На пороге Будущего

Ему вспомнилось все, что он говорил когда-то Евгении по этому поводу. К его удивлению, досада была не так велика, как он ожидал. Снял драгоценный перстень с руки, вложил в руку Хойреса.

— Не говори пока никому. Хотя ее женщины наверняка все поняли. Но все равно не говори.

Его встретили лихорадочно блестящие глаза. Бледность Евгении прошла, сменившись ярким румянцем. Поправив одеяло, Лела вышла. Он присел на край кровати, погладил маленькую горячую руку. Она не сводила с него тревожного взгляда.

— Ты мне веришь?

— О чем ты говоришь? — сказал он, наклоняясь к ней с поцелуем. — Почему ты не сказала мне сразу?

— Я никому не сказала. Даже Лела узнала только сейчас. Я так долго не верила, не могла поверить… И так боялась потом… Всего боялась, даже того, что мне это только показалось… Ты мне веришь? — спросила она еще раз.

— Ну что ты? О чем ты спрашиваешь? О чем ты думаешь? Ведь это — еще одно доказательство твоей верности, разве не так?

Она с облегчением откинулась на подушки. Тут же приподнялась снова:

— И что теперь?

Алекос засмеялся.

— А как ты думаешь?

— Не смейся! Я помню, как ты говорил, что наследник тебе не нужен.

— Да, похоже, боги опять подставили мне подножку.

Они смотрели друг на друга, и глаза их говорили больше, чем любые слова. Но Евгения все же продолжила:

— Все в твоих руках, как всегда.

— Ты с ума сошла, — сказал он, коснулся поцелуем сухих горячих губ. Поднялся. — Подожди минуту.

Ушел к себе, вернулся с хрустальной чашей, в которой лежали серебряные кольца.

— Не так я планировал это сделать. Но, может быть, так как сейчас даже лучше.

Снова сел у кровати, протянул ей чашу.

— Ты выйдешь за меня замуж, Евгения?

Она засмеялась и заплакала, кивнула.

— Я выйду за тебя замуж, Алекос!

Через несколько минут она сказала:

— Все-таки бестолково получается. Спешить со свадьбой нам нехорошо. Но даже если поспешить, все равно будет невеста с животом. Не по-царски.

— Олуди не ходят старыми путями, — ответил он. — Как мы сделаем, так и будет правильно. Не беспокойся ни о чем. Сшей себе самое красивое платье без пояса и закажи самые роскошные драгоценности.

— Вот эти — самые роскошные, — улыбаясь сказала Евгения, примеривая кольцо с именем Алекоса.

— Значит, так, — сказал он вместо прощания. — В Ианту больше не поедешь. Хочешь командуй отсюда, хочешь поставь вместо себя кого угодно, хоть своего любимца Маталана.

Евгения засмеялась.

— Как прикажешь, повелитель!

Члены Совета успели соскучиться и вместо того, чтобы работать, доедали остатки пирожных.

— Так, — снова сказал Алекос как можно строже, оглядывая стол, по которому словно прошлась неприятельская армия. — До ужина осталось недолго, давайте тогда уж и продолжим заседание. А пока предлагаю выпить за здоровье госпожи Евгении, которая неважно себя чувствует и не сможет к нам присоединиться. Мальрим, здесь найдется коньяк?

— У меня все найдется, государь, — отозвался второй распорядитель, щелкая пальцами.

Не прошло и пяти минут, как на столе появилось несколько запыленных бутылок.

Пока разливали коньяк, Нурмали все приглядывался к царю, угадывая что-то значительное за его взволнованным лицом. Наверное, сила олуди каким-то образом в эту минуту передалась ему, иначе почему он, когда все взяли бокалы, поднял свой как можно выше и воскликнул:

— Выпьем за здоровье госпожи Евгении и за род великих царей Матагальпы!

Остальные придержали бокалы, в который уже раз за день удивленно переглянулись. Алекос улыбнулся, протянул руку, чокаясь с Нурмали. Никогда еще стены Большого зала не слышали такого дружного и оглушительно громкого крика «Ура»!






Эпилог




Железнодорожную ветку, соединившую Рос-Теору и Камалонд, достроили летом 2791 года. Посмотреть на отправление первого поезда собралось несколько тысяч человек. Списки путешественников согласовывались за полтора года. Вагона было два: с богато обставленными салонами, коврами, шторами, электрическими люстрами и красавцами-официантами. Это был царский поезд, а другой пассажирский состав, который с завтрашнего дня должен был начать курсировать между городами, дожидался своей очереди на запасном пути.

Пропустив вперед великого царя и царицу, правитель иантийский и шедизский Астис устроился во втором вагоне. Его сразу же окружили шумные друзья. Раздался требовательный голосок его дочки, желающей к Эви, и няня повела девочку в первый вагон. Евгения посадила внучку на колени, прислушалась к шипению, а затем и тревожному крику гудка. Вагон вздрогнул, тронулся, остановился и тронулся снова.

— Как на корабле! — закричала девочка, глядя на проплывающие за окном лица.

Алекос сам вытащил пробку из бутылки, разлил пузырящееся вино.

— За нашу очередную победу!

— За тебя, мой царь!

Его смеющиеся глаза оглянули жену. Он давно уже к ней не приглядывался. Она мало изменилась за двадцать с лишним лет, даже, пожалуй, стала еще красивее, если только это возможно. Он с интересом спросил себя: каково женщине чувствовать себя молодой и сильной в шестьдесят без малого лет? На нем продление обычного срока человеческой жизни никак не отразилось. Он всегда был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. Но у женщин иная психология, и, пожалуй, Евгении непросто сочетать естественную в этом возрасте заботу о детях и внуках с требованиями нестареющего тела. Она выглядит ровесницей своей невестки, и никто не смеет подсказать внучке, что великую царицу следует называть бабушкой. Для той она просто любимая Эви. Алекос перегнулся через стол, поцеловал свою Эви в щеку, несказанно удивив ее.

— Да, ты очень рад, — сказала она.

Распахнулась дверь. Появился Астис, решительным жестом отмел попытки товарищей проникнуть в салон следом. Он был высок и светловолос, но глаза на лице с узнаваемым гордым профилем были светло-карие, материнские.

— Железнодорожный мост через Гетту будет достроен к зиме, государь. И я очень рассчитываю, что на последний в году Совет я приеду на таком же поезде.

— В автомобиле это будет быстрее.

— В этом году. А лет через пять? Сможет поезд обогнать авто?

— Сможет, — сказали одновременно Алекос и Евгения.

Переглянулись, засмеялись.

— Как дела на западе? — спросил царь.

Сын махнул рукой.

— Как я и предсказывал, ценность месторождений железных руд оказалась преувеличена. Дикари до нас их почти исчерпали. Я послал людей глубже в леса на поиски. Племена там живут миролюбивые, думаю, трудностей не возникнет. Лишь бы экспедиция оказалась не напрасной.

Посидев еще немного и заметив легкое недовольство на лице матери, Астис вернулся в свой вагон. Он помнил еще по своему детству страшные ссоры между родителями. Предметом их были те, кто, по его мнению, вовсе этого не стоил, — коренные жители западных лесов. Алекос тогда решил убить одним выстрелом двух зайцев: избавиться от надоедливых соседей и получить доступ к природным богатствам заповедной земли. Евгения сама рассказала ему о старом крае — стране предков, с которой общаются дикарские колдуны. Во главе большой армии великий царь пересек Фараду и вторгся в лес. И ему удалось то, что всякий раз оборачивалось неудачей для его предшественников. Он спустился в старую страну и разорвал нить, связывавшую шаманов с их отцами. Лишенные поддержки предков, заблудившиеся без старых троп, колдуны растерялись и сделали то, на что и рассчитывал Алекос: повели свои племена дальше от реки, туда, где духи отцов были еще живы. С тех пор очищенная от дикарей территория увеличивалась с каждым годом, в то время как целые племена гибли под натиском иантийцев и крусов.

Евгения тогда решительно воспротивилась замыслу Алекоса и открыто заявила, что он ошибается, используя для достижения своей цели самые неблагородные средства. Она рассказывала, к чему это привело на Земле. Но ее обрывочные, бессвязные воспоминания о завоевании Америки и фашистских концлагерях лишь убедили его в правильности выбранного пути. Он желал расширить границы империи и уничтожить мешающих этому жалких людишек, и туманные рассуждения жены о гуманизме, о праве всех людей на жизнь и свободу ничуть его не впечатлили. Сначала он не обращал на ее протесты внимания. Потом отмахивался. Юный Астис был вместе с отцом в глубине лесов и хорошо помнил, как туда приехала мать и каким было ее лицо, когда царь спустя всего час велел ей возвращаться в Рос-Теору. «Будь твоя воля, иантийцы и сегодня сражались бы каменными топорами и жили в шалашах, как дикари, которых ты так защищаешь, — сказал ей Алекос на прощанье. — И те, и другие начали одинаково, но одни повзрослели, а другие так и остались детьми. Я сохраню им местечко для игр где-нибудь в непролазных дебрях. А на этих землях будут жить достойные люди. Кроме тебя, об исчезновении дикарей некому жалеть». Потом он сказал еще кое-что. Эти слова остались не понятыми Астисом, но заставили мать покорно склонить голову. «Как знать, — сказал царь, — если бы я не пришел в этот мир, не сделала бы ты однажды то, что делаю сейчас я?»

Эти разговоры и позже повторялись неоднократно, выливаясь в ссоры и обиды. Обижалась Евгения. Алекосу выяснять отношения было неинтересно и некогда. Но именно эта история с западными землями заставила ее вспомнить о том, что в жизни есть что-то кроме семьи. Ведь после рождения Астиса она с головой ушла в материнство. Детские болезни и травмы, няньки и учителя, маленькие друзья и игрушки, восхищающиеся принцем подруги царицы — все это надолго стало для нее единственным смыслом жизни. Она больше не вспоминала прошлое. Что толку в прошлом, когда настоящее смеется рядом — белокурый мальчик, одновременно трогательно беззащитный в свои годы и так похожий на человека, которого Евгения почитала превыше всех. Она любила его и за то, что он ее сын, и еще больше за то, что он сын Алекоса, и в этой беззаветной любви забывала о самом Алекосе. Почти с такой же теплотой Евгения относилась и к детям Сериады и Алии, про которых она не помнила, что они ей не родные по крови. Для нее все они были одна семья. В те первые годы совместной жизни ее как никогда крепко удерживала на месте любовь к родным, в то время как Алекос уходил все дальше, прощая ее со своей обычной снисходительностью.

Сидя сейчас рядом с Евгенией у окна, за которым проносились поля, рощи, фонарные столбы, Алекос вспомнил, как давным-давно по привычке думал при ней вслух: «Нет, ты неправа, предрекая судьбу твоего мира этому. Неправы и шедизцы, которые верят, что будущее предопределено заранее и все мы делаем лишь то, что велит нам рок. Я не желаю мириться с ролью марионетки. Это не может быть так. Да, я могу предвидеть заранее некоторые события — шторм или засуху, к примеру, или какое-то важное происшествие, или чью-то смерть. Но это не означает, что все без исключения события уже записаны где-то и потому обязаны произойти. Нет, то, что я вижу, — это как нити в основе полотна, но рисунок его неизвестен заранее, он проявляется лишь в момент создания, в момент настоящего. Будь это не так, информация обо всех, даже самых мелких событиях была бы известна мне на тысячу лет вперед, а не появлялась незадолго до того, как им случиться. Будущее создают люди. Его создаю я. Я поверну этот мир туда, куда захочу. Для чего иначе существует мой разум?»

Он замолчал, увидев, что Евгения его не слушает. Она склонилась над кроваткой, с тревогой вглядываясь в раскрасневшееся личико малыша. Ей в эту минуту не было дела до настоящего и будущего. Как можно всерьез рассуждать об этом, когда у ребенка режутся зубки?! Алекос понял и оставил ее в покое. И лишь десять лет спустя, обнаружив, как разошлись их пути, Евгения бросилась за ним вдогонку. Понадобились терпение и настойчивость, чтобы вернуть доверие Алекоса. Непросто было уступить, смириться с тем, что он на ее глазах сознательно уничтожает целый народ. Эту волну было уже не остановить: появившееся огнестрельное оружие должно было одержать победу над луками дикарей. Такое не происходит быстро. Внуки Астиса все еще будут сражаться с остатками детей леса, стреляя по ним из ружей и отравляя источники воды. Пусть не спеша, но жизнь примитивных племен подходила к концу и должна была исчезнуть под натиском образованных и жестоких соседей.

Когда Евгения возвращалась из лагеря к Фараде, проезжая по впервые проложенным в лесах дорогам, ей вдруг вспомнилась роща на пляже, у домика Сериады, где она отдыхала в молодости. Она ясно вспомнила, как стояла среди охранителей, смотрела на лазурный океан с белой полосой песка и испытывала нестерпимое желание навечно сохранить в себе эту красоту. Экипаж подскочил на очередной рытвине. Вот что нужно было спасать, подумалось ей. Не вечный океан с солнцем и ветром, а эти мрачные леса и их несчастных жителей. Когда они исчезнут, вместе с ними навсегда уйдет что-то очень важное, что-то, что все эти века и тысячелетия было необходимо миру.

Потом они много раз спорили об этом с Алекосом и в конце концов сошлись на том, что проблема не в дикарях, а в их собственном отношении к жизни. Оба они чувствовали ответственность за происходящее, от них обоих зависела судьба Матагальпы. Но если Алекос торопил будущее, ничем не брезгуя ради прогресса, то Евгения желала сохранить в неприкосновенности прошлое и потому постоянно терзалась чувством вины. В конце концов ей пришлось отступить. Новое прочно захватило власть на континенте, принеся с собой грохот бензиновых машин, ружей, заводской смог и разросшиеся города. Она и сегодня не любила вспоминать о своем поражении, пусть оно и заставило ее оторваться от мелких женских хлопот.

Алекос сказал:

— Значит, железа там нет. Это плохо. Скоро заводы начнут простаивать.

— Не преувеличивай! — возразила Евгения. — Металла хватит еще лет на пятьдесят, даже если потребление возрастет в несколько раз.

— Я бы не был столь уверен. К тому же мне не дает покоя мысль, что многих элементов у нас просто нет. Если не решить эту проблему, нас ждет кризис.

Евгения давно ждала этих слов. Она спокойно, не поворачивая головы, спросила:

— Ты решил уйти?

— Пора, — кивнул он.

Он уже уходил не раз. Объявляя, что едет на галафрийские заводы, запирался в Галафрии на своей вилле, и даже никто из тамошних слуг не знал, что царя нет не только в доме, но и вообще в Матагальпе. Алекос облетел всю планету, побывал на всех материках. И Евгения путешествовала вместе с ним. Они составили карту всех земель, нанесли на нее морские и воздушные течения, выбрали наиболее быстрый и безопасный путь к ближайшему континенту.

«Как все идеально продумано!» — восхищался Алекос. Они сидели на скальном уступе, на высоте двух с лишним тсанов над уровнем океана. Был полдень. Тени исчезли — северная оконечность материка находилась прямо на экваторе. Ближайший к Матагальпе, он отстоял от нее почти на три тысячи тсанов. Пролетая над горами, над саваннами и лесами — материк был в два раза больше Матагальпы, — Алекос и Евгения видели незнакомых животных и птиц. Видели и города с непривычной архитектурой. Они ненадолго задержались в горах, записывая все замеченное.

«Как продумано! — повторил он. — Эта сказка о подводном загробном царстве — единственный след, оставленный ими в Матагальпе. Просто и гениально. Всего лишь один запрет, но какие последствия! Если бы не он, наши люди давно бы достигли этой земли. Вероятно, что-то подобное до сих пор действует и здесь, иначе почему мы о ней ничего не знаем? Готов поспорить на свой царский титул, — добавил он, пристально вглядываясь вдаль, — что на эту землю никогда не ступала нога олуди. Она чиста, как младенец в первый день рождения. Это заповедный край, хранимый богами. Но однажды я приду сюда!..»

Их любовь тогда ненадолго вспыхнула с новой силой. Оба они чувствовали в себе непобедимую мощь. Взявшись за руки, они взлетали выше самых высоких облаков и падали вниз, так что останавливалось сердце и уши закладывало от свиста ледяного ветра. Они купались в чистейших лагунах тропических островов, догоняли альбатросов посреди океана, согревали друг друга над заснеженным северным полюсом. Это было лучшее время их общей жизни, но все же пришлось вернуться домой.