На пороге Будущего

Разрушения войны не коснулись великого города, и весну нового, 2764 года он встречал, как всегда, блеском своих куполов. Прошедшие испытания его жители вспоминали как страшный сон. Им уже не верилось, что огромная армия стояла у Рос-Теоры, а царь Алекос был их врагом.

Джаваль и Амарх Хиссаны, Райхана и ее внук мирно почили на семейном кладбище. Все они получали приличествующие их достоинству почести. Их не забыли — но и не вспоминали. У крусов был теперь новый правитель, называвший себя великим царем. Такого титула в Матагальпе давно не было, но Алекос делал все возможное, чтобы его оправдать. Завоевав страну, он в первую очередь дал ей справедливые законы и следил, чтобы они строго соблюдались. Множество богатых и знатных крусов погибли на войне, другие разорились, и на их месте оказались выходцы из Шедиза. С этим нелегко было смириться, однако царь не делал различия между теми и другими и судил всех одинаково. Два года назад он обещал отцам города восстановить разрушенное, сохранить не потерянные еще богатства и сдержал свое слово. Тонны золота и серебра уплыли вместе с кочевниками на юг, столько же оказалось у шедизских солдат, однако они, эти солдаты, в большинстве своем осели в Матакрусе и Ианте. Царь обязал их работать, как работали прежние хозяева данных им земель.

Торговля с Островами не прерывалась за эти смутные годы ни разу. Алекос прекрасно понимал то, чему старые правители не придавали должного значения: Мата-Хорус полностью зависел от континента. При всех своих богатствах Острова не могли сами прокормить себя. Они закупали в Матакрусе и Ианте все: овощи и фрукты, скот, сахарный тростник и мед, масло и виноград, древесину, сырье для текстиля и металлы. Часть этих товаров потом возвращалась на континент совсем по другой цене в виде изысканных яств, тканей и мебели. Необычайно холодная зима шестьдесят первого года и заморозки следующих зим подкосили экономику северных стран. Плантации и сады вымерзли, для их восстановления требовалось несколько лет. Не хватало рабочих рук, так что царю пришлось законодательно разрешить женщинам трудиться там, где раньше трудились лишь мужчины. Не пострадавший в войне Мата-Хорус со своим миллионным населением требовал товаров и готов был торговаться. «Жители Матагальпы религиозны, благородны и чересчур горды — себе во вред. Ими легко манипулировать. Островитяне не такие. Они поклоняются одним лишь деньгам. А золото — товарищ, который учит хитрости. Нам предстоит очень интересное время!» — говорил себе Алекос, довольно потирая руки.

Остатки армии островитян покинули континент сразу же, как только крусы открыли перед Алекосом ворота Рос-Теоры. Уже через две недели оттуда прибыло посольство. Слава Островов старалась сохранить хорошую мину при плохой игре. Ее велеречивые посланники обвиняли нового правителя в разных грехах и набивали себе цену, однако и они, и он понимали, что Мата-Хорус будет вынужден принять любые условия дальнейшей игры. Они находились не в том положении, чтобы соглашаться или не соглашаться со сменой власти на материке, и были достаточно объективны, чтобы это осознать. Многие облеченные властью люди на Островах были связаны с Матакрусом и Иантой узами родства; однако эти связи моментально потеряли цену, стоило родичам с материка утратить свое влияние. Островитяне верили в богатство и в свой ум, который помогал им делать деньги, а более тонкие материи их мало волновали. Поэтому в конце концов с присущим себе цинизмом они приветствовали нового монарха и предложили подтвердить священные договоры.

Но Алекос при всем желании не мог дать им то, что они просили. Еды в его империи едва хватало для собственных граждан. Объем экспорта для Ианты и Матакруса пришлось снизить в два раза. Остаток должен был восполнить Шедиз, которому капризы климата не нанесли существенного ущерба. Также великий царь значительно поднял цены на продукты. Власти Мата-Хоруса то лебезили перед ним, то угрожали, но платили по счетам. Членам Славы Островов наверняка становилось дурно, стоило им представить, что может случиться, если Алекос вздумает объявить блокаду. Он действительно одно время подумывал об этом: уж очень соблазнительно было получить в свое распоряжение богатейшее государство с развитой промышленностью. Но, взвесив все за и против, он отказался от этой мысли. Теперь, после объединения стран, империи понадобится новый общий враг. Рано или поздно эта роль достанется Островам, и пусть это произойдет как можно позднее. Золота и серебра у него и без этого было довольно, а в бытность свою в Шедизе он посвятил немало времени поиску и разработке новых мест добычи драгоценных металлов. Со временем вернется на север и то золото, что было увезено кочевниками, — дикари не сумеют его сохранить. «Время на нашей стороне, — говорил он товарищам на заседаниях Совета. — Можно построить дом за неделю, но он не простоит долго. Мы с вами сейчас возводим здание, которое когда-нибудь подомнет под себя и степи, и леса, и заносчивые Острова. В таком деле необходимо терпение. Тяжелые времена закончатся, их надо пережить».

Управитель Камалонда пригласил царя посмотреть на результаты проведенного в городе ремонта. Алекос поехал в своем экипаже, в сопровождении сотни гвардейцев. Теперь, став хозяином материка, он мог позволить себе роскошь, которой раньше избегал. Самые быстрые и красивые кони стояли в его конюшне, но он предпочел карету. Степняки, его первые товарищи, не узнали бы своего сурового вождя в этом важном вельможе в богатых одеждах. И охраняли его теперь не их светловолосые братья, а родовитые шедизцы и крусы. И все же видно было, что в случае чего не они царя, а царь их защитит.

В поле у городка Лима стоял обелиск; Алекос поднял руку в приветственном салюте, вспомнив Бронка Калитерада. Этот человек стал для Алекоса олицетворением всего лучшего, с чем он столкнулся в этом новом для себя мире. Хотя он нередко смеялся над ними, все же ему нравились эти люди — сильные, гордые, умеющие любить и ненавидеть и — удивительное дело! — умеющие держать слово. Сражаться с ними было скучновато, слишком они предсказуемы, зато выгодно дружить. Он получал удовольствие, завоевывая их доверие. Правда, Ианта стала крепким орешком. Он понял, что так будет, когда познакомился с Бронком. Алекос многое бы отдал, чтобы привлечь его себе на службу, но главное достоинство Бронка стало и его недостатком: он до мозга костей был предан своей стране. И все же Бронк раньше своих земляков понял, кто пришел под видом варварского вождя, и своей смертью признал его право…

По пути великий царь не погнушался несколько раз выйти из экипажа, чтобы посетить сады и своей силой вдохнуть в них жизнь. С последствиями морозов следовало бороться всеми возможными способами, в том числе и непосредственно руками олуди. Алекос поморщился, вспомнив одну из встреч со святыми отцами. Старшины священников Матакруса и Ианты пригласили его и прямо осведомились, является ли резкое изменение климата делом его рук и как он собирается восстанавливать уничтоженное зимними холодами и летней засухой. Не желая ссориться с этими людьми, имевшими огромное влияние на народ, царь по их зову прибыл в резиденцию первосвященника Энхи и вежливо ответил на его вопросы. Ханияр говорил мало. Его откровенно ненавидящий взгляд старался прожечь Алекоса насквозь. «Я не имею прямого отношения к происшедшим катаклизмам, — сказал им великий царь. — Они мне помогли, это правда, но в то время я еще не был способен на деяния подобного масштаба. Однако полагаю, что некое косвенное отношение к моему появлению в Матагальпе эти капризы погоды все же имеют. Я видел немало крупных войн и других катастроф, и мне хорошо известно, что беда не ходит одна. Очень часто природа на человеческую жестокость отвечает еще большей жестокостью. Не знаю, чем это объяснить. Эти явления слишком тонки, а я сейчас, как вы видите, занят более прозаическими делами. Когда-нибудь я смогу узнать, какие тайны скрывает от нас небо. Но это время еще не пришло».

«Народу требуется утешение и поддержка, — сказал Энха. — И кому, как не вам, олуди, великому царю, виновнику всех бед, поддержать его сегодня? Мы просим вас принять обязанности священнослужителя и участвовать в наших обрядах». Алекос отказался, сославшись на занятость. За долгую жизнь ему много раз приходилось надевать на себя личину глубоко верующего человека и кадить богам, однако не для того он стал первым в этом мире, чтобы снова лицемерить. «Моя сила со мной, — объяснил он и в доказательство поднял взглядом тяжелый подсвечник с дальнего стола и взглядом же перенес его к ногам Ханияра. — Я могу обойтись без белых одежд, без молитв и жертвоприношений. Сделаю все возможное, чтобы страны оправились от последствий катаклизмов». «Сила нашей олуди Евгении проявилась не сразу, ей потребовалось несколько лет, — заговорил Ханияр. — Но вы в первые же годы оказались сильнее ее. Значит ли это, что сейчас ваши возможности не имеют предела?» Алекос горячо запротестовал: «Нет, нет, об этом не может быть и речи! Сегодня мои силы были бы примерно равны с нею. А еще два года назад мне нечего было ей противопоставить кроме своего жизненного опыта. И кстати, — заметил он, придав лицу как можно больше почтительности, — именно ваша олуди помогла моей силе вернуться. После битвы при Дафаре она прокляла меня. Мощь посланной ею ненависти оказалась столь велика, что умершие рефлексы были вынуждены проснуться, чтобы спасти меня. С тех пор каждый день возвращает то, что я умел когда-то. Не беспокойтесь. Через несколько лет страны получат все, что потеряли. Я обещаю это вам…»

Разрушенные стены Камалонда были отстроены заново, как и муниципальные и государственные здания, пострадавшие во время взятия города. Из своей доли военной добычи Алекос выделил деньги на помощь горожанам, потерявшим дома. Жители высыпали на улицы, провожали царя криками, закидывали цветами дорогу перед его кортежем. Их поведение не поддавалось логике: всего два года назад они проклинали жестокого завоевателя, а сегодня улыбались ему и желали успехов. Вечером на приеме в дома Матесса Тентиана местная знать интересовалась его дальнейшими планами. Женщины посмелее строили глазки. Робкие заливались краской и лепетали что-то бессвязное. Алекос высмотрел изящную зеленоглазую, пахнувшую лилиями брюнетку, утвердительно ответившую на его взгляд. Радуясь возвращению своей силы, он надеялся лишь, что она не скоро заставит его отказаться от простых человеческих удовольствий. Когда-то он мог обходиться без секса десятилетиями, а теперь считал любой день без него потерянным. Это не могло продлиться долго: поиски знания не уживаются с примитивными инстинктами. Но пока последние еще держались в нем, и это его устраивало.

За столом рядом с городским управителем сидела его дочь. Добровольно покинувший должность после взятия Камалонда, Матесс по просьбе Алекоса недавно вернулся к своим обязанностям. Напротив и слева от царя, согласно протоколу, сидел его секретарь и оруженосец Легори. Как и все в зале, весь вечер он не сводил глаз со своего господина. Однако Алекос заметил взгляды, которые юноша время от времени бросал на дочку Матесса. Та и правда была хороша и воспитана и настолько боялась царя, что не смела поднять головы. Руки ее дрожали, поднимая бокал.

Уже заполночь он вошел в отведенную ему спальню, оставил дверь приоткрытой, ожидая женщину. Через минуту зашел Легори, как делал это много раз, в нерешительности остановился посреди комнаты. Алекос взял со стола бумагу, протянул ему.

— Что это?

— Приказ о назначении вторым помощником губернатора Алемара.

Юноша резко опустил бумагу, его лицо вспыхнуло.

— Вы выгоняете меня? Чем я провинился перед вами?

— Это повышение, а не наказание. Хватит тебе терять время среди дворцовых бездельников. Пора заняться настоящей работой.

— Я не хочу этого. Позвольте мне остаться с вами!

— Ты умный парень, Легори. Можешь сделать хорошую карьеру.

— Вы не хотите меня больше видеть, — молодой человек нахмурился и, пересилив гордость и страх, спросил о том, что мучило его уже давно: — Вы не любите меня больше?

Алекос рассмеялся, обнял его за плечи, подвел к зеркалу:

— Посмотри на себя, Легори.

Но тот смотрел только на господина.

— У тебя борода, как у матерого воина, — сказал царь. — Ты уже давно не мальчик, Легори, нечего тебе около меня делать. Скоро сможешь окружить себя собственными пажами. А еще лучше — женись. Я найду тебе самую красивую девушку в стране, если захочешь. Вот хоть дочка Матесса. Понравилась она тебе?

Легори вырвался из его рук, смял бумагу в кулаке. Алекос с усмешкой смотрел на него, и под этим взглядом любовное волнение на лице молодого человека сменилось смирением.

— Вы правы, мой господин, — сказал он. — Вы говорите верно. Благодарю за высокую честь. Постараюсь, чтобы эта должность, несмотря на мою молодость, оказалась мне по силам. Я ухожу.

Алекос кивнул, и юноша, низко поклонившись на прощанье, вышел из комнаты.

Следующим утром великий царь выехал в обратный путь — в столице было назначено заседание Совета. Он едва успел к началу, вошел в зал, когда часы били пятнадцать.

Реконструкция в Шурнапале шла полным ходом, но Дом приемов почти не изменился. Все осталось таким же, как при Хиссанах: тонкие колонны, поддерживающие сводчатый потолок, синие портьеры и обитые светлым шелком стены с великолепными картинами и картами, овальный дубовый стол в глубине приемной, царское кресло с высокой спинкой, массивные стулья. Только свешивающиеся со стен штандарты поменяли цвет с голубого с серебром — цветов Хиссанов — на серое стилизованное изображение волка на красном фоне. Но и это был уже устаревший герб: война осталась позади, и царю требовалось создать себе мирный образ. Полы в зале уже обновили, как и плиты на площади, которую с трех сторон окружали Дом приемов и дома царя и царицы. Теперь вместо солнца со змеей с синих плит сияли белые многолучевые звезды.

Чиновничий аппарат в Матакрусе был чрезвычайно громоздок, и упростить его не представлялось возможным. Наоборот, объединение стран еще более усложнило государственную машину. Большинство постов сохранилось за крусами, что стояли у власти много лет. У них был опыт и связи, и Алекос предпочел оставить все на своих местах, проведя лишь незначительную ротацию, чтобы обеспечить себе поддержку давних товарищей. Самые верные его соратники заняли в новом государстве ключевые посты. Худой усатый Нурмали, прошедший рядом с царем всю войну от Галафрии до Дафара, теперь — управитель южных стран. Могучий Гарли, первый силач Шедиза — военный министр. Всегда серьезный Кафур, бывший управитель Ианты, переведенный на должность губернатора Алемара, центральной провинции Матакруса. Когда после окончания заседания Совета крусы разошлись, они остались в зале, чтобы выпить за новое назначение Кафура.

— Неплохие результаты для такого срока — всего полтора года, — сказал Алекос. — Я думал, мы провоюем в Ианте года четыре, не меньше. Наша война закончилась слишком быстро. Даже я не ожидал такого. И это заставляет предположить, что настоящая война сейчас лишь начинается.

Он развалился в кресле, взболтал коньяк в хрустальном бокале.

— Они там в Ианте дикие, совсем как степняки, если не хуже, — заметил Нурмали. — С теми мы все-таки договорились, а иантийцев не переделаешь.

— Их не надо переделывать. Если не сработала атака в лоб, придется заходить с тыла. Не кнутом, так пряником, но я заставлю их себя полюбить так же, как они любили Фарада.

Гарли прищурился, ударяясь в воспоминания.

— Хален был единственным стоящим царем из всех. Как он бился под Рос-Теорой! Я его проклинал по пять раз на дню. Это был настоящий воин. И все его люди такие же и всегда такими будут — вы, как всегда, правы, государь.

— Я благодарю вас за новое назначение, мой господин, — тяжело сказал Кафур. — Но в Ианте у меня осталось одно незаконченное дело.

— Какое же?


— Царица, Евгения Фарада.

Алекос поднял брови.

— Она же погибла во время вашего последнего карательного похода. Я помню, вы писали об этом.

— Не совсем так. Я писал тогда, что она скорее всего погибла. Установить это точно было невозможно. Но перед самым отбытием из Киары я получил сведения, что она жива. Ее видели в горах.

Царь выпрямился. Его ноздри гневно раздулись. Товарищи опустили глаза.

— И ты только сейчас говоришь мне об этом? Ведь это означает, что в Ианте опять начнутся волнения! Почему ты не послал ее убить?

— Я хотел сначала посоветоваться с вами, государь. Я уже пытался ее поймать. Положил много людей. Перебил немало ее слуг. Поскольку шансов выжить у нее тогда почти не было, то я не стал подробно описывать вам нашу встречу. Она очень сильна. Это олуди! Она умеет отводить глаза и напускать черный страх, что гонит врагов прочь, она говорит так, что ты слышишь ее в своей голове, а от ее взгляда можно ослепнуть. Если б не ваше имя и не мой топор, я тогда не выстоял бы против нее.

Он осекся: царь его не слушал. Он утонул в своем кресле с отсутствующим видом, крутя в пальцах бокал. Кафур вопросительно посмотрел на остальных. Гарли приложил палец к губам. Он уже привык к внезапным уходам царя, которые начались не так давно, как раз после взятия Дафара.

Очнувшись от задумчивости, Алекос вскочил, обвел вельмож знакомым энергичным взглядом.

— Да, она жива и находится в горах. Так ты говоришь, Кафур, что не можешь ее поймать?

Тот побагровел, сердито крякнул. Признался:

— Увольте меня, государь. Я уже пытался и едва не поплатился рассудком за это.

— Может быть, кто-то из вас, господа, возьмется за это? — спросил царь, поворачиваясь к Гарли и Нурмали.

Гарли с готовностью вскочил.

— Прикажете выезжать сегодня?

Он снова ненадолго задумался, меряя их взглядом, будто сомневался в чем-то.

— Вы поедете все трое. Если уж Кафур не смог ее победить, может, справитесь вместе. Отправляйтесь в иантийские горы и привезите мне олуди Евгению. Моя сила будет с вами и поможет одолеть ее.

Нурмали, задумчиво жевавший ус, медленно поднялся.

— Позвольте мне сказать, государь. Кафур не видел олуди Евгению до того дня, когда поднял против нее оружие. Посмотрите на него — в тот день он постарел на десять лет. А я — я провел рядом с госпожой Евгенией несколько недель. Это было черное время для меня. Каждый день я ждал смерти от руки Процеро. Олуди дала мне надежду. Она предрекла, что я умру, служа другому царю, — Нурмали встретился взглядом с Алекосом. — Я не смогу поднять на нее руку.

Алекос с трудом подавил гнев. Благородство его подданных все чаще выводило его из себя. Они смогли почти без подсказок избавиться от матакрусского царевича, но открыто пасовали перед женщиной!

— Ваша олуди глупа и труслива. Будь иначе, она давно пришла бы ко мне, как равная. Она все еще царица своей страны и все еще обладает волшебной силой. Так ответьте, почему она сидит в горах вместо того, чтобы сражаться со мной?

Они промолчали. Лица Нурмали и Кафура были просто несчастными, и только Гарли молодецки ухмылялся, всем видом давая понять, что уж он-то выполнит любой приказ с удовольствием. Алекос повторил:

— Отправляйтесь в Ианту и привезите мне царицу — живую и по возможности здоровую. Я хочу сам посмотреть на нее. Может быть, я не стану ее казнить. Если она не так глупа, как кажется, то поймет, что лучше служить мне. Будет кому исполнять храмовые обряды.

Нурмали явно не был с этим согласен, но смолчал, поклонился. Только отойдя за несколько кварталов от Дома приемов, он решился открыть рот:

— Какой дух дернул тебя вспоминать о царице, Кафур? У меня в Этаке дел невпроворот, я собирался завтра в обратный путь, а теперь придется спешить в Ианту!

— А что я должен был сделать? — огрызнулся Кафур. — Вы не были со мной в тех горах и не видели ее. Разъяренная олуди хуже злой колдуньи. Ее нельзя там оставлять, так мы никогда не успокоим иантийцев.

— Подумаешь, женщина! — хохотнул Гарли. — Она хоть красивая?

— Не знаю, не обратил внимания. Но злая и очень опасная. Это не женщина! Увидишь ее, поймешь…

Со времен осады Камалонда им не приходилось выступать в одном походе втроем. Алекос дал им сотню отборных шедизцев из тех, что не бывали в Ианте и не боялись иантийской олуди. Нурмали по совету Кафура выбрал десяток самых отчаянных в особую группу.

— Мои люди задрожали и отступили перед нею, — сказал Кафур. — Так что лучше заранее отобрать тех, которые не боятся ни смерти, ни греха.

И вот снова дорога стелется под копытами их коней. Перейден мост, и отряд повернул на юг. Кафур за время правления в Ианте успел отяжелеть и с завистью посматривал на встречные экипажи. Но он сам настоял, чтобы экспедиция была организована в старых традициях — никаких послаблений ни солдатам, ни офицерам. Нурмали и Гарли первое время посмеивались над ним, однако чем ближе подходили к Дафару, тем становились серьезнее.

Многие населенные пункты вдоль дороги так и не были восстановлены: провожали их черными провалами окон, покосившимися заборами. И все же весна пришла и сюда, увила зеленью старые каменные стены, оживила фруктовые деревья. Местные жители не обращали на посланников царя Алекоса внимания. Они привыкли, что по дорогам ежедневно перемещаются то военные патрули, то целые полки, переводимые из одного гарнизона в другой. Площадки для отдыха войск содержались в полном порядке, как и при Фарадах, и по-прежнему многочисленны были трактиры и постоялые дворы у дорог, так что начальникам похода не пришлось ночевать в открытом поле.

Пришел день, когда дорога привела их к Дафару. Знатных иантийцев здесь не осталось — полегли в памятной битве или ушли на запад. Но город был все таким же шумным и пыльным, все так же спешили на рынок крестьяне, работали мастерские, а сбежавшие с уроков школьники играли на узких улицах. Губернатор Корсали, тот самый, что был когда-то послом Шедиза в Киаре, встретил командиров у городских ворот и проводил к своему дому. Жена его была иантийка, из тех женщин, кому интересы мужа дороже чаяний своего народа. Она радушно приняла гостей, накрыла стол и распорядилась насчет бани.

— Какие вести с гор? — спросил Нурмали, когда хлопоты были окончены и все расположились за ранним ужином на крыше.

Корсали поставил на стол еще один кувшин с пивом.

— Ничего нового. Фермеры с предгорий рассказывают сказки, будто бы царица по ночам спускается с гор и скитается, зовя мужа. Но это уже народный фольклор, который к реальности не имеет никакого отношения. После того случая с охотниками-шедизцами, две недели назад, ничего больше не происходило.

— Скажи про коня, — вполголоса напомнила супруга.