На пороге Будущего

— Ах, да! Ланселот! Его украли!

— Кого? — не понял Нурмали.

— Конь царицы, Ланселот, — пояснил губернатор. — Господин Кафур любезно подарил мне его…

— Это ты оказал мне любезность, забрав дикую зверюгу, — проворчал тот. — Сколько людей он покалечил за эти полгода?

— Покалечил, — согласился Корсали. — Так вот еще вчера вечером он стоял в конюшне, а утром его денник оказался пуст.

Гарли оживился, переглянулся с остальными.

— И часто случается конокрадство в твоем доме, господин губернатор?

— Ни мой распорядитель, ни конюший не понимают, как это вышло. Конюхи дежурили там всю ночь, как обычно, и никого не видели. Говорят, никто крупней мухи мимо них не проскальзывал… А коня нет!

— Ну и кому же мог понадобиться этот дикий зверь? — усмехнулся Кафур. — Кроме хозяйки с ним никто не справится! А ты говоришь, ничего не происходит! Жаль, не успел я снять тебя с должности. Ну, да посоветую моему преемнику поспешить с этим. А пока позови-ка людей, что были в конюшне.

Побледневший Корсали сделал знак распорядителю, стоявшему у дверей. Тот бегом кинулся во двор и приволок, держа за шиворот, двух иантийских парней. Они плюхнулись на колени перед важными господами, вытирая носы и оправляя рубахи. Положив на колени свой знаменитый топор, Кафур спросил:

— Кто был в конюшне ночью?

— Никого не было, господин. Никого!

— Куда же делся конь?

Мальчишки переглянулись, пожали плечами.

— Мы к нему и не заглядывали. Он не такой, как другие лошади, никогда морду не протянет, сахара из рук не возьмет. Дикий совсем, только кусается да все старается разнести денник. Только поздно утром и заметили, что его нету.

— А вчера днем, вечером не терся ли кто чужой около коней?

— Да как же, господин, кто ж чужого пустит? У нас тут строго!

Кафур махнул рукой, отпуская их. Повернулся к товарищам.

— Едем?

— Придется, — ответил Гарли, неохотно отрываясь от жареной утки.

— Как же она его увела? — спросил Нурмали, когда все трое плюс десяток солдат уже сидели в седлах, ожидая, пока запрягут лошадей в повозку.

— Эта колдунья знает разные трюки. Может быть, она просто приказала конюхам отвернуться и все забыть! Про нее чего только не рассказывают, говорят даже, что она умеет летать. В это я не верю. Умела бы, не упала при мне со скалы. Но даже если она летает, конь-то все равно обычный! Так что если поспешим, догоним ее на дороге. Вряд ли она решилась гнать во весь опор — от всех встречных такого коня на скаку не спрячешь.

Они не покидали седел всю ночь, лишь пересаживались на свежих лошадей, которые, благодаря прошлым стараниям Кафура, имелись на всех постоялых дворах. Все трое с возрастающим беспокойством ощущали в себе присутствие посторонней силы, той самой, что столь явственно исходила от олуди, когда он бывал рядом. Алекос не обманул их: он был сейчас с ними. Именно эта сила не давала усталости одолеть их. Она подсказала свернуть с тракта на проселочную дорогу, уводящую на юго-запад. Она — а еще встреча с патрулем, дежурившим на перекрестке: солдаты вспомнили, что не так давно мимо них прошла старуха со старым серым мерином в поводу. «Это она им глаза отвела», — решил Кафур. Когда утреннее солнце вышло из-за облаков, растянувшихся вдоль горизонта, а дорога поднялась на холм, они сверху увидели далеко впереди всадницу на белом коне. Евгения могла обмануть других, но Нурмали, Гарли и Кафур смотрели сейчас глазами Алекоса и видели правду. Нурмали обернулся к своим людям, велел: «Не бояться. Не смотреть ей в глаза. Не лезть вперед, пока я не велю», — и первым устремился с холма вниз.





24




Она заснула на согретом последними вечерними солнечными лучами пригорке, и ей приснилось, что олуди Алекос пришел и смотрит на нее. Евгения открыла глаза, потянулась, разминая затекшие мышцы. Прислушалась: в лесу было еще по-зимнему тихо, лишь вдалеке кричала птица заунывно и монотонно, как скрипучие качели. Где-то кипела жизнь, начинался новый год с новыми радостями и печалями. Но здесь, в ее горах, прошлое и будущее перестали существовать, и каждый день вот уже полтора года повторял предыдущий. Все застыло, как и она сама, и сейчас она отчетливо осознала, что так больше не может продолжаться.

После памятного визита Кафура, когда погибли многие ее соратники и сама Евгения едва не присоединилась к ним, ей никто не докучал более. Вместе с Ильро и Эврой они похоронили Пеликена, Себарию и всех, кого смогли, уложили их в серую лесную землю и установили камень-памятник над общей могилой. Неподалеку от него и лежала сейчас Евгения, глядя в темнеющее небо и раздумывая о будущем.

Недавно офицеры-шедизцы из дафарского гарнизона зашли на ее территорию охотиться. Что им не охотилось рядом с городом, для чего было ехать в такую даль? Не иначе — хотели посмотреть, не осталось ли мятежников там, где осенью прошли люди Кафура. А их действительно почти не осталось, и офицеры в погоне за оленем застали Евгению одну здесь, на укромном пригорке. Их привлек запах печеного мяса. Она тогда пришла, чтобы принести дары покойным. Почуяв их издалека, позволила подойти вплотную, вступила в бой и убила двоих, а двум другим дала уйти. Как и следовало ожидать, они рассказали об этом всем, кто только хотел слушать. А слушали наверняка иантийцы и шедизцы, простолюдины и военачальники. Теперь следовало ждать новых визитов. Евгения поняла это только после того, как подтащила и бросила тела убитых у камня могилы, чтобы души ее друзей порадовались отмщению. В те минуты она не помнила себя и стремилась лишь к одному — наказать, запугать своих врагов. Позже, когда к ней вернулась способность думать, она пожалела о своей несдержанности.

Большинство ее людей вернулись в Ианту. Это были крестьяне и рабочие, для которых существование без труда, без дома оказалось невыносимо. Они рассчитывали найти работу вдалеке от мест, где жили раньше, и вернуться к своей привычной жизни. Евгения не стала их удерживать. С ней остались несколько воинов и, конечно, верная Эвра.

Евгения вздохнула. Что бы она делала без подруги, которая единственная понимала ее и терпела все: ее молчание, отчаяние, взрывы гнева! Однако сейчас царица жалела Эвру больше, чем та жалела ее. Ее муж погиб под Дафаром. В Киаре остались родители, сестры и братья, шестилетний сын, свой дом. Месяц за месяцем Эвра безропотно тянула свою лямку: готовила, стирала в ледяной воде, чинила одежду, вела с госпожой длинные беседы, — и ни разу не пожаловалась, не спросила, сколько еще это будет продолжаться… Это она нашла Евгению на камнях у круглого озера, лишившуюся сознания и заметенную снегом, волоком оттащила как можно дальше и укрылась в нагромождении скал, пережидая, пока люди Кафура придут и уйдут, не найдя на берегу никаких следов после снегопада. Застрелила козла и поила госпожу его теплой кровью — у озера не было деревьев, не на чем было приготовить пищу. И помогла дойти до лагеря, а потом помогала искать и хоронить убитых…

До сих пор Евгения не могла без дрожи возвращаться мыслями к тому дню. Она плохо помнила, что было после того, как шагнула с обрыва. В ту минуту она была уверена, что падение с высоты ее убьет, и не сомневалась, что перекошенное лицо шедизского военачальника — последнее, что она видит в жизни. Но в моменты между жизнью и смертью разум отступает перед инстинктом, который делает все, чтобы выжить. Тело думало само: приготовилось войти в воду и не сопротивлялось, когда та сомкнулась над ним. Евгения погрузилась так глубоко, что не знала, где верх, а где низ. Рассудок почти отключился, сохранив за собой лишь одну функцию — не допускать паники; руки сами собой затормозили погружение и взметнулись, поднимая ее к поверхности. Как она всплыла, как выбралась на берег, Евгения не знала и по сей день. Воспоминания об этом полностью исчезли. Ледяная вода и метель должны были ее убить. Наверное, духи озера помогли ей, а может, это заслуга скрытых резервов организма. Как бы то ни было, через несколько часов она очнулась от холода в крохотной пещерке и увидела Эвру.

В последний раз прикоснувшись к могильному камню, она сбежала с пригорка, побежала меж деревьев к дому. Домом ей служил все тот же шатер, уже не раз чиненный, не раз переставляемый на новое место. Ильро и остальных мужчин не было — ушли на охоту. Уже совсем стемнело. Эвра у костра варила суп; увидев Евгению, она поднялась, не выпуская из рук ложки с длинной ручкой. По лицу своей госпожи она поняла, что та скажет что-то важное.

— Я решила вернуть Ланселота, — объявила Евгения.

Чего угодно ожидала Эвра, только не такого заявления.

— Вернуть Ланселота? Как? Ты знаешь, где он?


— Он в конюшне дома Гамалирана. Там теперь живет Корсали, помнишь, тот, что был послом Красного дома. Он теперь губернатор Дафара.

— Это правда? — недоверчиво спросила Эвра. — Ты видела это?

— Я видела это во сне, это правда, — отвечала Евгения. На секунду она озадаченно замолчала: только что ей приснилось, что Алекос находится с ней рядом, — может быть, это было на самом деле? — Я пойду в Дафар и приведу Ланселота, — решительно закончила она.

Эвра снова принялась помешивать суп.

— Ты так долго скрывалась, а теперь хочешь сама идти прямо к ним в руки? Каким образом ты сможешь это сделать? Тебя узнают, как только ты доберешься до ближайшей деревни.

— А вот так? — спросила Евгения.

Эвра взглянула и отпрянула: вместо худого, черного от загара, но молодого и красивого лица на нее смотрела старуха. Забыв ложку в котелке, Эвра подошла, вплотную приблизила свое лицо к лицу Евгении, стараясь разглядеть его в пляшущем свете костра. Морок рассеялся, морщины исчезли — перед ней опять была царица. Евгения рассмеялась, запрокинув голову.

— Все равно это крайне опасная затея, — сказала подруга. — Ты очень рискуешь.

— Без сомнения. Но я больше не могу здесь сидеть. Они все у меня отобрали, ничего не оставили, только Ильро и тебя. А Ланселот мой, он зовет меня. Я украду его и приведу сюда.

Эвра покачала головой.

— Надолго ли? Где его здесь прятать? Еединственное пригодное место известно нашим врагам.

Евгения отмахнулась от этих слов. Ее глаза блестели, как в старые времена, и она больше не хотела слушать предостережений.

Горцы по ее просьбе не раз покупали внизу разную одежду и обувь. Утром Евгения вышла из шатра, закутанная в бурый плащ, скрывавший ее полностью, от сандалий до волос, с дорожным мешочком за плечами. Эвра опять не сразу узнала ее — по своему желанию олуди придала себе облик старой худой женщины. Чтобы успокоить подругу, Евгения распахнула плащ. Под платье она надела штаны, на пояс повесила ножи.

— Ох, не знаю, — сказала Эвра. — До Дафара пешком несколько дней пути, за это время тебя могут разоблачить.

— Я не буду снимать плащ. Меч не беру, его под плащом не спрячешь. Дай мне поесть, и я пойду.

— Как, прямо сейчас? Да ты с ума сошла! — в сердцах воскликнула Эвра. — Возьми с собой Сэльха, он доведет тебя до Дафара, так будет безопаснее. Одинокая женщина на дороге! Ты же не пройдешь и половины пути!

— Кому нужна старуха? Налей же мне супа и перестань волноваться.

За едой она отдала последние распоряжения.

— Ждите меня две недели. Если за это время я не вернусь, уходите.

— Куда мне идти?

— Переоденешься так же, как я сейчас, и пойдешь в Киару. Твои родители примут тебя. Пусть отправят тебя к родственникам в Готанор или Ферут, там тебе проще остаться неузнанной. И вообще, если я погибну, вряд ли тебя станут преследовать. Но я надеюсь все-таки, что вернусь и приведу Ланселота.

— Ты сумасшедшая, — сказала Эвра грустно. — Он не стоит такого риска.

Евгения отставила миску, поднялась.

— Дело не в нем, — сказала она тихо, — а во мне. Прощай.

От ближайшего селения она не прошла пешком и десяти тсанов. Крестьянин на телеге согласился подвезти старую женщину до следующей деревни. Так, где пешком, где на попутных подводах, Евгения добралась до Дафара. Она распрощалась со своими последними попутчиками неподалеку от рынка, куда те везли первые горные травы на продажу, и присела прямо на тротуар в тени ближайшего здания. Глаза бы ее этого города не видели — она никогда не простит ему смерти Халена, Нисия и Венгесе! Но ее любимый конь был здесь, совсем рядом, и, опустив накрытую плащом голову, Евгения унеслась духом к дому Гамалирана, в котором девять лет назад она пила сладкое вино в уютном ночном дворике, слала страстные взгляды своему мужу. Ланселот стоял в конюшне, в давно не чищенном деннике, и сам был неухоженный и грязный — он почти никому из окружавших его людей не позволял приблизиться. «Потерпи еще чуть-чуть, мой хороший, — подумала она, — совсем скоро я тебя освобожу!» Он будто услышал — поднял голову от кормушки и насторожил уши.

В ближайшей лавке она купила мяса и сыра, поела там же и вернулась на свое место у стены. Нужно было дождаться ночи; она сидела и смотрела на прохожих, удивляясь, как мало изменился город. Все те же люди ходили мимо нее, разве что вместо военных-иантийцев были теперь военные-шедизцы, светлее лицом и волосами. Пахло сластями и навозом, из магазина напротив доносился порой густой запах духов. Визжали носившиеся по улице мальчишки, проходили, покачивая широким подолом, женщины с волосами, заплетенными в десяток кос, со стуком и скрипом проезжали кареты и коляски. Темнело рано; в шесть вечера Евгения встала и медленно пошла вверх по улице, чтобы притаиться за дровяными сараями, — не хотела дожидаться, пока стража ее прогонит. Она ждала еще очень долго и только в полночь вновь вышла на улицу. Сандалии на кожаной подошве ступали бесшумно; редкие прохожие ее не замечали — она сказала им, что ее здесь нет.

Вот и ограда, за которой сияет огнями дом Корсали. У не запертых еще ворот стоят два стражника. Евгения сказала им, что в углу двора опрокинулась большая бочка с дождевой водой. Они повернулись посмотреть. Она толкнула ворота и спокойно прошла через двор к конюшне. Несколько челядинов, спешивших по своим делам, смотрели мимо нее. В доме были гости, было шумно, потому и ворота все еще открыты — это ей на руку… Но внутри все захолодело, и что-то мерзко дрожало под ложечкой. Она с трудом представляла, как проведет через двор коня.

Молодые конюхи только что закончили убираться, ставили в чулан вилы и тачки. Она велела им оставаться там. Парни заговорили о чем-то, заспорили. Оглядевшись, Евгения сняла со стены уздечку, нашла на двери одного из денников старое седло. Прихватила и щетку: если что и привлечет к коню внимание, так в первую очередь многослойная грязь. Ланселот дохнул ей в лицо, не веря своему счастью. Шепотом его успокоив, Евгения как можно быстрее набросила узду, затянула подпругу и повела коня к выходу. Остановилась, глубоко вдохнула. Во дворе было два человека, не считая стражников. Зажмурившись, она велела им отвернуться и громко заговорить и шагнула вперед.

Уже шагов за двести от ворот она еще раз остановилась, прислушалась. Все тихо, никто ее не заметил. Евгения улыбнулась, потрепала Ланселота по грязной шее. Остаток ночи они провели на пустыре позади бедного квартала, а сразу после рассвета двинулись прочь из города. К воротам уже тянулись отторговавшиеся фермеры, проведшие ночь в трактирах. Евгения в своем темном плаще смешалась с ними, прилагая все силы, чтобы обратить Ланселота в старого и тощего конягу, и вышла из Дафара на волю.

Еще сутки она вела коня в поводу. Старуха верхом обязательно привлечет к себе внимание, а убеждать всех подряд путников на дороге, что ее здесь нет, она уже не могла — это было выше ее возможностей. С Ланселотом полгода не работали, почти не выводили из конюшни, он одичал, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы с ним справиться. Отдыхали в пустом саду, а ранним-ранним утром, еще до рассвета, она ссутулившись миновала шедизский патруль и свернула на проселочную дорогу.

Из-за облаков на востоке показалось солнце, бросило вперед и вправо длинную тень. Дорога была пуста. Евгения поднялась в седло. Ланселот мотнул головой, узнавая руку хозяйки, и пошел рысью. Она засмеялась от счастья. И вдруг будто еще одна тень появилась перед ней. Тень от резкого света сзади. Оглянувшись, Евгения увидела на холме, с которого спустилась десять минут назад, нескольких всадников. Яркий столб света уходил от них в небо. В полноте своего счастья она не сразу поняла, повернула коня и смотрела, как они скачут вниз, все набирая скорость. И вдруг, осознав, кто это, ошалело ударила Ланселота коленями, разворачивая и посылая вперед.

Это ее ошеломило — именно сейчас, в минуту торжества! Нужно спасаться, бежать! Ланселоту передалось ее волнение, и он понесся, почти не касаясь копытами земли. Быстрее, еще быстрее, убежать от него, не дать ему одержать верх! Никогда еще она не испытывала такого ужаса, как сейчас, когда ее нагоняли всадники в развевающихся плащах. Сердце, и руки, и голова кричали одно: бежать, спасаться, прочь! Не осталось ни одной мысли, их вытеснил панический страх. Но потом одна мысль вернулась. «Я бегу?» Она задавила в себе панику, и место той сразу же занял гнев. Полтора года она пряталась, ожидая олуди Алекоса, и вот он пришел к ней, а она убегает! Евгения натянула поводья. Ланселот нехотя перешел на шаг и наконец остановился, повернувшись к преследователям.

Олуди среди них не было. Приглядевшись, Евгения поняла это. Но все же он был с ними, освещал их своей силой, дышал их грудью. Один из трех вскинул руку, останавливая остальных. Кони замерли в десятке шагов от нее. За ними выстроились остальные воины, а в отдалении громыхала закрытая повозка, окованная железом.

Старший из трех, Нурмали, выехал на пару шагов вперед, наклонил голову.

— Приветствую вас, госпожа, Евгения Фарада, царица иантийская.

Он помолчал, ожидая ответа. Подняв подбородок, она свысока взглянула на него.

— Мы пришли за вами. Великий царь послал нас. Он желает видеть вас в Рос-Теоре.

— Если он хочет меня видеть, пусть придет сам, — надменно ответила она.