На пороге Будущего

Горло перехватило. Евгения оперлась обеими руками о стол. Для слез было уже слишком поздно. Оставив на столе перчатки, она стала подниматься по лестнице в спальню. Никто не пошел за ней следом.

В комнате было убрано и пусто. Запах Халена давно исчез отсюда. С тяжелым сердцем она остановилась у кровати. Ей хотелось открыть шкафы и достать его одежду, обнять свою любимую подушку, устроиться у туалетного столика, за которым она когда-то сидела, в то время как Хален брился у окна. Но она боялась шевельнуться. Каждое движение усиливало тоску, что обрушилась на нее, стоило переступить порог замка. Так она стояла, оглядываясь и мысленно разговаривая с родными людьми.

На лестнице послышались нетвердые шаги, остановились у приоткрытой двери.

— Зайди, Ханияр! — позвала она.

Тяжело ступая, он вошел, сел на стул. Евгения опустилась на колени рядом, прижала ко лбу его холодные слабые руки. Ханияр стал ниже ростом, еще больше похудел, а его борода еще больше побелела. Ему было под восемьдесят, он все еще оставался первосвященником, сохранил горделивую осанку и тяжелый взгляд. Но она видела, что он устал, очень устал и живет лишь в ожидании дня, когда духи смилостивятся и заберут его к себе.

— Ты пришла все-таки, Евгения.

Она заплакала.

— Разве могла я не прийти?

— И что же теперь? — спросил он, глядя на нее со своей всегдашней суровостью. — Ты уходила отсюда как жена царя, а вернулась наместницей завоевателя. Чьим именем ты будешь править здесь?

— Его именем, — ответила она твердо. — Я его посланница.

Ханияр осторожно вынул из ее ладоней свои, встал и подошел к окну, за которым еще кружились редкие снежинки.

— Народу будет нелегко это принять, да и мне тоже. Как же так, Евгения? Разве ты не прокляла его? Разве он не разрушил все, что ты создавала? Разве…

Посмотрев на нее, он замолчал. Она все еще плакала, но на лице не было ни извинений, ни сомнений.

— Помнишь, ты говорил мне когда-то, что все проходит и нужно быть готовым к потерям? А еще ты говорил, что, как ни жаль нам старое, новое все равно с боем возьмет свое. Так и случилось. Я думала, ты поймешь это. Вспомни, ведь это именно ты первый из нас признал, что он олуди!

— Я уже не в том возрасте, чтобы приветствовать новое, — промолвил он. — Я хочу умереть в старом, привычном мире.

— Алекос создает империю. С общими законами, одним народом, одинаковыми целями. Он прав. Мы не смогли бы остановить его, даже если б он не был прав, но он поступает верно. Все наши с тобой потери и беды — как разорванная оболочка нового, которому стало в ней тесно. Будущее вырвалось из нее, и его уже не остановить. Я думаю, рано или поздно оно пришло бы таким или почти таким, даже если бы Алекос не появился в нашем мире. Мне было нелегко это принять, Ханияр, но я отныне верю ему и буду поддерживать его во всем.

Он долго смотрел на нее.

— Да! — сказал он наконец. — Если ты — ты! — так говоришь, значит, он действительно прав. Я не понимаю вас и, наверное, до конца своих дней не пойму, но мне придется поверить тебе на слово.

Евгения снова взяла его за руку.

— Мне будет сложно доказать это остальным. И я бы хотела, чтобы ты в этом был на моей стороне.

— Сделаю, что смогу. Меня не зовут уже в Совет, сегодняшним правителям нет дела до духовного здоровья народа. Наши храмы не так полны, как прежде, но я постараюсь тебе помочь.





* * *


Через две недели Евгения собрала Совет.

Во дворе Дома провинций было не протолкнуться между экипажами. Она позвала не только губернаторов, министров, старых и новых крупнейших землевладельцев, но и управителей всех городов с населением более десяти тысяч человек, владельцев больших предприятий, влиятельных священнослужителей и военных начальников. Такое количество важных персон прежде можно было увидеть в Киаре разве что на царских свадьбах или похоронах. В приемном зале составили кругом столы, собрали со всего здания стулья и кресла.

Она своим привычным решительным шагом прошла к председательскому месту, оглядела кольцо знакомых и новых лиц. И повторила то, что сказала Ханияру:

— Я правлю здесь не только по праву наследницы Фарадов, но и как посланница великого царя Алекоса. Он велел мне вернуть Ианте былую славу и богатство, и вместе с вами я это сделаю. Не ждите, что можно будет работать и жить так, как вы работали и жили при Масуре и Кафуре. Я знаю эту землю и этих людей, знаю, на что они способны. Я помню, какой была Ианта шесть лет назад. Она станет такой же и еще лучше. Тем из вас, кто этого не хочет, придется покинуть страну, обещаю это.

Многие потом говорили, что ощутили во время речи царицы Евгении тот же трепет, какой охватывал людей в присутствии великого царя. Она действительно приложила немало сил, чтобы ее слова навечно отпечатались в мозгу слушателей. Она многое переняла у Алекоса и дала понять всем, что не намерена отступать.

Восстановить разрушенное было сложнее, чем строить; вернуть утраченное доверие народа — труднее, чем впервые его завоевать. Она часто повторяла себе любимые слова Алекоса: «Время на нашей стороне». Время уже не спешило, как раньше. Оно тянулось медленно, каждая минута была дорогой, как тяжелый золотой слиток. Однако они все же проходили, эти минуты, складываясь позади в недели и месяцы и оставляя след в виде вновь отстроенных городских жилых кварталов и селений, больниц и школ, магазинов и фабрик. Многое нельзя было вернуть просто потому, что не хватало мужских рук, но Евгения старалась изо всех сил.

Ее вновь коснулось благословение неба. Это стало понятно уже весной, когда люди впервые с довоенных времен запели гимны, приветствуя несущих тепло птиц. На пережитые испытания природа отреагировала так, как она всегда реагирует. Согнувшись под ударами стихий, она очень скоро взяла свое. Возрождение природы счастливо совпало с возвращением олуди. Весна в этот год пришла ранняя и дружная. Все быстро пошло в рост. Проснулись сады, прижились и устремились кверху саженцы, и вскоре вся Ианта утопала в кипени цветущих деревьев. Траву не успевали косить, и крестьяне по многу раз в день возносили благодарственные молитвы — теперь скот не останется голодным! Уже в начале лета повсюду зеленели завязи на яблонях, вызревал под горячим солнцем виноград, садовую ягоду не успевали собирать, воздух гудел от насекомых, и везде — над полями, озерами, дорогами, городами — с оглушительным писком носились тысячи ласточек. Одно это удачное лето почти полностью вернуло Евгении утраченный авторитет.

Скоро она нашла Эвру, а Лива и Ашутия вернулись сами и привели детей. В замке снова зазвучали веселые юные голоса. Приехала Сериада, привезла Алию и ее мужа — дальнего родича Джед-Ара. Все вместе они съездили в Дафар и перевезли в Киару прах Халена, Нисия и Венгесе. Евгения не пожалела времени, побывала и в горах, чтобы почтить память Пеликена и остальных своих друзей. И она по-прежнему принимала участие в молениях вместе с Ханияром, ездила по всей стране и даже посетила гарнизон на Фараде, где теперь уже шедизские солдаты продолжали отражать набеги дикарей.

Оказалось, после смерти Халена и все то время, что Евгения считала себя подневольной гостьей Шурнапала, царские земли и предприятия продолжали принадлежать ей. Этого обмана она долго не могла простить Алекосу, но пришлось смириться, как она смирялась со многим до того. Теперь ей нужно было мало. Она брала из доходов лишь столько, сколько требовалось для ее богатых нарядов и содержания замка, а все остальное уходило на поддержку обедневших иантийцев. Война и ее последствия все спутали, все перемешали. Бедные разбогатели, а достойнейшие люди оказались беззащитны перед бедами. Половина поликлиник, когда-то с таким трудом организованных, стояли пустые, потому что врачи подались в торговлю или в сельское хозяйство. Прежние управители передали детские дома под казармы. Число сирот многократно выросло. Стоимость денег упала, да у тысяч людей их просто не было. Евгения писала длинные письма в Рос-Теору и внимательно прочитывала советы Алекоса. Пользуясь его доверием, она убрала всех, кто ей не нравился, и вернула к власти своих людей. Маталан, постаревший и растерявший надоедливую самоуверенность, стал ее ближайшим помощником.

Она возродила состязания Большого круга и ранней весной присутствовала на первых скачках вместе с Сериадой и Алией, тоже одетыми в черное с серебром — цвета клуба «Черный всадник», как и положено членам семьи Фарадов. Его старейшина Нетагор не только ничего не потерял в смутные годы, но и стал еще богаче и снова прочил победу в круге своему скакуну. Сами собой стягивались в Киару певцы и музыканты, а Галькари, поразив Евгению до глубины души, прислал ей в дар величественное полотно, которое он с присущей ему торжественностью поименовал «Весна 2765 года. Возрождение земли».

Дважды в год Евгения проводила несколько недель в Рос-Теоре. Царь каждый раз предлагал ей остаться еще, откладывал дела и развлекал ее. Она была привязана к Алекосу, но все же без сожаления возвращалась домой.

Чем глубже вникала Евгения в проблемы, чем чаще обращалась к документам прошлых благополучных лет, тем яснее ей становилось, что Алекос лишь ускорил наступление следующего этапа развития Матагальпы. Задуманное им объединение стран началось как минимум за сто лет до того. Все они, даже далекая бедная Галафрия, были накрепко связаны друг с другом цепями взаимных интересов и обязательств. При сохраненной политической независимости их экономика уже срослась в одно целое. Это не могло не отразиться рано или поздно на власти. Даже без олуди Алекоса несомненно последовали бы потрясения и конфликты, как внутренние, так и между государствами. Быть может, процесс объединения занял бы не одну сотню лет и в конечном итоге привел бы к большим потерям, чем те, что случились благодаря великому царю.

Даже сейчас Евгения не была уверена, что попытка Алекоса окажется первой и единственной. Он и сам не был настроен оптимистично. Столь масштабные перемены невозможно удержать раз и навсегда. Еще будут откаты в прошлое, возвращение к феодальной раздробленности и междоусобным войнам. И все же его заслуга была огромна: он открыл миру глаза, заставил его взглянуть на себя по-новому. Мир уже никогда не будет прежним! Евгении и жаль было прошлого, и хотелось верить в прекрасное будущее. Но как верить, когда знаешь, каким стало это будущее для другой цивилизации? Вспоминая земной двадцать первый век, она испытывала страх. Она не хотела повторения старого сценария. Алекос успокаивал ее, говоря, что этот сценарий может и не повториться, что жители Матагальпы не имеют ничего общего с европейской цивилизацией и потому здесь осуществится некий иной путь развития. К тому же, говорил он, и в ее мире все еще могло измениться к лучшему. Она и соглашалась, и не соглашалась с ним — ведь он-то, первый в этом мире, был европейцем до мозга костей! — и при всей своей преданности старалась предостеречь его от ошибок.






31




Зимой 2766 года управители стран съехались в Шурнапал на итоговое заседание Совета.

Последние две зимы были теплыми и более сырыми, чем раньше. Дворец мок под дождем. Бассейны и каналы разлились, носильщики паланкинов шлепали по глубоким лужам. Бахтир прятался от царя, каждую минуту боясь упреков, и подгонял рабочих, ремонтирующих ливневую канализацию.

Гарли уговорил старого друга Нурмали поселиться в своем доме, и в Дом приемов оба ввалились подвыпившие и благодушные. До начала заседания оставалось полчаса. Ждали Евгению, которая еще была в пути.

Стемнело. Бесчисленные факелы и лампы отражались в полированной поверхности овального стола. Министры, чиновники и военные расхаживали по залу, собирались в кружки, переговаривались и смеялись. У всех было хорошее настроение. Алекос тоже улыбался, но время от времени барабанил пальцами по бумагам, недовольно посматривая на часы.

К стоящему у дверей Мальриму подбежал Глар, сказал что-то и сразу же ушел обратно в дом царицы. Мальрим направился к столу.

— Госпожа Евгения приехала, государь. Сейчас придет.

Царь кивнул. Мальрим поднял руку.

— Господа! Господа! Прошу садиться! Через десять минут начнем Совет.

Мужчины рассаживались, со стуком передвигая стулья и откашливаясь. У стены, поближе к своим начальникам, устроились секретари, адъютанты и пажи. Был здесь и Капоэли, прощенный царем. Несмотря на два прошения об отставке, остался на посту губернатор Кафур и сейчас со своим обычным серьезным видом перекладывал бумаги, возмущенно косясь на шумного Гарли.

Алекос еще раз поднял глаза к висящим между окон часам. Было три минуты пятого. Швейцар распахнул двери. Как была в дорожном платье и тюрбане, Евгения быстро прошла к столу, заняла последнее свободное место. Хмуро посмотрев на нее, царь открыл Совет.

Проговорили три часа. Слуги неслышно приносили и уносили чай и закуски, меняли лампы. Адъютанты и секретари начали зевать и потихоньку, один за другим, выходили из зала. Гарли и Евгения долго спорили: она настаивала на сокращении числа полицейских в Ианте, он не уступал. Напротив Нурмали убеждал Камакима Мериана в необходимости налоговых послаблений для Галафрии. Алекос, одним ухом прислушиваясь к ним, обсуждал со своими генералами возможные меры к прекращению войны с дикарями. Евгения умолкла, исчерпав все аргументы. Только тогда он внимательней присмотрелся к ней. Она была бледна и осушила уже четвертую чашку чая.

— Госпожа моя, ступайте-ка домой, передохните, — сказал он. — Мы здесь проговорим еще долго. Ужин назначен на девять, надеюсь вас увидеть и продолжить беседу.

Она тотчас же с явным облегчением покинула зал. Последний раз они виделись всего три месяца назад, он знал все иантийские новости и потому позволил ей — единственной женщине в Совете — ненадолго отлучиться.

Не прошло и десяти минут, как Глар опять вызвал Мальрима к дверям. Выслушав молодого человека, тот подошел к Алекосу и что-то быстро зашептал. Прервав очередной доклад, царь поднялся.

— Продолжайте без меня, господа. Я вас покину ненадолго. Господин Рам, замените меня.

Оставшись одни, члены Совета недоуменно переглянулись между собой.

— Что ж, продолжим, — важно сказал Кафур.





* * *


Евгения понимала, что не успевает, видела, что ее люди волнуются больше нее самой, — великий царь не любит опозданий! — и все же запретила спешить. Экипаж медленно катился по дороге, разбрызгивая мутную воду луж. Вода стучала по крыше, вода плескалась под колесами, блестела озерцами в полях, капала с деревьев. Ее уже тошнило от воды, и она с тоской вспоминала снег позапрошлой зимы. В Рос-Теоре тоже все отсырело насквозь, поблекли золотые статуи, посерели белые стены. На карнизах уныло ерошили перья голуби. Было без семи минут четыре часа, когда она пересела из кареты в паланкин в воротах Шурнапала, и две минуты пятого, когда спрыгнула в лужу в царском дворике, понимая, что придется идти не налево, в сухое тепло своего дома, а направо, сразу на Совет. Алекос встретил ее недовольным взглядом, отвернулся, наказывая этим за опоздание. Ей казалось, она больше никогда не сможет смотреть на воду, но почти сразу же захотелось пить.

Чем дольше Евгения оставалась за столом, тем сильнее ей хотелось в свою спальню, но она продолжала слушать и говорить. Алекос все-таки заметил, что ей нехорошо, и позволил уйти. Мечтая о теплой мягкой постели, она дошла до дома и ступила уже на лестницу, когда ее вдруг совсем замутило. Вышедший поздороваться кондитер подхватил ее на руки. Лела кинулась за царским врачом Хойресом, а Глар поспешил предупредить царя.

Алекос поднялся на третий этаж, без спешки вошел в гостиную, где собрались все девушки Евгении, кроме Лелы, которая была в спальне с госпожой. «Нельзя, нельзя, у нее врач!» — наперебой заговорили они. Он нехотя отошел от двери, встал у окна, заложив руки за спину. Одна из служанок заглянула в спальню сказать о нем Хойресу. Молодой врач вышел через несколько минут, велел всем удалиться. Служанки посмотрели на него с большим неодобрением. Алекосу пришлось повторить приказ, только тогда они по одной неохотно ушли.

Доктор выглядел смущенным, а в его голосе зазвучали даже какие-то, как показалось Алекосу, наставнические нотки.

— Госпожа ненадолго потеряла сознание от слабости. В последнее время она не очень хорошо себя чувствует.

— Она не писала мне об этом…

— И это понятно. В ее положении опасно волноваться и волновать других.

Алекос не сразу понял, а поняв, изумился и вопросительно посмотрел на Хойреса. Тот кивнул.

— Срок чуть больше трех месяцев, — сказал он. — Состояние ее неважное, как мне кажется, в первую очередь потому, что она очень переживает… из-за вас.

Алекос долго смотрел в окно на стекающие по стеклу капли дождя.

— Но как же так, Хойрес? Это ведь невозможно ни для меня, ни для нее.

— Но оказалось возможно для вас двоих.