, присущим всем новообращенным. Она объясняла, что в тот момент, когда святой поверг дракона мечом, он спросил его на латыни: «Quis ut Deus?», то есть «Кто подобен Богу?». Проходя мимо индуистского храма, расположенного рядом с огромным монолитом Гонконгского санатория и больницы, Мойра подумала: «Интересно, кто все-таки придумал приложению такое название? DEUS… БОГ… Может, сам Мин?» Ей вспомнились слова, что прозвучали в VIP-ложе два часа назад. Между ними возникло что-то новое, некая связь. Мин по-другому стал себя с ней вести. Возникло новое доверие, новая близость…

И, тем не менее, Мойра была уверена, что он знает о встрече, которую она назначила в «Циннамоне», если туда явились Регина и Туве… Но тогда почему он ни слова не сказал об этом ей?

Проходя через холл, она коротко кивнула охраннику, но тот, против обыкновения, на приветствие не ответил. Только внимательно проводил ее глазами. Дожидаясь лифта, она снова погрузилась в свои мысли. Интересно, Мин был с ней искренен, когда вел себя таким образом?

Он внушал тебе, что благоволит тебе, умасливал и старался произвести впечатление своими маленькими личными историями, обращался с тобой, как с дочерью – с той самой, что погибла. Но настанет день, когда ты ему больше не будешь нужна, он выбросит тебя, как старый платок… И ты это хорошо знаешь. Он, наверное, уже раз сто это проделывал…

Она заставила тихий въедливый голосок заткнуться. Это был голосок-неудачник. И почему он все время влезал и все портил? Ясное дело, из-за мамы… Это мама оставила ей в наследство неуверенность в себе, хроническую приниженность, вечное сомнение, которое все время мешало…

Лифт остановился, и она шагнула в коридор. Там стояли трое полицейских, двое из них в форме. Три враждебных лица повернулись к ней. Ехидный голосок воспользовался этим и затараторил: «Да, моя красавица, уж вляпалась ты так вляпалась, по уши в дерьме. Если хочешь знать мое мнение, то все это плохо кончится…»


– Мойра Шевалье? – спросил тот, что был в штатском, пожилой полицейский в длинном непромокаемом плаще а-ля Хэмфри Богарт[48]; говорил он по-английски с сильным китайским акцентом.

– Это я. В чем дело?





* * *


Полицейские окружили ее, спокойно, но крепко взяли за запястья и надели на нее наручники. Потом втолкнули в лифт и прошествовали с ней вместе по холлу под взглядом ошеломленного охранника.

Ее заставили влезть в зарешеченный фургон с тремя рядами сидений с укрепленными подголовниками. Внутри сидели еще двое полицейских, мужчина и женщина. За исключением штатского в длинном плаще, все в голубых форменных рубашках с короткими рукавами и черными погонами, на которых Мойра разглядела белые полоски, расположенные елочкой. Она предположила, что количество полосок соответствовало званию. Один из полицейских, у которого их было три, а на груди висел микрофон, прикрепленный к левому нагрудному карману, был явно старшим по званию. Если только им не был штатский в плаще. Трудно сказать, потому что никто из них рта не раскрыл за всю дорогу до отделения полиции, занявшую не больше пяти минут.

Полицейское отделение Хэппи-Вэлли представляло собой компактный серый семиэтажный бункер с углами, похожими на сторожевые башенки. Он стоял как раз напротив заведения «Пицца Хат». Сбоку, рядом с заправкой, был зарешеченный въезд. Они миновали решетку, потом белый шлагбаум и запарковались позади здания.

– Кто-нибудь наконец скажет мне, в чем меня обвиняют? – уже в третий раз спросила Мойра по-английски.

Ответа не последовало. Когда ее повели внутрь, у нее возникло такое впечатление, что на горле затягивается удавка и не дает дышать. Коридоры, лифт, опять коридоры. Наконец ее втолкнули в комнату без окон, с серыми стенами, освещенную неоновыми лампами. Наручники сняли и велели ей сесть. Из мебели в комнате были только стол и три стула. Полицейские заперли дверь, и Мойра осталась одна.





* * *


Два часа. Два часа к ней никто не входил. Два часа она кружила по комнате в восемь квадратных метров. Она давно уже заметила в углу потолка видеокамеру. Наблюдают ли они за ней, Мойра не знала, но обращалась к ним, сначала спокойно разговаривая, а потом уже крича во весь голос. Безуспешно. Никто не пришел. Два часа. Ей все больше и больше хотелось писать. Она спрашивала себя, сколько еще они ее тут продержат и надолго ли ее вообще взяли под стражу. В коридоре вдали послышались шаги, и она закричала в дверь:

– Я хочу писать!

Но они не остановились. Может быть, про нее забыли… Тех, кто ее сюда привел, наверное, уже отправили домой, и теперь всем на нее наплевать. Неужели когда-нибудь случалось, чтобы задержанного забывали в комиссариате? Тревога нарастала, у нее возникло ощущение, что в вены ей закачали быстросхватывающийся цемент. А мочевой пузырь вот-вот лопнет…

Но все-таки у нее ничего не отобрали, кроме телефона и планшета. Наверное, это хороший знак? Она, как могла, старалась себя успокаивать.

Около полуночи дверь наконец открылась, и появилась женщина в голубой рубашке и черных брюках.

– Мне нужно пописать, – повторила Мойра.

Женщина, кивнув, сделала ей знак следовать за ней. Мойра испытала неслыханное облегчение, когда струя мочи ударила в унитаз, и заметила, что по щекам у нее катятся слезы. Она вытерла их, привела себя в порядок и вышла. Женщина ждала ее возле двери туалета. Ее снова заперли в той же комнате. Дьявол! Она задубела на жестком стуле. Бедра затекли и начали болеть. Наверняка такие жесткие и неудобные стулья тут поставили нарочно: те, кого держали в этой комнате, должны были прочувствовать все неудобства своей ситуации. «Настоящий Кафка», – подумала Мойра. Кафку она читала еще в юности. Как там называлась эта книга? «Процесс». История Йозефа К., который не знал, в чем его обвиняют.

Который теперь час?

Мойра взглянула на браслет «Мин». На нем не было кнопки вызова. А жаль… Она бы сейчас очень пригодилась. К ней все время возвращалась одна и та же мысль – и долбила голову, как капля воды в китайской пытке.

Чего от нее хотят?

Вот-вот, именно китайская пытка. Это вполне в их духе. Довести человека до крайности. Пусть позлится… Ладно, это им удалось. Браво, вы добились, чего хотели. А вдруг они пойдут дальше?

Словно исполняя ее желание, дверь распахнулась. В комнату влетел пожилой полицейский, наклонился над Мойрой и начал что-то орать ей прямо в лицо, брызгая слюной. Она почувствовала, как напряглись и одеревенели ее мышцы, и съежилась на стуле. Полицейский все орал и орал, обдавая ее своим дыханием. Ей стало страшно и захотелось плакать. А потом он выскочил так же быстро, как и вошел, громко хлопнув дверью.

Наступила тишина.





* * *


Сердце Мойры стучало в груди, как барабан, она дрожала всем телом. Что же это происходит? Ей нужен адвокат. Пусть он вытащит ее отсюда. Сейчас же! Не успела она отдышаться, как вошли двое полицейских, на этот раз в форме. Вид у них был мрачный, на глазах темные очки. Они уселись напротив и начали допрашивать ее по-китайски.

– Я не говорю на кантонском наречии, – сказала она. – I don’t speak Cantonese.

Напрасный труд. Вопросы сыпались дождем, как картечь. Тон становился все выше. Вдруг один из них вскочил, опираясь на стол кулаками. И все принялись что-то лаять, брызгая слюной и яростью. Каждый их лающий вопль хлестал ее, как плетью.

– Адвоката! Адвоката! – кричала Мойра, ошеломленная и потрясенная. – Позовите адвоката! Адвокат! Адвокат! Адвокат!

Слезы обжигали ей лицо.