На пороге Будущего

— Поехали, — сказала Евгения. — Успокойся пожалуйста, моя дорогая. Те, кто это сделал, не знал меня и Ланселота. Со мной ничего бы не случилось. Ты забыла, что меня не так-то легко выбить из седла?

Она хотела заняться этим делом после возвращения в Шурнапал, но ее уже ждал в нетерпении Тирнен, сразу повез осматривать корпус медицинского института, который ему удалось получить под проведение конгресса. Потом Евгении пришлось отправиться в редакцию правительственной газеты, где отпечатали сигнальный экземпляр специального номера, целиком посвященного предстоящему событию. Вечером Алекос позвал ее на ужин и упрекнул за долгое отсутствие, а на следующий день она в течение нескольких часов знакомила его с ходом работ.

Настал день, когда в Рос-Теору приехали первые гости.

— Знаете, я, наверное, никогда не был так счастлив, — сказал Тирнен. — Но очень страшно. Осталась всего неделя, а столько еще не готово! Вы могли бы помочь? Мне нужно будет по нескольку раз в день разъезжать между Шурнапалом, лабораторией, гостиницей и институтом. Да еще проконтролировать своевременную доставку питания и для людей, и для лошадей. Да еще переводчики. И литература, которую никак не закончат печатать. И… И… И я уже не помню что еще, у меня вот здесь все записано, — он показал блокнот, распухший от вложенных в него бумажек. — Умоляю, госпожа моя, займитесь институтом!

— А в твоем блокноте написано, что именно там еще нужно сделать?

— Да, да!

Он принялся торопливо перебирать листки. Евгения отобрала блокнот:

— Хорошо, я все сделаю.

О происшествии с Ланселотом она к тому времени забыла. Глар напомнил было, рассказав, что не смог узнать, кого из людей не оказалось на пути от озер в город, но она успокоила его и услала куда-то. Она и так знала женщин, которые ее ненавидели. Будь время и желание, постаралась бы выяснить, не они ли велели перерезать подпругу. Но ни того, ни другого сейчас не имелось. Нельзя заниматься глупостями, когда на носу важнейшее событие!

Среди приехавших гостей были старые знакомые — иантийские врачи и биологи. Устроившись в гостинице и узнав, что их обожаемая олуди заведует подготовкой мероприятия, они сразу же пришли в институт, где она бегала между залом и кабинетами, следя, чтобы везде хватало мебели и письменных принадлежностей. Тирнен постарался: все было подготовлено на самом высоком уровне — и жилье, и питание, и темы секций, методические материалы, доклады…

Следующие дни Евгения не видела Алекоса: он заперся в лаборатории и сутками работал там вместе с несколькими прибывшими учеными. Его трактат об электричестве был напечатан. Участники конгресса, даже те, кто никак не был связан с физикой, с интересом его читали. Правительственная типография напечатала еще десяток научных работ, авторы которых должны были выступить на конгрессе. Евгения очень хотела с ними ознакомиться, но свободное время появилось у нее только в последние дни конгресса, да и то она проводила его со своими старыми друзьями. Хорошо еще, что удалось поприсутствовать на нескольких диспутах и экспериментах, которые каждый день проходили в здании института.

Она пришла и на заключительное заседание, после начала его, когда никого не осталось в коридорах, быстро прошла на верхний балкон, с которого было видно весь зал. Обычно в нем выступали с лекциями матакрусские профессора медицины. Но никогда еще ни один лектор не собирал здесь столько слушателей. Все пятьсот кресел были заняты, в проходах стояли стулья. С высоты Евгения видела множество голов: черных и русых, завитых и лысых, надушенных и растрепанных. Здесь были математики, физики, химики, астрономы, биологи из Матакруса, Мата-Хоруса, Ианты и Шедиза. Они общались на крусском языке, ко многим были приставлены переводчики. Все помещения института оказались завалены бумагами, стендами, макетами; Тирнен сбился с ног, в течение этих двух недель несколько раз доставая новые партии перьев, карандашей, готовален и прочих настольных принадлежностей. Целые поезда карет и колясок возили гостей в царскую лабораторию, на заводы и в учебные заведения Рос-Теоры. Гостиница простояла наполовину пустая, потому что многие участники конгресса сутками оставались в здании института, проводя опыты и дискутируя. Среди них постоянно находились преподаватели и студенты — хозяева здания, которые решительно отказались подчиниться приказу Тирнена покинуть его на эти две недели и даже послали прошение царю, умоляя разрешить им присутствовать на заседаниях. Это был успех — глядя со своего балкона на гудящий зал, Евгения вполне это осознала. Когда на трибуну взошел Алекос, его встретил гром аплодисментов.

— Друзья мои, — сказал он. — Наша встреча здесь лучше всех слов доказала: время войн закончилось. Объединение стран дало нам возможность трудиться вместе и вместе вести науку к новым вершинам. Я шел к этой цели много лет, и многие из вас могли своими глазами убедиться, что моей главной задачей было и остается постижение тайн природы, овладение ее силами, о которых мы пока так мало знаем. Мы стоим лишь в начале этого пути, и от нас зависит, насколько труден и долог он будет. Я готов всемерно содействовать вашим научным изысканиям, чего бы они ни касались. Пообщавшись с вами, я убедился, что многие ведут важные исследования. Кто-то из вас получил предложение остаться в Рос-Теоре и присоединиться к моей работе. Кто-то получит от меня финансовую поддержку своих трудов. И думаю, что сами вы выиграли от этого общения даже больше, чем я. Вы увидели, что не одиноки и что вас есть кому поддержать. Вы нашли новых коллег. Я благодарен каждому из вас за этот важный для меня визит. Ну что ж, а теперь, — он обвел взглядом притихший зал, — давайте перейдем к итогам нашей двухнедельной работы. Приглашаю первого оратора, господина Лепсита Себариада, директора медицинского института — Дома Абима из Киары.

Евгения с любовью смотрела на маленького, старенького Лепсита, самозабвенно размахивающего руками с трибуны, из-за которой едва виднелась его лысая голова. Он был счастлив. Только позавчера он в ее гостиной точно так же махал высохшими руками, рассказывая о непотребствах нового управителя Ианты, по сравнению с которым Кафур Рам казался образцом чести и достоинства. В это время к Евгении зашел царь. Лепсит никогда не был силен в дипломатии и в ответ на расспросы Алекоса рассказал всю правду, как он ее понимал: о ныне закрытых больницах, которые ему и его коллегам удавалось содержать даже во время войны, о тысячах людей, лишившихся крова и изгнанных со своих земель, умирающих в лесах и на городских улицах, о погибающих от голода ученых, медиках, архитекторах, художниках, которые оказались не нужны новой власти. Алекос его выслушал и распрощался, ничего не сказав; а сегодня утром прислал ему чек на большую сумму для хозяйственных нужд института и медицинских учреждений Киары.

В эту минуту Лепсит не помнил ни о несчастьях иантийских врачей, ни о щедрости царя. Он говорил о результатах общения с матакрускими и шедизскими коллегами, сделанных ими открытиях и перспективах будущей совместной работы. Следом за ним на трибуну поднялся Али-Хазар, в последние два года полностью ушедший в тайны химии. Уроженец Островов, он присоединился к Алекосу, когда тот еще был правителем в Шедизе, и жил сейчас в Этаке.

Евгения вышла с балкона, вернулась в Шурнапал, чтобы подготовиться к приему, на который царь пригласил всех участников конгресса. Она сшила для этого вечера новое платье, на которое ученые гости вряд ли обратят внимание, не такие они люди, — но которое Алекос непременно заметит. Он любит яркие, красивые вещи. Он редко делал ей комплименты, но взгляд, каким он окидывал ее новый наряд или прическу, значил больше любых слов. И уж конечно, больше самых громких слов говорили дорогие подарки, которые он преподносил ей с серьезным и торжественным видом. Вот и сегодняшний наряд — роскошное платье из золотистой парчи — она сшила специально под недавно подаренный им изумрудный гарнитур. Не в силах сдержать улыбку, она смотрела, как Лела застегивает пряжки туфель на высоком и тонком каблуке. Таких каблуков здешние модницы тоже отродясь не видали. Когда она впервые появилась в этих туфлях на публике, многие дамы позеленели от злости и едва не шипели ей вслед. А уже через несколько недель вся женская половина Шурнапала вдруг заметно подросла и обувщик Евгении купил загородное поместье.

Вернувшись в институт — прием решили устроить тут же, — Евгения столкнулась в дверях с блондинкой, устремившей на нее вызывающий взгляд. Никресая Рам по-прежнему оставалась самой ярой ее недоброжелательницей. От природы она была русоволоса, как большинство шедизок. Но знакомство цивилизованных земель с кочевниками отразилось и на женской внешности: в моду вошли светлые волосы. Выразив свое мнение о наряде Евгении поднятием бровей и громким фырканьем, дама важно проплыла в двери. Не ее ли люди перерезали подпругу, подумалось Евгении. Никресая или кто-то из ее подруг — к примеру, супруга главного казначея, или начальника караульной службы, или та же Каоса, жена любимого адъютанта Алекоса. Вся эта дружная компания Евгению терпеть не могла, давала ей это понять и из кожи вон лезла, чтобы затащить царя к себе в постель. Он не особо и сопротивлялся. Ему нравились смелые, инициативные женщины, для которых любовь была не только супружеской, но и светской обязанностью. Евгения не позволяла себе обращать на это внимание. Она понимала этих женщин, использовавших единственное доступное им оружие. Они чувствовали, что со стороны Алекоса ввести ее в их круг было так же нечестно, как выпустить на утиный пруд лебедя. Пусть дуются, и сплетничают, и говорят за ее спиной гадости, пытаются переманить ее портных и парикмахеров, обращаются к колдуньям и колдуют сами в тщетной надежде лишить ее симпатии царя. Все равно один-единственный его взгляд, такой как в эту минуту, дает им понять, как мало у них шансов.

Алекос смотрел на нее издалека, понимая, что подходить бессмысленно. Иантийцы окружили свою олуди плотным кольцом и говорили все разом. Евгения поклонилась ему, отвернулась, отвечая на чей-то вопрос. Возможность поговорить со своей царицей была для ее земляков дороже научных успехов.

Прием закончился далеко заполночь. Алекос поцеловал ей запястье на прощанье.

— Мы с коллегами только что придумали один крайне занимательный эксперимент. Боюсь, что вернусь из лаборатории не раньше, чем через три дня, — сказал он, направился к выходу, на ходу подзывая шедизских и матакрусских ученых.

Присутствовавшие на приеме чиновники были огорчены. Многие дела застопорились из-за того, что государь вот уже три недели занимался одними только вопросами науки. Они надеялись завтра наконец получить его в свое распоряжение. Но отъезд Алекоса в лабораторию, да еще в компании десятка коллег, означал, что он не скоро вернется к государственным делам.

— На три дня? — повторил Легори, стоявший неподалеку от Евгении вместе с четой Рамов. — Ну, значит, не меньше чем на пять, и то если взять лабораторию приступом! Господин даже мне никогда дверь не открывал. Шурнапал может сгореть, а он и не узнает!

Попрощавшись с друзьями, Евгения вернулась домой. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Она велела расправить постель и, не раздеваясь, прошла в комнаты Алекоса. Возбуждение все еще не отпустило ее. Сладко ныла рука, на которой горел след его поцелуя. Успех конгресса, одухотворенные, светящиеся умом и радостью лица, разговоры, которые она слышала в эти две недели, — все говорило ей о том, что начинается новая, ни на что не похожая, интересная и потому несомненно счастливая жизнь. Она раздвинула стеклянные двери, вышла на террасу. Сеял мелкий холодный зимний дождь. Опустив обнаженные локти на мокрый мрамор балюстрады, она задумчиво глядела перед собой. Внизу во дворе сияли оранжевым светом фонари, не рассеивая, а лишь сгущая вокруг себя мрак. Дальше вставали призрачные громады зданий с желтыми и красными пятнами окон, которые казались такими уютными этой промозглой ночью, и неясно вырисовывались на фоне туч тонкие шпили. Вздохнул и опять замолчал ветер. По освещенной из кабинета балюстраде метнулась черная тень. Евгения обернулась. Алекос прислонился к двери и смотрел на нее.

— Алекос? Что случилось? Почему ты вернулся?

— Ты не рада? Ждала любовника?

— В твоем кабинете? — засмеялась она. — Но что все-таки произошло?

— В первую же минуту оборудование вышло из строя. До утра его точно не починят. Решил вернуться.

Они долго целовались на террасе. Дождь все не переставал. Наконец он выпустил ее.

— Иди к себе, только не раздевайся. Я сейчас приду.

— Почему бы тебе не устроить выходной?

— Как это — выходной? — не понял он.

— Чтобы никто не будил тебя рано утром, никто не ждал днем. Чтобы мы куда-нибудь съездили вдвоем. А не хочешь со мной — отдыхай один.

— А что, можно устроить, — сказал Алекос.

— Завтра?

— Нет, завтра мне все-таки надо в лабораторию. Через неделю, может быть.

Она вернулась к себе, оставив открытыми обе двери. Устало повела плечами, подняла руки, вынимая заколки из волос. Прошла мимо зеркала, откуда глянула загадочная фея с мерцающим в полутьме лицом, с припухшими губами. Девушки уже разложили постель и, позевывая, обсуждали что-то в соседней гостиной. Евгения положила заколки на прикроватный столик и откинула одеяло. И взвизгнула от неожиданности: темно-блестящая извивистая тень скользнула по белой простыне в складки одеяла.

Алекос и девушки вбежали в комнату одновременно, как раз в тот момент, когда Евгения скинула одеяло на пол и обнаруженная змея скрылась под кроватью. Девушки завизжали было, но царь глянул так, что все тут же примолкли. Он вернулся к себе, крикнул Олеса, начальника своей гвардии. Тот подошел с двумя офицерами. Они полезли под кровать и через несколько минут убили змею и поднесли царю. Это была болотная гадюка из западных лесов. Евгения знала последствия ее укуса. Ей стало нехорошо. Задрожав, она опустилась в кресло, испуганно следя за Алекосом.

— Олес, найди их. Ты понял? — сказал он.


— Найду, государь.

Алекос бросил на нее сердитый взгляд и ушел, хлопнув обеими дверями. Олес повернулся к Евгении.

— Мне нужно побеседовать со всеми вашими слугами, госпожа. По одному.

— Устраивайтесь на втором этаже. Глар вам поможет.

Гвардеец послал людей к воротам с приказом никого не выпускать, и после всю ночь допрашивал девушек, младших служанок, лакеев, носильщиков и швейцаров. Евгения в комнате допроса не присутствовала. Она всю ночь пила чай в гостиной, успокаивая перепуганную Лелу, которая вышла от Олеса сама не своя. Уже на рассвете тот принялся вызывать всех по второму разу. Она уже знала, что преступницу задержали у южных ворот, — сделав свое дело, та поспешила сбежать. Эту девушку Лела наняла месяц назад. Велев помощнице замолчать, Евгения долго сидела молча. Лела поняла, что она слышит все, о чем Олес и его офицеры говорят этажом ниже. Ничего не сказав, госпожа всех отпустила. Измученные слуги на дрожащих ногах разошлись кто куда. Наступало утро, ложиться спать было уже поздно.





30




Алекос вернулся из лаборатории через пять дней, но дверь в его спальню оставалась закрыта. Евгения в тревоге ожидала, когда он ее позовет. Ее испугал не столько сам факт второго покушения, сколько реакция Алекоса. Причем злился он именно на нее. Об этом ей было известно от Олеса. Нет, телохранитель ни слова не сказал. Его поведение отражало настроение господина лучше зеркала. Олес стал небрежен в обращении с ней, при встречах поджимал губы, словно нехотя дарил редкие взгляды свысока.

На третий день один из адъютантов сухим официальным тоном попросил ее зайти в кабинет Алекоса. Она пошла туда через двор и приемную.

— Я выяснил все, что смог, — сказал Олес. — Девушке хорошо заплатили, чтобы она подложила змею в кровать и сразу же покинула столицу навсегда. Олуди не обнаружили бы ее далеко. Мы задержали ее у южных ворот. Заплатил ей один из младших чиновников канцелярии, а того подкупил дворецкий этого дома.

Олес положил перед царем отчет. Алекос пробежал его глазами, увидел знакомые имена.

— Я думаю, государь, он ни при чем, да и остальные мужчины тоже. Это женские склоки, и способ женский. Они на приеме узнали, что вас не будет несколько дней, и решили воспользоваться этим.

— Да, — сказал Алекос. — Позови Евгению.

Указал ей на кресло. Она села, хмуро глядя на него. Перед нею был незнакомый человек, с сухим неприятным лицом, с колючими глазами. Резко протянул бумаги, которые держал в руках. Евгения быстро просмотрела их. Невольно поежилась, зацепившись глазами за имена: ей не хотелось, чтобы Кафур, Капоэли и остальные понесли наказание за глупую ревность своих жен. Но попросить не успела. Неожиданно спокойным, пусть и холодным тоном Алекос сказал:

— В первую очередь я должен пояснить: ты здесь не наложница, а моя гостья. Потому этих женщин будут судить по всей строгости закона, без скидок на традиционное право, и штрафом они не отделаются… — Евгения открыла было рот, но он нахмурил брови, и она промолчала. — Во-вторых, ты на суде присутствовать не будешь. Я освободил от должности управителя Ианты Масура Галиана, который не справился со своими обязанностями. У Ианты есть царица, пускай она управляет своими землями. Приказы об этом уже подписаны. Можешь и ты ознакомиться и подписать.

Она так растерялась, что даже не прикоснулась к очередному протянутому листу.

— Я не понимаю.

— В нашу первую встречу я сказал, что у тебя больше нет власти в Ианте. А ты тогда так устала, что не разгадала мой блеф. Подумай, мне было бы невыгодно менять древние законы стран ради одной тебя. После смерти Халена и его сына ты одна оставалась их наследницей, и изменить это могла бы только твоя смерть или письменное отречение от трона. Так что ты все еще царица, Евгения. И тебе пора взяться за дело.

Растерянность обернулась возмущением. Вот так? Теперь он прогоняет ее?!

— Я не прогоняю тебя, — он угадал ее мысли, — но эти дикие выходки мне надоели.

«Это выходки диких шедизок. В чем же я могу быть виновата?» — чуть было не воскликнула Евгения. Гордость не позволила — она промолчала, с вызовом глядя Алекосу в глаза.

— Ты олуди, Евгения. Ты уже очень сильна, а в будущем можешь стать непобедима. Когда-нибудь наступит время, и все до единого склонятся перед тобою, и никто не решится даже подумать о том, чтобы причинить тебе вред. Но до этого еще очень далеко, а у меня нет ни возможности, ни желания оберегать тебя от дураков. Эта ситуация, — он кивнул на бумаги Олеса, — поставила меня в неудобное положение. Не хочу, чтобы она повторилась, а если ты останешься здесь, повторения вряд ли удастся избежать. Даже если б я приказал казнить их вместе с мужьями…

Она так разволновалась, что вскочила с места, но не смогла ни уйти, ни подписать приказ.

— Поэтому возвращайся в Ианту, где все до единого обожают тебя. Прежде ты была там олуди. Но быть царицей — совсем другое дело. Эти обязанности пойдут тебе на пользу. Полагаю, уже лет через пять мы сможем быть вместе.

— Ты осознаешь, насколько оскорбительно звучат твои слова?

— Не хочу тебя оскорбить. Хочу, чтобы все было предельно ясно. Ты нужна мне. Вместе мы добьемся всего, чего пожелаем. К тому же ты единственный человек, способный навести порядок в Ианте. У нас есть обязательства перед Островами, не забывай, да и твои ученые земляки теперь очень рассчитывают на нашу поддержку. Мне нужна богатая Ианта, госпожа Евгения, вы поняли?

И она подписала бумаги.

Еще до отъезда она вызвала к себе губернаторов провинций Киара и Ферут и ознакомилась с положением дел в Ианте. Радоваться было нечему. Рашил лежал на кладбище по соседству с Бронком, Маталан и Гамалиран выращивали овощи на своих виллах, остальные знакомые Евгении управители также отошли от трудов, и их места заняли шедизцы и крусы. Она пока не очень ясно представляла, с чего начинать и что делать с огромной страной, разоренной, потерявшей из-за войны и голода едва ли не четверть населения.

И все же настал день, когда она попрощалась с Алекосом, расцеловалась с Айнис и села в карету.

Когда копыта коней застучали по мосту, она раздвинула шторки на окне и не отрываясь смотрела, как мимо проплывает величавая река, как все ближе становится иантийский берег. Тучи над ним были свои, родные, и даже воздух показался Евгении не таким, как в Матакрусе. Это был воздух ее родины! Она вспомнила слова Алекоса, сказанные накануне: «Не жди, что все будет просто. Твоя война еще не окончена, и вы с иантийцами теперь в разных лагерях». Он был прав, как всегда, но она не боялась. Ей казалось, после всего, что было, она уже никогда не сможет испугаться… Алекос посмеялся бы над этим.

Дорога была недавно отремонтирована, сады и виноградники готовились распустить листья. Проехали мимо пруда, покрытого тонкой расколотой пленкой льда, мимо знакомых таверен. Стройные кипарисы сопровождали дорогу, обозначали ее на много тсанов вперед. В селении, где Евгения иногда останавливалась прежде, на обочине ждали женщины с детьми. Она велела остановиться, вышла из экипажа и поговорила с ними, чувствуя щемящую сердце радость оттого, что беседует с простыми иантийскими крестьянками. Благословив их, поехала дальше…

В Киаре, не обращая внимания на начавшийся снегопад, люди стояли вдоль улиц, как пятнадцать лет назад, когда она впервые вступила в столицу. Но теперь среди приветственных кликов слышались и другие. Мнения народа разделились: кто-то радовался возвращению олуди, кто-то кричал, чтобы приспешница врага убиралась прочь. Кое-где уже завязались потасовки, и в толпе замелькали синие мундиры полицейских. Евгения все равно с улыбкой махала рукой из окна кареты.

Киара не побывала в осаде. Замок Фарадов сохранил славу твердыни, не взятой ни одним врагом. Правда, жители попытались сжечь город, чтобы он не достался шедизцам, но у них ничего не вышло. Евгения была рада этому. Ей было бы тяжело видеть разрушения на любимых улицах. Замок пустовал; прежние управители предпочли занять один из царских домов в городе. Но по приказу Евгении здесь готовились к ее приезду. Бесшумно раздвинулись окованные бронзой ворота. Не дожидаясь, пока они распахнутся во всю ширь, Евгения выскочила из экипажа, быстрым шагом пошла вперед, стягивая перчатки. Потянула тяжелую створку. Уверенно пересекла двор, оставляя цепочку темных следов на тонком слое снега. Со всех сторон ее окружили знакомые лица, и слух не сразу настроился на прежний лад — голоса казались непривычно высокими, щебечущими. Повара, слуги, конюхи, швеи, караульные — здесь были почти все, кого она знала: касались ее руками, что-то восклицали, спрашивали и перебивали друг друга. «Я ждал тебя, госпожа, я верил, что ты вернешься!» — без остановки твердил дрожащий от рыданий голос Махмели.

Вместе с ними она оказалась в Большом зале, на несколько минут замерла, разглядывая каменные стены со старыми красно-синими царскими вымпелами, узкие окна, столы и стулья — все то, что, ей думалось, она забыла за два с половиной года. Неужели всего два с половиной года? Ей казалось, прошла целая жизнь!

Веселые и плачущие голоса смолкли. Бегающие по залу люди превратились в неясные тени, и другие тени, яркие, будто живые, выступили из-за них. Вот в кресле Сериада, в любимом, фисташкового цвета платье, с неизменной улыбкой в уголках губ. Напротив замер Венгесе, не сводя с царевны преданных серых глаз. Застучали по лестнице каблуки — со второго этажа сбежал молодой, стройный, белозубый Пеликен с лютней в руках… От камина обернулся сребробородый Бронк в безупречно сидящем мундире. Весело улыбнулся Нисий, и Эвра с Алией бросились ей навстречу, раскинув руки… И только ее мужа не было среди призраков, слишком глубокой была до сих пор эта рана.