На пороге Будущего

20




И в третий раз он покидал Матакрус, потерпев поражение. Горечь, царившая в его душе, была безмерна. Он искал, чем прогневал небеса, и не мог понять. Он сделал все, чтобы стать для своей страны лучшим из правителей; все помыслы, всю свою жизнь, каждую минуту ее он отдавал Ианте. И кто сделал больше, чем он, для того чтобы сохранить мир на континенте? Отчего же это мир обрушился в одночасье, грозя погрести его, Халена Фарада, владыку Киары, царя иантийского, под обломками? Слишком быстро, слишком безжалостно пришла беда. Когда он вспоминал все успехи последних лет, ему казалось, что он спит и видит кошмар. Но как проснуться?

Он слишком устал, чтобы ехать верхом, и смотрел сейчас на зеленеющие виноградники из окна кареты. Вспомнил последнее письмо Евгении, в котором она обещала победу… О нет, она не виновата, что ее обещания не сбылись. Коса нашла на камень. Сила олуди Алекоса оказалась превыше ее возможностей. Видно, небо любит его больше… А значит, Ианта падет перед ним так же, как Галафрия, и Шедиз, и Матакрус. Но никогда народ Фарадов не встанет на колени, как встали другие! Да сих пор Алекосу помогала череда счастливых совпадений: шедизцы ненавидели своего царя, крусы своего потеряли. Что ж, пусть увидит людей, которыми правят настоящий воин и его олуди! Быть может, на своей земле она сможет защититься от него?

Он увидел ее лицо, как будто она была рядом. Ни одна женщина не сделала для Ианты больше, чем Евгения, и все же оно, ее лицо, всегда обещало что-то еще. Он любил эту тайну. Любил и боялся, чувствуя, что раскроется она не благодаря ему… Что с нею случится, с его царицей? Чего ждут ее сумрачные глаза? Если новый олуди превосходит ее, он ее убьет… Не в этом ли тайна?..

Он остановился в Претсе, городке на границе провинций Ферут и Готанор. Ехать в Киару не было смысла. Если Алекос ударит, то очень скоро. Мужчины на землях, через которые шло войско, приветствовали его с оружием в руках и кричали, что готовы сражаться. Женщины стояли у обочин молчаливые, размышляя о том, что им предстоит скоро, — грабежи, насилие, пожары… Но никто не бежал, не пытался спрятаться от надвигающейся войны. Иантийцы — не крусы!

В Претсе уже ждали члены Совета. Евгении с ними не было — она находилась у Фарады. Узнав об отъезде Эрии, дикари как с цепи сорвались: целыми армиями на лодочных флотилиях переплывали реку, нападали на гарнизоны и селения. Помощник Рашарада, исполнявший его обязанности, носился по побережью, отражая набеги, и царица поспешила ему на помощь. Хален не стал посылать за ней. Пускай она олуди, пускай владеет мечом, но она его жена, и чем дальше она от Гетты сейчас, тем лучше.

Очень скоро в Претс одна за другой пришли две печальные новости. Когда крусы сдали Рос-Теору, царица Райхана покончила с собой, приняв яд. А через несколько дней нашли мертвым и наследника. Решили, что он тоже отравился. Алекос со своим ближайшим окружением накануне его гибели находился не в городе — будто бы специально, чтобы его не обвинили в этом убийстве. Он велел с почестями похоронить обоих и поселился в Шурнапале, в доме Джаваля.

— Я подготовил план обороны, — деловито сказал Маталан, разворачивая карту и придавливая ее к столу книгами.

Городской глава отдал Совету в распоряжение здание управы. Совет собрался в кабинете, сдвинув несколько столов, за которыми в другие дни работали клерки. Хален уселся в жесткое кресло, баюкал раненную левую руку. Он запретил Венгесе себя сопровождать — тот едва держался на ногах от слабости. Напротив сел Нисий. Его лицо было оживленным, даже веселым. Больше всего его сейчас волновало, скоро ли приедет жена. Лунда оказалась упрямой и своевольной. Забеременев, она отказалась переезжать в столицу, поближе к олуди, несмотря на все уговоры Евгении. За что и поплатилась: узнав, что муж отправляется на войну, она так переволновалась, что потеряла своего первенца. Но даже это не заставило Нисия вернуться. Он был молод и, похоже, не осознавал всей серьезности положения… А может быть, подумал Хален, он так же, как многие воины, все еще не верит, что Ианте пришел конец. Для него эта война — лишь череда битв, в которых он доказывает свою доблесть. Жаль, очень жаль, что у Нисия все еще нет сына!

— Государь! Взгляни на карту. Если они не пойдут через мост, то ожидать их высадки можно здесь и здесь.

Хален попытался сосредоточиться на том, что говорили Маталан и Гамалиран.

— Сколько у Алекоса осталось войска? Тысяч тридцать? — спросил последний. — У нас не наберется и двадцати тысяч профессиональных воинов, но все рассы Дафара встанут в строй, и каждый ведет с собой от пятидесяти до нескольких сотен человек. Всего по стране соберем около пятидесяти тысяч. Они уже готовы, осталось определить, куда им идти.

Хален кивнул.

— В верховья Гетты они не полезут. Ждать их нужно в районе Ферута. Здесь прекрасный берег, удобный для высадки. Или у моста.

— Нельзя забывать и о флоте! — напомнил Маталан. — С этого нахала станется, он не побоится напасть на Киару с моря!

— Ну, это вряд ли, — возразил Торжис Эгвад. — Все пути крусов в Ианту нам известны еще со времен прежних войн, и они никогда не использовали флот. Берег слишком неприступный.

— Алекос не ходит старыми путями.

Это сказал Нисий, и все ненадолго замолчали. Но Маталан был не из тех, кто отступает, и продолжил:

— Напомню также и о Шедизе. Если оттуда решат поддержать Алекоса, нам придется сражаться на два фронта. Поэтому предлагаю разместить войска здесь, в Претсе, к югу — у Ферута и к северу — у моста. Побережье от Готанора до Киары контролировать с кораблей. Мы с Рашилом организовали цепь постов вдоль реки, так что, где бы ни высадился враг, в твоей ставке, государь, это станет известно очень скоро.

Хален снова кивнул. Маталан посмотрел на него с удивлением, шумно втянул воздух большим носом. Обычно царь спорил с ним, указывал на недостатки его предложений, его приходилось подолгу и порой безуспешно убеждать.

— Хорошо, Маталан. Теперь, Рашил, расскажи мне, что там на Фараде.

— Дикарям не понравился отъезд Эрии, и они требуют его обратно, — улыбнулся министр. — Не думаю, что стоит из-за этого беспокоиться. Одно плохо — слишком много воинов занято их подавлением. Но с ними там царица, она разберется. Как Эрия?

— Очень плох, — ответил Нисий. — Врачи говорят, ногу ему придется отнять. Если б царица была здесь, она помогла бы ему. Ты не велишь ей приехать, отец?

Хален покачал головой.

— Ей виднее, что делать.





* * *


Этот дикарский бунт случился очень вовремя, считала Евгения. Она просто задохнулась бы от злости, если б сидела сиднем в Киаре, получая одно за другим страшные известия из Матакруса. А так у нее не было времени переживать. Целыми днями и ночами она скакала на маленьком буром меринке вдоль побережья в поисках дикарей. Ланселот стоял в конюшне гарнизона Эрии — он был слишком крупный, слишком приметный для этой местности. Меч, казалось, уже сросся с ее рукой, и щит навстречу стрелам она выставляла не глядя. Дикарей кругом было полно, они пробирались все дальше и дальше от Фарады. Если б не олуди, их было бы не поймать. Ее люди следовали за ней, не задавая вопросов и не оглядываясь по сторонам: она чуяла врага издали и безошибочно приводила к нему.

Пеликен спешился у ручейка, умылся и напился. Евгения ждала его, шепотом жалея коней, одолеваемых слепнями. Она и сама страдала от москитов. Отпугивающие мази действовали всего два-три часа, а мошкары летом у Фарады было немыслимое количество, воздух просто гудел от нее.

— Куда теперь?

Она огляделась, отмахиваясь от особо надоедливых насекомых, что лезли прямо в глаза. Как и солдаты, она была закутана с ног до головы, и даже лицо прикрывал платок, так что открытыми оставались только глаза. Иначе ее съели бы заживо. Лишенные одежды дикари для защиты от насекомых натирали тело жиром какого-то животного. По его запаху их было легко найти, что и делали воины с хорошим обонянием. У Евгении обоняние было развито так же хорошо, как и другие органы чувств, но она редко им пользовалась, поскольку в ее распоряжении было более эффективное умение.

— Вон там, в тех деревьях, — она указала на круглую кудрявую рощу. — Я опять попробую их напугать. Оставьте в живых двух-трех человек, пусть расскажут другим и задумаются, стоит ли с нами бороться.

Солдаты инстинктивно отодвинулись, встали за ее спиной, будто боялись попасть под смертоносный взгляд. Пеликен был доволен. Ему нравилась эта новая, жесткая и жестокая олуди. То, что раньше было для нее игрой, теперь стало приносить удовольствие. Нахмурившись, она пристально смотрела на деревья. Добрых пять минут ничего не происходило. Но вот там началось движение. Темные фигуры скользили в ветвях, спускались на землю, медленно шагали в сторону отряда. Кто-то из иантийцев потянулся за стрелой. Вот уже можно разглядеть круглые раскрашенные лица дикарей. Они по-прежнему ничего не выражали. Их страх можно было обнаружить лишь по движениям: ступив один-два раза, они замирали, и дрожали их руки. Луки висели за спиной, и ни один не попытался потянуться за своим. Они не понимали, что происходит, заворожено шли на зов. Знали, что их сейчас расстреляют, но не могли остановиться, как не могли поднять отяжелевших рук. Так птица замирает перед змеей, так антилопа не может отвести взгляда от загнавшего ее охотника. Только антилопа не идет навстречу своему убийце, а олуди заставляла дикарей идти вперед, прямо на своих воинов.


Вот уже несколько человек упали, пронзенные стрелами, а остальные все приближались. Засунув руки в карманы, Евгения смотрела на них. Мошкара образовала темный нимб вокруг ее головы, кружась по часовой стрелке. Остались стоять всего трое — только тогда она махнула рукой, указывая им на заросли высоких трав. Очнувшись, дикари с воплями кинулись прочь, и долго еще из травы неслись их крики. Круг насекомых распался, Евгения с проклятиями принялась отбиваться от них.

— А от комарья твоя сила не помогает? — спросил Пеликен.

— Пошути еще, — проворчала она, садясь в седло. — Нужно доехать до пятого поста и пугнуть их там.

— Когда вернется Эрия, он этому просто не поверит, — сказал один из солдат.

— Эрия не вернется. Он ранен в ногу, раздроблена кость. Он будет жить, но сражаться больше не сможет.

Дальше ехали в молчании. Объехали шестой пост — несколько каменных домов, обнесенных стеной, и двигались дальше на север по старой дороге, отстоявшей от реки на полет стрелы. Пеликен заметил, как Евгения приподнимается в стременах, посматривает налево, в сторону воды. За частоколом высокой травы ничего не было видно, кроме краснеющего в закате чистого неба. Завидев впереди лысый холм, царица повернула коня. С холма была видна река и противоположный берег. Воины показывали друг другу на острый мыс, что выдавался далеко в воду. Дикари срубили на нем деревья и сложили громадный костер; столб темно-серого дыма шириной с дом поднимался высоко в небо. Ветер медленно сносил его в сторону иантийского берега. Этот же ветер время от времени доносил до холма обрывки барабанного боя.

— Что там происходит? Что они делают? — спрашивали друг друга мужчины.

— Они делают то же, что и я, — сказала Евгения. Ее глаза не отрывались от дымного столба. Спешившись, она подошла к краю холма — осыпавшемуся песчаному обрыву, — подалась вперед, словно пыталась дотянуться до костра. — Их колдуны зовут меня к себе, как я звала их воинов.

Пеликену не понравилось выражение ее лица. Он крепко взял ее за плечо.

— Ты же не пойдешь к ним?

Олуди молчала. Мошкара начала кружить над ее головой — он видел такое всего час назад. Тряся ее за плечо, он повторял снова и снова:

— Не делай этого, моя госпожа, это слишком опасно. Поедем дальше!

Она отодвинула его, как ребенка. Много раз она слышала этот зов, не раз ступала на тайные тропы шаманов, и они опять влекли ее к себе.

— Такой шанс нельзя упускать. Я схожу к ним. Ждите меня…

Он растерянно повернулся к товарищам, развел руками. И не успел подхватить ее — она упала на землю как подкошенная, из-под полуприкрытых век белели закатившиеся глаза, и москиты садились на них. Люди испуганно перешептывались.

— Помогите мне поднять ее на коня. Поехали на пост, — велел Пеликен.





* * *


Исчезновение главного воина чужих не принесло облегчения народу великого леса. Вместо него пришла чужая колдунья, что видит в темноте. Братья-колдуны издавна ненавидели ее, они желали ей гибели еще до того, как она совершила святотатство — отняла у духов предков Клакына. Этот мальчик обещал стать большим вождем, но когда его поразила болезнь, старший брат посмотрел на него и понял, что предки уже сейчас готовы забрать его к себе. Неразумные женщины, не знающие законов края сновидений, осмелились пойти против решения братьев. Своим глупым ведьмовством они призвали чужую колдунью. И та вступила в священный лес, излечила мальчика, но взамен забрала себе часть его души. Когда Клакын вырос и стал вождем, он оказался не таким, как другие. Он не хотел исполнять веление предков, не хотел сражаться с чужими, как то делали десятки поколений его отцов. Он призывал свое племя идти в глубокие леса к тем, кто кует железо, и учиться их мудрости. Он не слушал колдунов, не желал вернуться на свой путь. Вот почему братья были вынуждены пойти в страну сновидений и просить предков забрать его. Те послали змею туда, где Клакын охотился, и он умер.

Теперь колдунья пришла снова, она убивала людей леса мечом, а еще больше — своим не знающим пощады темным колдовством. Ее следы изредка встречались им в крае сновидений, и братья знали, что она слабее них. У нее не было предка-зверя, она была как опавший лист, не знающий своего дерева, и легко потерялась бы на тропах, по которым ходят души настоящих людей и зверей. Шаманы решили с ней покончить. Они спустятся в старую страну, призовут колдунью и растерзают ее душу! Их семеро — она не сможет противиться их приказу!

Люди леса повалили деревья на мысу и сложили костер. Теперь они робко жались к лесу, многие не смели даже взглянуть туда, где колдуны семи племен готовились к обряду. Старший брат щедро посыпал костер порошком, что дарует истинные сны. Они надели свои одежды и украшения, взяли барабаны, и трещотки, и бубны, и начали свой танец. Вот Ылыек, брат медведя, закутанный в его шкуру, медвежий клык вставлен в его нижнюю губу, и на груди его ожерелье из медвежьих когтей. Вот брат змеи — в багровом дыме, уводящем в старую страну, его покрытое татуировками тело удлинилось и извивается, а изо рта высовывается раздвоенный язык. Старший брат в этой стране своим обличьем больше остальных похож на своего предка — леопарда: его лицо покрылось шерстью, пожелтели круглые глаза…

На Ылыека истинный дым всегда действует медленней, чем на остальных колдунов, но вот наконец и он вступил в страну сновидений, где уже ждали шестеро. Реальность здесь выглядела по-другому, расплывчато и тревожно. В мире леса еще не погас свет дня, но здесь все освещалось одним лишь багровым столбом дыма. Река была черной пропастью, лишенной воды и дна, а с другой стороны мыса качались, расплывались в густом воздухе громадные деревья. Люди у их подножий казались серыми тенями. Братья пели и кружились вокруг костра, потрясая трещотками, стуча в барабаны. Они видели колдунью на другом краю пропасти. Ее тело держал в руках неприятно высокий, отвратительно бородатый мужчина, а душа парила над тьмой. Даже здесь она осталась такой же, как в мире леса: светлый силуэт с руками и ногами, ни звериной морды, ни зубов, ни когтей или хвоста. Ей не выжить в стране настоящих снов! Вот она блеснула и исчезла…

— Где твоя душа? Где твоя душа? Иди к нам, танцуй с нами, ступи с нами на тропу духов! — звали братья.

Их голоса отражались от стены леса и возвращались гулким эхом. Все ярче становился свет костра, все выше поднимался он, освещая багровыми сполохами звериные лица. Скоро предки придут, чтобы приветствовать своих детей. Они заберут с собой душу колдуньи, и ее тело на другом берегу охладеет и умрет, так что ей придется вечно скитаться по дорогам края сновидений, где каждый станет преследовать ее, рвать на части!

Столпившиеся у леса люди в священном трепете наблюдали за танцем колдунов. Их пугали ощерившиеся лица и развевающиеся шкуры. Бились друг о друга когти на браслетах и бусах, зловеще рокотал барабан, и песня разносилась до самых дальних пределов леса… Иантийские воины на другом берегу передавали друг другу подзорную трубу, по очереди вглядываясь в сумбурную пляску закутанных в рваные шкуры дикарей, надышавшихся наркотического дыма. Им было невдомек, что случилось с царицей и почему она сказала, что пойдет к колдунам, — она же была совсем в другом месте, и не вдыхала этого дыма, и вообще потеряла сознание! Почему же Пеликен запретил приводить ее в чувство?

— Злая женщина, дочь смерти, здесь твоя судьба! Встань в наш круг, пляши с нами!

Брат паука вдруг вышел из круга, закричал, вытянув руку к лесу, где скользила от дерева к дереву чья-то тень.

— Ты пришел, о, ты пришел, великий дух, отец! — воззвал старший брат.

Из-за деревьев вышел леопард. Такого крупного они никогда еще не видали — он был в полтора раза крупнее любого своего сородича. Это был сам предок старшего брата, не иначе, и тот пал перед ним на колени, продолжая бить в бубен. Коричневая шерсть в черных пятнах лоснилась в свете костра, глаза зверя вспыхивали зеленым. Но отец пришел не один. Светлое пятно мелькнуло между стволов, солнечным зайчиком метнулось вперед, встало рядом с ним, лаская его загривок. Серебристый призрак, звездная тень, силуэт с белым лицом, он обнимал зверя и заигрывал с ним.

— Возьми ее, великий отец! — попросил колдун. — Схвати эту женщину, не знающую предков, и уведи ее с собой!

Тяжелый воздух колыхнулся — это леопард одним прыжком преодолел пространство от леса до костра и замер рядом с шаманами. Светлый призрак приблизился вместе с ним, скользя руками по шерсти, и изумленные колдуны услышали, как дух предка урчит от удовольствия.

— Не поддавайся ее коварству, отец! Вернись к нам! Не слушай ее!

Но зверь уже забыл о них: он прыгал по поляне, догоняя колдунью, словно котенок, бегущий за солнечным зайчиком. Та то удалялась, то позволяла приблизиться вплотную и обнимала его, легко проскальзывала между лап, заставляла огромную кошку подпрыгивать и кататься на спине. Колдуны уже не кружились в хороводе. Они танцевали там, где остановились, слабеющими голосами подпевали старшему брату, который уговаривал великого предка убить женщину. Все выходило не так, как они ждали: их песни не оказали никакого влияния на колдунью. Она их просто не замечала. Они думали, предки возмутятся появлением чужой женщины, — а вместо того священный леопард играл с ней, как домашний кот с ребенком!

Старший брат бросился к зверю, умоляя одуматься. Серебристая тень подпрыгнула, зависла в воздухе, полыхнула красным. И леопард тут же ощетинился, повернулся к колдуну, подобрался…

Простые жители леса, замерев в диком ужасе, наблюдали никогда не виданное зрелище. Они не знали, что происходит, и понимали его по-своему: огромный леопард вышел из леса на зов колдунов и плясал перед ними, будто играл с невидимым товарищем, пока старший мудрец, трясясь как в лихорадке, с визгами и стонами приближался к нему. Остановившись в трех шагах от зверя, он пал на колени и кричал что-то прямо тому в морду. Брызгала слюна с его черных губ, и бубен дребезжал в руках. Леопард замер, отодвинулся, изготовился к прыжку — ни одному лесному зверю не понравится такое обращение! Колдун вскричал не своим голосом, указывая обеими руками с зажатым в них бубном на лес, и в этот момент зверь с рычанием прыгнул на него. Люди ахнули и закрыли глаза руками.

Ылыек так испугался, что выпал из сна и не увидел, как дух предка освободил душу старшего брата и та легким облачком устремилась на тропу леопарда. Остальные шаманы замерли, не в силах оторвать глаз от зверя, порвавшего горло их брату и теперь пожиравшего его лицо. Тень колдуньи сидела на его спине, пока все не закончилось, а потом поманила его к лесу. И он пошел за ней, облизываясь, и пропал в лесу. Она остановилась на границе света и тени, поляны и леса, обернулась и сверкнула так ярко, что затмила пламя костра. Колдуны закрыли лица и пали на землю. Когда они осмелились поднять глаза, ни зверя, ни колдуньи не было. К телу брата стягивались темные духи, алчущие свежей крови, а его душа была уже далеко…